не было сил.
Не менее больно было думать о Флобастере - вот кого я предала, вот за
что и меня предали...
Не раз и не два мне хотелось броситься вдогонку. Мне снилось, что я
вижу наши три повозки посреди чиста поля, бегу, спотыкаюсь - и не могу
добежать, повозки медленно уплывают за горизонт, оставляя меня в слезах и
отчаянии.
Снился и Луар. Как я подбираю его, пьяного, лежащего посреди улицы -
только он не пьян, а мертв, и я напрасно пытаюсь вдохнуть в его грудь хоть
немножко воздуха...
Луар как орудие рока. Эта мысль выдавливала из меня жалкую, кривую
ухмылку. Поделом вору и мука; я действительно находила странное
удовольствие от полной и окончательной глубины своего падения. Поделом;
так мне и надо.
Неизвестно, до чего я дошла бы в своем самобичевании; случилось,
однако, так, что после очередного представления Хаар не похвалил меня и не
поругал, а, приподняв в усмешке кончики своего длинного рта, обнял за
талию и дохнул прямо в ухо запахом одеколона:
- Ну что... Созрела, а?
Сердце мое упало. Жестокая судьба изыскала резерв, дабы усугубить мои
несчастья; очевидно, во искупление моей вселенской вины следовало испытать
и это.
Черные, пронзительные Хааровы глаза насладились моим смятением;
жесткая наодеколоненная рука покровительственно взяла меня за подбородок:
- Хороша... Простовата, но по-своему хороша, с перчиком... Пойдем.
Его совершенно не заботило, что в свидетелях этого
приглашения-приказа оказалась вся труппа, что героиня покраснела как
томат, ее наперсница на миг задержала дыхание, комик возвел глаза к небу,
громила-герой хохотнул, а старуха пожевала челюстями. Очевидно, так у них
было принято.
Трудно объяснить, о чем я думала, когда, конвоируемая Хааром, шла с
ним через двор большого дома, где он снимал комнату. Голова моя была будто
набита ватой, и такими же ватными сделались ноги, а мысли казались
уродцами без головы и хвоста, не мысли, а клочки: завтра, может быть, он
уважит и эту... труппа уедет из города... или Хаар, или... вспоминать и
глотать слезы... ты толкнул меня на это, Луар. Пусть нам всем будет
хуже... тебе же будет хуже... ты сам виноват.
Мысль о том, что таким образом я отомщу предателю, не вызвала
радости. Хаар плотно задвинул задвижку, прошелся по комнате, приглашая
меня оценить ее удобство и богатство; повалился на кровать, не снимая
сапог:
- Ну-ка... Повернись-ка вот так...
Авторитетный жест смуглой руки объяснил мне, как именно следует
повернуться. Он привык вертеть людьми, будто куклами, подумала я,
поворачиваясь, как на торгах.
Хаар покивал, довольный. Щелкнул языком:
- Да, замарашка... Будешь умницей - подарю тебе новое платье,
безрукавку и плащ... Что ты хочешь, чтобы я тебе подарил?
Я тупо молчала, и это было плохо. Он нахмурился:
- Язычок проглотила? Ладно... Подарю тебе все по очереди, какую
тряпку первой снимешь, таков и подарок будет... Давай-ка.
Внутри меня все скорчилось от стыда; я жалобно подумала, что, какой
бы ужасной не была моя вина, расплата за нее все-таки слишком жестока.
Луар, ты видишь?!
Пальцы мои уже возились с застежкой плаща. Не испачкать, подумала я
вяло, и бросила плащ на спинку кресла.
- Хорошо, - сказал Хаар, облизывая узкие губы. - Плащик. Получишь.
Что потом?
Неужели Флобастер не сумеет меня простить?! Сумеет, но не захочет.
Как не захотела бы я на его месте... Хорошо бы вернуться назад, к тому
моменту, когда там, в переулке, он просил меня сказать, что я пошутила...
Впрочем, все повторилось бы снова, потому что... Жить без Луара
можно, но очень уж тоскливо. Невыносимо.
Я распустила шнуровку безрукавки. Бросила на кресло поверх плаща.
Хаар довольно зажмурился:
- Так-так... Ну-ну...
