крестьяне жгут старье, не то разбойники жгут хутора... Я подскакивала по
дороге рядом со странным незнакомцем, и мысли мои подскакивали тоже - как
телега по разбитым колеям. За один только десяток шагов я успевала
увериться в полной глупости своих догадок - ерунда, не он... А потом,
искоса взглянув на бесстрастное, изрезанное временем лицо, я покрывалась
потом, и ноги становились ватными: "...никто не знает, кто он... Он
заклял... заклял..."
Небо, вот не хватало мне ходить под ручку со старцами, накладывающими
заклятия! Вину-то всегда можно найти... И даже если рядом со мной шагает
просто суровый старик, идущий к сыну, страдающий подагрой, не любящий
невестку... Упаси небо чем-то его задеть или прогневить. Мало ли...
- Как ты думаешь... - начал он. Я, привыкшая было к его молчанию, так
дернулась, что рука моя чуть не соскользнула с его локтя. Уши мои тут же
вспыхнули: надо же так бездарно выдать свой страх!
- Как ты думаешь, - продолжал он после паузы как ни в чем не бывало,
- зачем человеку имя? Имя дается, чтобы окликать? Эй, ты, такой-то...
Чтобы не путаться, когда кто-то на улице кричит "Эй"?
Ничего подобного никогда не приходило мне в голову. Я молчала,
надеясь, что ответа и не требуется; он вздохнул:
- А когда некому окликать? Некому звать... Зачем имя? "Как зовут..."
А вот никто не зовет. Нету имени. Забыто.
Я молчала, лихорадочно пытаясь придумать какой-нибудь вежливый,
ничего не означающий ответ.
- Каждая собака имеет имя, - продолжал он рассеянно. - Все волки
бегают безымянными.
И тут я нашлась:
- А если один волк захочет позвать другого? Ведь как-то он его
называет?
Ноги мои, возмущенные глупостью головы, споткнулись три раза подряд.
Мой спутник неопределенно хмыкнул. И снова наступило молчание. Мы шагали
по дороге, и мир вокруг нас залит был солнцем, и от нагретой земли
поднимался пар. Ножны шпаги мерно ударялись о стариково голенище, и я
подумала, что вооруженным господам привычнее путешествовать верхом.
Впрочем, очень скоро выяснилось, что как пешеход он куда выносливее
меня - шагая с ним рядом, я сначала запыхалась, потом взмокла, потом и
охромела; в боку моем нещадно кололо - а он шел себе, размеренно и легко,
равнодушно поглядывая на разлегшиеся вокруг красоты, на зеленеющие поля и
отдаленные рощицы. Я хватала воздух ртом, изо всех сил сдерживая хриплое
дыхание, боясь и пикнуть - а он шел и шел, и я десять раз прокляла минуту,
когда решилась с ним заговорить.
Потом он о чем-то спросил - что это вопрос, я поняла по интонации, но
из-за шума в ушах не разобрала ни слова. Не дождавшись ответа, он
обернулся ко мне - и тут же остановился, меряя меня не удивленным, нет -
скорее усталым взглядом.
В глотке моей давно уже пересохло, и потому я ухитрилась только
жалобно улыбнуться.
- Вот и я не знаю, - сказал он со вздохом и выпустил мою руку. Отошел
к обочине и сел на серый, до половины вросший в землю камень.
Натруженные ноги мои тряслись; едва переступая, я тоже отошла к
обочине и уселась чуть поодаль - на свой дорожный узелок.
- Ты вряд ли его остановишь, - сказал он все так же рассеянно. - Но
попытаться стоит.
По спине моей будто проползла мокрая гадюка. Я вскинула на него глаза
- и встретилась с безучастным взглядом прозрачных глаз.
- Я не решил... - продолжал он медленно. - Ты - другое дело...
Попытайся.
Светло-желтая бабочка, явившаяся невесть откуда, покружилась над его
острым коленом и уселась на эфес шпаги. Не глядя на меня, он смотрел в
небо, и ноздри его раздувались и трепетали:
- А я не хожу с попутчиками... И меня никто не окликнет. Зачем имя,
когда некому звать...
Он дождался, пока бабочка уберется восвояси, легко поднялся и
отправился дальше; я сидела на своем узелке и потрясенно глядела ему
вслед.
