- И хорошо сделали. У каждого из нас есть свои тайны, до которых не
должно быть дела другим. Но вернемся, монсеньер, к Арамису.
- Так вот, повторяю, вы слишком тихо позвали его, и он вас не слышал.
- Как бы тихо ни звать Арамиса, монсеньер, Арамис всегда слышит, если
считает нужным услышать. Повторяю, Арамиса в комнате не было или у Ара-
миса были основания не узнать моего голоса, основания, которые мне неиз-
вестны, как они, быть может, неизвестны и вам, при всем том, что его
преосвященство, монсеньер ваннский епископ - ваш преданный друг.
Фуке тяжко вздохнул, вскочил на ноги, несколько раз прошелся по ком-
нате и кончил тем, что уселся на свое великолепное ложе, застланное бар-
хатом и утопающее в изумительных кружевах.
ДаАртаньян посмотрел на Фуке с выражением искреннего сочувствия.
- Я видел на своем веку, как были арестованы многие, да, да, очень
многие, - сказал мушкетер с грустью в голосе, - я видел, как был аресто-
ван Сен-Мар, видел, как был арестован де Шале. Я был тогда еще очень мо-
лод. Я видел, как был арестован Конде вместе с принцами, я видел, как
был арестован де Рец, я видел, как был арестован Брусель. Послушайте,
монсеньер, страшно сказать, но больше всего в настоящий момент вы похожи
на беднягу Бруселя. Еще немного, и вы, подобно ему, засунете вашу сал-
фетку в портфель и станете вытирать рот деловыми бумагами. Черт подери,
господин Фуке, такой человек, как вы, не должен склоняться пред неприят-
ностями. Если бы ваши друзья видели вас, что бы они подумали!
- Господин ДаАртаньян, - ответил суперинтендант со скорбной улыбкой,
- вы меня совершенно не понимаете. Именно потому, что мои друзья не ви-
дят меня, я таков, каким вы меня видите. Когда я один, я перестаю жить,
сам по себе я - ничто. Посмотрите-ка, на что я употребил мою жизнь. Я
употребил ее на то, чтобы приобрести друзей, которые, как я надеялся,
станут моей опорой. Пока я был в силе, все эти счастливые голоса, счаст-
ливые, потому что это я доставил им счастье, хором осыпали меня похвала-
ми и изъявлениями своей благодарности. Если меня постигала хоть малейшая
неприятность, эти же голоса, но только немного более приглушенные, чем
обычно, гармонически сопровождали ропот моей души. Одиночество! Но я ни-
когда не знал, что это значит. Нищета - призрак, лохмотья которого я ви-
дел порою в конце моего жизненного пути! Нищета - неотступная тень, с
которой многие из моих друзей сжились уже так давно, которую они даже
поэтизируют, ласкают и побуждают меня любить! Нищета, но я примиряюсь с
ней, подчиняюсь ей, принимаю ее как обделенную наследством сестру, ибо
нищета - это все же не одиночество, не изгнание, не тюрьма! Разве я буду
когда-нибудь нищим, обладая такими друзьями, как Пелисон, Лафонтен,
Мольер, с такою возлюбленною, как... Нет, нет и нет, но одиночество, -
для меня, человека, рожденного, чтобы жить вкусно, для меня, привыкшего
к удовольствиям, для меня, существующего лишь потому, что существуют
другие!.. О, если б вы знали, насколько я сейчас одинок и насколько вы
кажетесь мне, вы, разлучающий меня со всем тем, к чему я тянулся всем
сердцем, насколько вы кажетесь мне воплощением одиночества, небытия,
смерти!
- Я уже говорил, господин Фуке, - отвечал тронутый до глубины души
даАртаньян, - что вы преувеличиваете ваши несчастья. Король любит вас.
- Нет, - покачал головой Фуке, - нет, нет!
- Господин Кольбер ненавидит.
- Господин Кольбер? О, это совершенно не важно!
- Он вас разорит.
- Это сделать нетрудно; не стану отрицать, я разорен.