Скорей бы все кончилось, подумала я устало. Заползти бы в
какую-нибудь щель, закрыть глаза и обо всем забыть. И не видеть перед
собой этой смазливой, самодовольной рожи. И не помнить тех Флобастеровых
слов...
Я стянула через голову платье, расшнуровала корсет; нижняя юбка
распласталась на полу, как дохлая бабочка. Я подняла ее и, машинально
отряхнув, аккуратно сложила на кресле. В одной тонкой рубашке было холодно
- впрочем, колотившая меня дрожь имела совсем другое происхождение.
...Нас было пятеро - пятеро приютских девчонок, не внявших запретам и
сбежавших на представление бродячей труппы. Гезина в ту пору была еще
голенастым подростком на маленьких ролях, Мухи не было вообще, Фантин
казался в два раза тоньше, и лирические сцены на пару с Барианом играла
Дора - пышнотелая, соблазнительная дамочка; несколько месяцев спустя она
ушла фавориткой к богатому аристократу, в замке которого мы жили неделю...
Но тогда, в тот день, я ничего этого не знала - я просто купалась в своем
восторге, разинув глаза и рот, забыв обо всем на свете, восхищаясь и
изнывая от зависти к этой жизни, такой свободной, такой яркой, к этому
делу, такому странному и прекрасному, к этим подмосткам, к этим людям,
казавшимся мне особенными, исключительными, почти что магами...
После представления, хоть было уже поздно и товарки мои, боясь
разоблачения, торопили меня обратно в приют, я пробралась в головную
повозку и среди потных полуодетых актеров нашла Флобастера.
Я стала перед ним на колени; я плакала и молила, обещала делать самую
тяжелую и грязную работу - пусть только он возьмет меня с собой, я не могу
возвращаться в приют...
Он пожимал плечами - зачем, к чему, сами с трудом кормимся, а что,
если попечителям приюта это не понравится и они вышлют погоню... На любой
земле свои законы - и не бедным странствующим актерам нарушать их. Что ты,
девочка...
Мои товарки ушли, не дождавшись меня; поспешность не помогла им - их
отсутствие обнаружилось, все в один голос указали на меня, как на
зачинщицу, да так оно, по правде, и было... Нас жестоко высмеяли за
пристрастие к низменным зрелищам, коим в первую очередь является балаган;
я глотала слезы от такой несправедливости и даже пыталась возражать - за
что меня высмеяли еще злее и, помучив всю провинившуюся пятерку долгим
судебным разбирательством, приговорили к публичной порке.
Не знаю, как бы я это вынесла - но, к счастью, наказанию на суждено
было свершиться.
До сих пор неизвестно, почему Флобастер переменил свое решение и чем
он купил попечительницу приюта. Деньгами? Вряд ли. Он пробыл в ее кабинете
весь вечер - а глубокой ночью, явившись в спальню и подняв всех на ноги,
эта дама с вечно поджатыми губами велела мне собираться, и тогда, еще не
веря своему счастью, я уже знала тем не менее, что вот она пришла, моя
настоящая жизнь...
...Хаар лежал на кровати, не сняв сапог. Я стояла перед ним в одной
рубашке; от сыто щурился, как кот, к которому каждый день является на дом
покорная мышка.
...А что делать?! Мышка сама полезла в мышеловку, теперь ЭТО ее мир,
и можно приспособиться и выжить... Или куда? На улицу? В служанки? Мыть
заплеванный пол?
Хаар обнажил в усмешке свои белые зубы:
- Ну же... У тебя уже полно подарочков, и последним будет тонкая
сорочка... Из нежного полотна... такого нежного, как твоя шкурка. Ну-ка!
Я стиснула зубы, и на секунду его лицо скрылось из глаз, отгороженное
от меня скользящим полотном. Потом я снова увидела его довольный
растянутый рот, и сорочка была уже у меня в руках.
Он с хрустом потянулся. Носком одной ноги зацепил за пятку другой,
лениво стянул сапог, потом другой; расстегнул на груди куртку и рубашку,
обнажив по-звериному шерстистую грудь. Не торопясь, горделиво похлопал
себя по причинному месту - мне показалось, что в штанах его шевелится
изрядных размеров гадюка. Поманил меня пальцем:
- Утю-тю...
