- Но мне кажется, мадемуазель, - решился вставить Кольбер, - что я
тоже люблю короля.
- Да, сударь, мы оба любим его, но каждый по-своему, - ответила Ла-
вальер таким голосом, что сердце молодого монарха затрепетало. - Только
я так сильно люблю его, что все это знают, так чисто, что сам король не
сомневается в силе моей любви. Он мой король и мой господин, я - смирен-
ная служанка его, но тот, кто наносит удар его чести, наносит тем самым
удар моей жизни. Я повторяю, что люди, советующие королю арестовать гос-
подина Фуке в его доме, лишают чести его величество короля Франции.
Кольбер опустил голову: он почувствовал, что король больше не на его
стороне. Однако, все так же с опущенной головой, он прошептал:
- Сударыня, мне остается добавить одно только слово...
- Не говорите этого слова, сударь, потому что я не стану слушать его.
Что вы можете мне сказать? Что господин Фуке совершил преступление? Я
это знаю, потому что это сказал король. А раз король сказал: "Я этому
верю", - мне не нужно, чтобы и чужие у с га сказали: "Я утверждаю". Но
будь господин Фуке даже последним среди людей, я говорю это во всеуслы-
шание, он должен быть священным для короля, потому что король - его
гость. Если бы его дом был притоном, Во - вертепом фальшивомонетчиков и
бандитов, его дом все же свят, его замок неприкосновенен, потому что в
нем пребывает его жена и потому что это - убежище, которого не оскорбили
бы даже наемные палачи!
Лавальер замолчала. Король, вопреки себе самому, любовался ею. Он был
побежден горячностью ее слов, благородством защиты. Кольбер согнулся,
раздавленный неравной борьбой. Наконец король вздохнул, покачал головой
и, протянув Лавальер руку, произнес с нежностью в голосе:
- Мадемуазель, почему вы нападаете на меня? Знаем ли мы, что сделает
этот негодяй завтра же, если я дам ему возможность вздохнуть?
- Боже мой, разве он не всегда будет вашей добычей?
- А если он ускользнет, если он убежит? - воскликнул Кольбер.
- Тогда, сударь, вечной славой короля будет то, что он дал убежать
господину Фуке; и чем тяжелее вина господина Фуке, тем блистательнее по
сравнению с его низостью, с запятнавшим его позором будет слава его ве-
личества короля.
Людовик, поцеловав руку мадемуазель Лавальер, опустился пред ней на
колени.
"Я погиб", - подумал Кольбер.
Но через мгновенье лицо его осветилось радостью.
"Нет, нет, пока еще нет", - сказал он себе.
И пока король, скрытый густыми ветвями липы, обнимал Лавальер со всей
страстью невыразимой любви, Кольбер, пошарив в бумажнике, спокойно выта-
щил из него сложенную в форме письма бумагу, слегка пожелтевшую, но,
должно быть, весьма драгоценную, так как интендант улыбнулся, посмотрев
на нее. Затем он перенес злобный взгляд на вырисовывавшуюся в тени чу-
десную пару - короля и юную девушку, - которую внезапно осветили отблес-
ки приближавшихся факелов.
Людовик увидел свет этих факелов, отраженный белым шелком платья ма-
демуазель Лавальер.
- Прощай, Луиза, - шепнул он, - мы не одни!
- Сударыня, сударыня, сюда идут! - добавил Кольбер, чтобы поторопить
ее.
Луиза быстро исчезла среди деревьев, и, когда король поднимался с ко-
лен, Кольбер сказал, обращаясь к нему:
- Ах, мадемуазель де Лавальер что-то выронила.
- Что же? - спросил король.
- Бумагу, письмо, что-то белое, посмотрите, ваше величество.
Король быстро нагнулся и поднял письмо, которое тотчас же смял в ру-
ке. В этот момент факелы залили светом темную аллею.
XLIII
РЕВНОСТЬ
Этот яркий свет, это старание угодить, это новое чествование, устро-
енное Фуке королю, окончательно подорвали в Людовике XIV решимость не-
медленно действовать, и без того поколебленную в нем Лавальер.
Он посмотрел на Фуке даже со своего рода признательностью - ведь это
он, Фуке, доставил Лавальер случай проявить столько великодушия и благо-
родства и показать свою власть над его, Людовика, сердцем.