При этом странном признании суперинтенданта финансов даАртаньян обвел
комнату весьма выразительным взглядом. И хотя он не промолвил ни слова,
Фуке отлично понял его и добавил:
- Что делать с этим великолепием, когда в тебе самом не осталось и
тени великолепия! Знаете ли вы, для чего нам, богатым людям, нужна
большая часть наших богатств? Лишь для того, чтобы отвращать нас от все-
го, что не обладает таким же блеском, каким обладают они. Во! Вы станете
говорить о чудесах Во, не так ли? Но к чему они мне? Что делать мне с
этими чудесами? Где же, скажите, если я разорен, та вода, которую я мог
бы влить в урны моих наяд, огонь, который я поместил бы внутрь моих са-
ламандр, воздух, чтобы заполнить им грудь тритонов? Чтобы быть достаточ-
но богатым, господин даАртаньян, надо быть очень богатым.
ДаАртаньян ничего не говорил.
- О, я знаю, очень хорошо знаю, о чем вы думаете, - продолжал Фуке. -
Если б Во было вашею собственностью, вы продали бы его и купили бы по-
местье в провинции. В этом поместье у вас были бы леса, огороды и пашни,
и оно кормило б своего владельца. Из сорока миллионов вы бы сделали...
- Десять.
- Ни одного, мой дорогой капитан. Нет такого человека во Франции, ко-
торый был бы в достаточной мере богат, чтобы, купив Во за два миллиона,
поддерживать его в том состоянии, в каком оно находится ныне.
- По правде сказать, миллион - это еще не бедность.
- Это весьма близко к бедности. Но вы не понимаете меня, дорогой
друг. Я не хочу продавать Во. Если хотите, я подарю его вам.
- Подарите его королю, это будет выгоднее.
- Королю не надо моего подарка. Он и так отберет Во, если оно ему
понравится. Вот почему я предпочитаю, чтоб Во погибло. Знаете, господин
даАртаньян, если б король не находился сейчас под моим кровом, я взял бы
вот эту свечу, подложил бы два ящика оставшихся у меня ракет и бен-
гальских огней под купол и обратил бы свой дворец в прах и пепел.
- Во всяком случае, - как бы вскользь заметил мушкетер, - вы но сожг-
ли бы свой дворец в прах и пепел.
- И затем, - продолжал глухо Фуке, - что я сказал, боже мой! Сжечь
Во! Уничтожить дворец! Но Во принадлежит вовсе не мне. Все эти бо-
гатства, эти бесконечные чудеса принадлежат, как временное владение, то-
му, кто за них заплатил, это верно, но как нечто непреходящее они при-
надлежат тем, кто их создал. Во принадлежит Лебрену, Ленотру, Во принад-
лежит Пелисону, Лево, Лафантену; Во принадлежит Мольеру, который поста-
вил в его стенах "Несносных". Во, наконец, принадлежит нашим потомкам.
Вы видите, господин даАртаньян, у меня больше нет своего дома.
- Вот и хорошо, вот рассуждение, которое мне понастоящему нравится, и
в нем я снова узнаю господина Фуке. Вы больше не похожи на беднягу Бру-
селя, и я больше не слышу стенаний этого старого участника Фронды. Если
вы разорились, примите это с душевной твердостью. Вы тоже, черт возьми,
принадлежите потомству и не имеете права себя умалять. Посмотрите-ка на
меня. От судьбы, распределяющей роли среди комедиантов нашего мира, я
получил менее красивую и приятную роль, чем ваша. Вы купались в золоте,
вы властвовали, вы наслаждались. Я тянул лямку, я повиновался, я стра-
дал. И все же, как бы ничтожен я ни был по сравнению с вами, монсеньер,
я объявляю вам: воспоминание о том, что я сделал, заменяет мне хлыст, не
дающий мне слишком рано опускать свою старую голову. Я до конца буду хо-
рошей полковой лошадью и паду сразу, выбрав предварительно, куда мне
упасть. Сделайте так же, как я, господин Фуке, и от этого вам будет не
хуже. С такими людьми, как вы, это случается один-единственный раз. Все
дело в том, чтобы действовать, когда это придет, подобающим образом.
Есть латинская поговорка, которую я часто повторяю себе: "Конец венчает
дело".
- Проповедь мушкетера, монсеньер.
Фуке встал, обнял даАртаньяна и пожал ему руку.
- Вот чудесная проповедь, - сказал, помолчав, Фуке.
- Вы меня любите, раз говорите все это.
- Возможно.
Фуке снова задумался, затем спросил:
- Где может быть господин д'Эрбле?
- Ах, вот вы о чем!
- Я не смею попросить вас отправиться снова на его поиски.