Скрипнули половицы под моими босыми ногами. Я не чувствовала холода;
Хаар тяжело дышал, от чего в крупном с горбинкой носу его трепетали черные
волоски:
- Ай, славная девочка... Будешь послушной - будешь счастливой, все у
тебя будет, как сыр в масле... Иди, - его пальцы чуть дрожали, он
расстегивал пряжку кожаного с бляхами пояса.
Я оказалась рядом с кроватью; благоухая одеколоном, он поймал меня за
безвольно свисающую руку, и ладонь его оказалась горячей, как утюг:
- Будешь счастливой... Верь мне...
Я послушно улеглась - и в этот самый момент во мне взбеленилась
память.
Ошалевшая от моей бесстыдной покорности, память ревела, как пойманный
зверь. Память подсовывала мне картину за картиной - глаза Луара, волосы
Луара, хрипловатый со сна голос: "когда мне было пять лет, я упал в бочку
с дождевой водой..." Теплые ладони на моих бедрах. Луар, мой властный сын,
мой нежный мучитель... Целомудренный, как дождевая вода... Вот я лежу
затылком на расслабленной тонкой руке, я боюсь не то что пошевелиться -
вздохнуть, все мое тело затекло до бесчувствия, а Луар все не просыпается,
и, скосив глаза, я разглядываю его лицо...
Надо мной нависало масляное, с сизым подбородком, холеное лицо Хаара.
Я завопила как резаная.
Выскользнув из-под его рук, путаясь в подвернувшейся простыне, я
схватила в охапку свою одежду и ударилась в дверь, как мошка в стекло
фонаря. Боль от ушиба заставила меня вспомнить о засове; обламывая ногти,
я вырвалась из комнаты и кинулась бежать. Толстая хозяйка, восседавшая в
прихожей, поперхнулась и закашлялась. Вероятно, коридорами ее почтенного
дома не каждый день бегают совершенно голые девчонки с круглыми безумными
глазами.
Бургомистр казался столь же обрадованным, сколь и обеспокоенным; он
сразу же пригласил Луара сесть и засыпал вопросами о здоровье его батюшки
и матушки. Луар был готов к этому и ответил без запинки: его батюшка
пребывает в здравии, а матушка еще не совсем оправилась от поразившего ее
недуга, хотя дело явно идет на поправку. Доктора, - тут Луар значительно
покивал, - доктора прописали ей уединенный образ жизни, и госпожа Тория во
всем следует их советам.
Бургомистр чуть успокоился и после нескольких незначительных фраз
осторожно поинтересовался, как скоро полковник Солль сможет вернуться к
обязанностям командующего гарнизоном. Луар и к этому был готов - его отец
вернется так скоро, как только позволят ему важные дела по устройству
родового поместья. В эти два слова - "родовое поместье" - Луар ухитрился
вложить настойчивое напоминание о древности рода Соллей, аристократической
спеси и традиционном богатстве; бургомистр заново проникся уважением и
благожелательно спросил, а какое, собственно, дело привело молодого Солля
в кабинет скромного чиновника.
Луар собрался, как кошка перед прыжком; внешне это выглядело
естественным желанием молодого человека вежливо дождаться, пока старший по
возрасту и чину устроится поудобнее и будет готов его выслушать.
- Ваше сиятельство, конечно, помнит, какую роль сыграл мой отец в
разоблачении преступлений Ордена Лаш, - начал Луар после паузы. Бургомистр
удивленно кивнул.
- Ваше сиятельство знает, что мать моя, госпожа Тория Солль,
занимается некоторыми научными изысканиями... Она изучает историю,
продолжая дело своего отца, моего деда, декана Луаяна, - Луар снова сделал
многозначительную паузу. Имя декана - тоже оружие, такими именами так
просто не разбрасываются. - В последнее время исследования ее требуют
некоторых документов... Находящихся в ведении вашего сиятельства, -
предвосхищая удивленный вопрос бургомистра, Луар подался вперед. - Да,
речь идет о... Дело в том, что моя мать ведет уединенный образ жизни и не
может сама... - Луар обозлился на себя за прорвавшуюся-таки суетливость.