Он перестал удивляться своей удаче. Впрочем, а только ли удача
позволила ему найти в заброшенной Башне единственно нужную ему комнату и
совершенно случайно обнаружить тайник? Только ли удача подбила его
заговорить со старым сумасшедшим? Случай ли навел его на обиталище пекаря,
бывшего в свое время служителем Трактаном? И вот опять - а удача ли, что в
совсем другом месте на другой улице отыскалась мясная лавка, хозяина
которой зовут именно так, как звали еще одного Фагиррового сподвижника?
Впрочем, так называемая удача ни разу не довела дела до конца. Ни
сумасшедший, ни пекарь не смогли объяснить Луару, зачем двадцать лет назад
Орден Лаш вызвал из могилы всеобщую погибель, поголовную смерть от Черного
Мора, и зачем Фагирре нужен был Амулет Прорицателя. Луар не мог постичь
мотивы священного привидения - которые с таким же успехом могли быть
мотивами самого Магистра... Либо Фагирры, который почему-то страстно желал
заполучить медальон... Либо еще кого-нибудь, о котором Луар ничего не
знал.
Над входом в мясную лавку нарисована была угрюмая розовая свинья.
Луар вошел, с трудом отворив покосившуюся дверь; в лавке никого не было,
только сочилось кровью надетое на крюки мясо да слепо смотрела с железного
прута отрубленная телячья голова.
С малых лет Луар не любил мясников и мясных рядов на рынке; теперь он
поймал себя на равнодушии - голова, раньше вызвавшая бы у него страх и
отвращение, теперь казалась такой же деталью обстановки, как, скажем,
стоявший в углу пустой бочонок.
- Хозяин! - крикнул Луар.
Долгое время ответа не было; потом в недрах лавки послышалось
приглушенное ругательство, и мясник, низкорослый и плечистый, как дубовый
шкаф, вынырнул из темной двери за прилавком:
- Что угодно?
Луар молча его разглядывал. Мяснику было лет пятьдесят; его широкие
ладони носили следы тяжелой работы, но лицо вовсе не казалось тупым и
равнодушным, какими, по мнению Луара, должны были быть лица всех мясников.
Это было нервное озлобленное лицо сильного и страдающего человека.
- Ну? - спросил он уже раздраженно.
- Здравствуйте, служитель Ков, - сказал Луар со вздохом. - Я - сын
вашего старого знакомого, который ныне, увы, мертв. Я хотел бы поговорить
с вами о моем отце.
Мясник дернулся и засопел:
- Вы что, слепой? Вы не умеете читать? На дверях моей лавки вывеска:
"Мясо"! Я продаю мясо, а не болтаю языком, так что покупайте грудинку или
убирайтесь...
- Слепой - вы, - холодно бросил Луар. - Посмотрите на меня
внимательно и прикусите язык, милейший, иначе на ваше "Мясо" обрушатся
несметные неприятности.
Мясник в два прыжка вылетел из-за прилавка; он оказался на голову
ниже Луара - но вдвое шире, и каждый кулак его казался немногим меньше
этой самой Луаровой головы:
- Сопляк, или ты сейчас окажешься на улице, или... тоже окажешься на
улице, но только с выбитыми зубами! Я тебе...
Рычание оборвалось, мясник осекся. Луар бесстрастно смотрел в его
сузившиеся глаза, и родившееся в них УЗНАВАНИЕ воспринял уже как должное.
Ну что делать, если все они его узнают?!
Мясник отдышался. Склеил тонкие губы в некоем подобии усмешки,
вернулся за прилавок. Спросил обычным голосом:
- Так грудинку? Или филе?
- Я его сын, - сказал Луар устало.
- Вижу, - прошипел мясник, навалившись на бурый от высохшей крови
прилавок. - Вижу, что не дочка... Только я тебя не звал, сопляк. И нечего
меня запугивать - можешь хоть на весь квартал орать... Выйди и ори: старый
Ков - служитель Лаш! Ори, и так все знают... Ори, мне не стыдно! - он
сплюнул на пол. - Орден был... столпом! А стал бы... троном! Он стал бы...
Если б не этот мерзавец, твой отец. Он... смутьян и предатель. Ему
захотелось... власти! Он хотел... как продажную девку! Власть! А
святыня... Ему - тьфу! - он снова плюнул, патетически и зло. - Чего ты
хочешь? Он... надо было тогда... так до конца же! До конца убивать, как
следует, а он... Тварь, учитель фехтования... Я бы сам... А потом что.