- Даже если б и попросили, я бы не сделал этого. Это было бы в высшей
степени неосторожно. Об этом узнали бы, и Арамис, который ни в чем по
замешан, был бы скомпрометирован, вследствие чего король распространил
бы свою немилость и на него.
- Я подожду до утра.
- Да, это, пожалуй, самое лучшее.
- Что же мы с вами сделаем утром?
- Не знаю, монсеньер.
- Окажите любезность, господин даАртаньян.
- С удовольствием.
- Вы меня сторожите, я остаюсь. Вы точно исполнито приказание, так
ведь?
- Конечно.
- Ну так оставайтесь моей тенью. Я предпочитаю эту топь всякой дру-
гой.
ДаАртаньян поклонился.
- Но забудьте, что вы господин ДаАртаньян - капитан мушкетеров, а я
Фуке - суперинтендант финансов, и поговорим о моем положении.
- Это трудновато, черт подери!
- Правда?
- Но для вас, господин Фуке, я сделаю невозможное.
- Благодарю вас. Что сказал вам король?
- Ничего.
- Как вы со мной разговариваете!
- Черт возьми!
Что вы думаете о моем положении?
- Ваше положение, скажу прямо, нелегкое.
- Чем?
- Тем, что вы находилось у себя дома.
- Сколь бы трудным оно ни было, я прекрасно его понимаю.
- Неужели вы думаете, что с другими я был бы так откровенен?
- И это вы называете откровенностью? Вы были со мной откровенны! От-
казываясь мне ответить на сущие пустяки?
- Ну, если угодно, любезен.
- Это другое дело.
- Вот послушайте, монсеньер, как бы я поступил, будь на вашем месте
кто-либо иной: я подошел бы к вашим дверям, едва только от вас вышли бы
слуги, или, если они еще не ушли, я бы переловил их, как зайцев, тихо-
нечко запер бы их, а сам растянулся бы на ковре в вашей прихожей. Взяв
вас под наблюдение без вашего ведома, я сторожил бы вас до утра для сво-
его господина. Таким образом, не было бы ни скандала, ни шума, никакого
сопротивления; но вместе с тем не было бы никаких предупреждений госпо-
дину Фуке, ни сдержанности, ни тех деликатных уступок, которые делаются
между вежливыми людьми в решительные моменты их жизни. Нравился бы вам
такой план?
- О, он меня ужасает!
- Не так ли? Ведь было бы весьма неприятно появиться завтра утром
пред вами и потребовать у вас шпагу?
- О, сударь, я бы умер от стыда и от гнева!
- Ваша благодарность выражается слишком красноречиво, я не так уж
много сделал, поверьте мне.
- Уверен, сударь, что вы не заставите меня признать правоту ваших
слов.
- А теперь, монсеньер, если вы довольны моим поведением, если вы оп-
равились уже от удара, который я постарался смягчить, как мог, предоста-
вим времени лететь возможно быстрее. Вы устали, вам надо подумать, -
умоляю вас, спите или делайте вид, что спите, - на вашей постели или в
вашей постели. Что до меня, то я буду спать в этом кресле, а когда я
сплю, сон у меня такой крепкий, что меня не разбудит и пушка.
Фуке улыбнулся.
- Я исключаю, впрочем, - продолжал мушкетер, - тот случай, когда отк-
рывается дверь - потайная и обыкновенная, для входа и для выхода. О, в
том случае мой слух необычайно чувствителен! Ходите взад и вперед по
комнате, пишите, стирайте написанное, рвите, жгите, но не трогайте двер-
ного замка, не трогайте ручку дверей, так как я внезапно проснусь и это
расстроит мне нервы.
- Решительно, господин даАртаньян, вы самый остроумный и вежливый че-
ловек, какого я только знаю, и от нашей встречи у меня останется лишь
одно сожаление - что мы с вами познакомились слишком поздно.
ДаАртаньян вздохнул, и этот вздох означал:
"Увы, быть может, вы познакомились со мной слишком рано?"
Затем он уселся в кресло, тогда как Фуке, полулежа у себя на кровати
и опершись на руку, размышлял о случившемся. И оба, так и не погасив
свечей, стали дожидаться зари, и когда Фуке слишком громко вздыхал,
д'Артаньян храпел сильнее, чем прежде.
Никто, даже Арамис, не нарушил их вынужденного покоя; в огромном доме
не было слышно ни малейшего шума.
Снаружи, под ногами почетного караула и патрулей мушкетеров, скрипел