Подошла очередь последних чудес. Едва Фуке довел короля до замка, как
огромный сноп пламени, сопровождаемый величественными раскатами, взмет-
нувшись с купола Во, осветил в мельчайших подробностях, словно ослепи-
тельная утренняя заря, примыкающие к зданию цветники.
Начался фейерверк. Кольбер, стоя в двадцати шагах от короля, которого
окружали и за которым ухаживали устроители празднества, старался напря-
жением своей злобной воли вернуть короля к мыслям, тревожившим его так
недавно и ныне отогнанным великолепием зрелища.
Вдруг, в тот самый момент, когда король собирался уже протянуть руку
Фуке, он ощутил в ней бумагу, которую Лавальер, убегая, по всей видимос-
ти, обронила у его ног.
При свете огней, разгоравшихся все ярче и ярче и исторгавших востор-
женные крики жителей окрестных деревень, король начал читать письмо, от-
носительно которого он вначале предполагал, что это обращенное к нему
любовное послание Лавальер.
Но по мере того как он углублялся в чтение, лицо его покрывалось
мертвенной бледностью, и это бледное разгневанное лицо, освещенное тыся-
чами разноцветных огней, было до того страшно, что заставило бы содрог-
нуться всякого, кто мог бы проникнуть в изнуренное мрачною страстью
сердце. Отныне ничто не могло удержать короля от безудержной ревности и
от злобы. С мгновения, открывшего ему ужасную правду, для него перестало
существовать все, решительно все: он не знал больше ни благочестия, ни
душевной мягкости, ни уз, налагаемых отношениями гостеприимства.
Еще немного, и терзаемый острою болью, зажавшей в тиски его сердце,
недостаточно закаленное, чтобы таить страдание про себя, еще немного - и
он испустил бы отчаянный крик, призывая к оружию свою стражу.
Письмо, подброшенное Кольбером королю, было, как, вероятно, успел уже
догадаться читатель, тем самым, что исчезло из Фонтенбло вместе со ста-
рым лакеем Тоби после неудачной попытки Фуке покорить сердце мадемуазель
Лавальер.
Фуке заметил, что король побледнел, но догадаться о причине, вызвав-
шей эту бледность, он, конечно, не мог. Что до Кольбера, то он знал, что
эта причина - гнев, и радовался приближению бури.
Голос Фуке вывел юного государя из его мрачной задумчивости.
- Что с вами? - участливо спросил суперинтендант,
- Ничего.
- Боюсь, что вы нездоровы, ваше величество.
- Я действительно нездоров, и я уже говорил вам об этом, но это сущие
пустяки.
И король, не дожидаясь окончания фейерверка, направился к замку. Фуке
пошел вместе с Людовиком. Остальные последовали за ними. Последние раке-
ты грустно догорали без зрителей.
Суперинтендант попытался еще раз осведомиться у короля о его состоя-
нии, но не получил никакого ответа. Он предположил, что Людовик и Ла-
вальер поспорили в парке, что эта размолвка кончилась ссорой и что ко-
роль, хотя он и был отходчив, с тех пор как его возлюбленная сердится на
него, возненавидел весь мир. Этой мысли было достаточно, чтобы Фуке ус-
покоился. И когда король пожелал ему доброй ночи, он ответил, дружелюбно
и сочувственно улыбаясь ему.
Но и после этого король не мог остаться наедине сам с собою. Ему
пришлось выдержать большую церемонию вечернего раздевания. К тому же на
следующий день был назначен отъезд, и гостю полагалось выразить свою
благодарность хозяину, быть с ним любезным в возмещение истраченных им
двенадцати миллионов.
И все же единственное, что Людовик нашелся сказать Фуке, отпуская
его, были следующие слова:
- Господин Фуке, вы еще услышите обо мне. Будьте любезны прислать ко
мне шевалье даАртаньяна.
Кровь столько времени подавлявшего свой гнев короля забурлила в его
жилах с удвоенною силой, и он готов был велеть зарезать Фуке, как его
предшественник на французском престоле велел убить маршала д'Анкра. Но
он скрыл эту ужасную мысль за одной из тех королевских улыбок, которые
предшествуют переворотам в придворном мире, как молния предшествует гро-
му.