Потом все, и ори хоть на весь город... Мне плевать! - и он плюнул в третий
раз.
- К нему подсылали... убийц? - Луар подался вперед, не отрывая
взгляда он налившихся кровью глаз мясника. Тот тяжело дышал:
- Убийц... Убийцы убили бы... Надо было... Учитель фехтования, чтоб
он сдох...
- Кто подсылал? - Луар не верил своим ушам. - Магистр?
Мясник содрогнулся, снова зарычал и сгреб его за воротник:
- Убирайся. Чтоб духу твоего... Мне не страшно. Пусть хоть сам... из
могилы подымется - мне не страшно! Скажу ему... Из-за него! Все это из-за
него! Орден пал из-за него!
- Зачем могильник-то раскапывали? - шепотом спросил Луар, вкрадчиво
заглядывая в нависающее над ним лицо. - Зачем Мор призвали, скажешь?
Мясник отшвырнул его. В глазах его впервые промелькнуло что-то
похожее на страх:
- Ты... Бестия. Выродок. Уйди, умоляю.
- Кто медальон искал? - Луар улыбнулся почти что ласково. - Кто из
двух - Фагирра или все-таки Магистр?
Мясник отвернулся. До Луара донеслось приглушенное:
- Не знаю... Ничего... Не ко мне... Хочешь спрашивать - иди к... к
Сове. Теперь его так зовут... Служитель Тфим. Разбойник такой, Сова... А я
не знаю...
Он обернулся снова, и Луар с удивлением увидел на глазах его злые
слезы:
- Если б не Фагирра... Да я бы сейчас... Разве мясо... Разве...
Скоти-ина!
Луар пожал плечами и вышел. Телячья голова глядела ему вслед - третий
молчаливый собеседник.
Ярмарка выдалась тощей и малолюдной; продавали в основном лопаты да
корыта, ремни и упряжь, щенков, оструганные доски - все это меня никак не
интересовало, в продуктовых рядах я купила кусок старого сала и краюху
хлеба, потратив все заработанные "пшаканьем" денежки. Снедь от Соллевых
поваров вышла еще накануне, а потому я не стала искать укромного местечка
- а просто так, на ходу, вонзила зубы сначала в хлеб, а потом и в сало.
И вот тут-то сквозь гомон толпы до меня и донеслось: "О нравы... О
распутство... О беда... Тлетворное влияние повсюду... Пускай цепной
собакою я буду, но наглый взор распутства никогда..."
Ноги мои приросли к земле, а кусок хлеба застрял в глотке, заставив
натужно, с хрипом, закашляться. Я узнала и голос тоже. Никакая другая
труппа не играла "Фарс о рогатом муже" в стихах, и никакому другому актеру
не повторить этих бархатных ноток, это священной уверенности в целомудрии
своей блудливой супруги...
Мне захотелось повернуться и бежать со всех ног, я так и сделала - но
через десяток шагов остановилась. Только посмотреть, издалека и тайно, а
потом уйти. Меня не заметят...
Я лгала себе. Я сама от себя прятала внезапно возродившуюся надежду:
да неужели сердце Флобастера не дрогнет, если я упаду перед ним на колени?
Неужели Бариан не заступится? Неужели Муха не поддержит?
Я ускорила шаг по направлению к маленькой площади, куда понемногу
стекалась толпа - и уже на ходу меня обожгла мысль: да ведь это МОЙ ФАРС!
Кто же играет женушку, неужто Гезина?!
И тогда голос Флобастера сменился незнакомым, звонким, тонким, как
волос, голоском: "Ах, подруженька, какой сложный узор, какой дивный
рисунок!"
Я споткнулась. Потом еще. Эта мысль, такая простая и естественная, ни
разу не приходила мне в голову. Я была свято уверена, что они бедуют и
перебиваются без меня... И тайно ждут, когда я вернусь...
Следовало повернуться и уйти - но толпа уже вынесла меня на площадь,
где стояли три телеги - одна открытая и две по боками. Над сценой
колыхался навес.
Флобастер постарел. Я сразу увидела, что он постарел - но держался
по-прежнему уверенно, и по прежнему блестяще играл, толпа бралась за