Фуке поцеловал руку Людовика. Последний вздрогнул всем телом, но поз-
волил все же губам Фуке прикоснуться к ней.
Через пять минут после этого даАртаньян, которому сообщили королевс-
кий приказ, входил в спальню Людовика.
Арамис и Филипп сидели у себя наверху и слушали так же внимательно,
как накануне.
Король не дал своему мушкетеру подойти к его креслу. Он сам устремил-
ся к нему навстречу.
- Примите меры, - сказал он, - чтобы никто сюда не входил.
- Хорошо, ваше величество, - отвечал капитан, который уже давно обра-
тил внимание на истерзанное душевными муками лицо короля.
Он отдал приказание часовому, стоявшему у дверей, и, вернувшись после
этого к королю, спросил:
- Что случилось, ваше величество?
- Сколько людей в вашем распоряжении? - бросил король, не отвечая на
вопрос даАртаньяна.
- Для какой цели, ваше величество?
- Сколько людей у вас? - повторил король, топнув ногой.
- Со мной мушкетеры.
- Еще!
- Двадцать гвардейцев и тринадцать швейцарцев.
- Сколько вам нужно, чтобы...
- Чтобы? - повторил мушкетер, спокойно глядя своими большими глазами
на короля.
- Чтобы арестовать господина Фуке?
ДаАртаньян от изумления сделал шаг назад.
- Арестовать господина Фуке! - сказал он, возвышая голос.
- И вы тоже заявите, что это никак не возможно! - с холодным бе-
шенством воскликнул король.
- Я никогда не говорю, что существуют невозможные вещи, - ответил да-
Артаньян, задетый за живое.
- В таком случае действуйте!
ДаАртаньян резко повернулся на каблуках и направился к двери. Рассто-
яние до нее было невелико. Он прошел его в шесть шагов и внезапно оста-
новился"
- Простите, ваше величество, - сказал он.
- Что еще?
- Чтобы произвести этот арест, я хотел бы располагать приказом в
письменном виде.
- К чему? И с каких это пор недостаточно королевского слова?
- Потому что королевское слово, рожденное чувством гнева, быть может,
изменится, когда изменится породившее его чувство.
- Без уверток, сударь! У вас есть какая-то мысль.
- О, у меня всегда есть мысли, и такие, которых, к несчастью, нет у
других, - дерзко отвечал даАртаньян.
- Что же вы подумали? - воскликнул король.
- А вот что, ваше величество. Вы велите арестовать человека, находясь
у него в гостях: это гнев. Когда вы перестанете гневаться, вы раскае-
тесь. И на этот случай я хочу иметь возможность показать вам вашу
собственноручную подпись. Если это ничему уже не поможет, то, по крайней
мере, докажет вам, что король не должен позволять себе гневаться.
- Не позволять себе гневаться! - закричал король в бешенстве. - А
разве отец мой и дед никогда не гневались, клянусь телом господним?
- Король - ваш отец и король - ваш дед гневались только у себя дома.
- Король - всюду хозяин, он везде - у себя.
- Это - слова льстеца, и, должно быть, они исходят от господина
Кольбера. Но это неправда. В чужом доме король будет у себя, лишь прог-
нав хозяина этого дома.
Король кусал себе губы от злости.
- Как! - продолжал даАртаньян. - Человек разорил себя, чтобы доста-
вить вам удовольствие, а вы хотите арестовать его! Государь, если бы ме-
ня звали Фуке и если б со мной поступили таким же образом, я проглотил
бы начинку десятка ракет и поднес бы ко рту огонь, чтоб меня разорвало в
клочья, и меня и все вокруг. Но пусть будет по-вашему, раз вы хотите
этого.
- Идите! Но достаточно ли у вас людей?
- Неужели вы думаете, ваше величество, что я возьму с собою хотя б
одного капрала? Арестовать господина Фуке, но ведь это такой пустяк, что
подобную вещь мог бы сделать даже ребенок. Арестовать господина Фуке -
все равно что выпить рюмку абсента. Поморщишься, и все кончено,
- А если он вздумает защищаться?
- Он? Да что вы! Защищаться, когда его возвеличивают и делают мучени-
ком! Если б у него остался один миллион, в чем я весьма и весьма сомне-
