слуга, отвезет вас в этот благословенный край; вы будете ехать ночами, а
днем отдыхать. И у меня, по крайней мере, будет удовлетворение от созна-
ния, что оказанная вам мною услуга отвечала вашим желаниям. Я сделаю хо-
тя бы одного человека счастливым. Быть может, богу это будет приятнее,
чем если бы я сделал этого человека могущественным. Это гораздо труднее!
Что же вы ответите мне, монсеньер? Вот деньги. О, не раздумывайте! В Пу-
ату вам не грозит никакая опасность, разве что схватить лихорадку. И то
местные знахари вылечат вас за ваши пистоли. Если же вы поставите на
другую карту, вы рискуете быть убитым на троне или задушенным в каземате
тюрьмы! Клянусь душой! - теперь, взвесив и то и другое, клянусь моей
жизнью! - я бы на вашем месте заколебался.
- Сударь, - ответил принц, - прежде чем принять то или иное решение,
я хотел бы покинуть карету, походить по твердой земле и прислушаться к
голосу, которым по воле бога глаголет природа. Через десять минут я со-
общу мой ответ.
- Ступайте, принц, - сказал Арамис и низко, почтительно поклонился
ему: так торжественно и так царственно прозвучал голос, произнесший эти
слова.
XXXVII
КОРОНА И ТИАРА
Арамис покинул карету первым и, распахнув перед молодым человеком
дверцу, стал возле нее. Он видел, как тот, дрожа всем телом, ступил на
мох и сделал несколько неуверенных шагов. Бедный узник, казалось, разу-
чился ходить по земле.
Это было 15 августа, около одиннадцати часов вечера; тяжелые тучи,
предвещавшие непогоду, охватили все небо, не допуская на землю ни малей-
шего проблеска света. Впрочем, привыкнув немного к окружающей тьме, глаз
начинал различать границу между дорогой и окаймлявшим ее подлеском - все
кругом было непроницаемо черным, и только дорога на этом фоне представ-
лялась темносерым пятном. Но запах травы и еще более резкий и свежий за-
пах дубов, теплый, насыщенный воздух, впервые после стольких лет окутав-
ший все его тело, невыразимое наслаждение свободой среди полей и лесов
говорили столь пленительным для него языком, что, несмотря на всю сдер-
жанность, почти скрытность, о которой мы постарались дать читателю
представление, принц позволил себе отдаться нахлынувшим на него чувствам
и радостно и легко вздохнул.
Затем, медленно поднимая все еще тяжелую голову, он принялся жадно
ловить струи воздуха, напоенные самыми разнообразными ароматами и живи-
тельные для его начинающего освобождаться от привычной скованности лица.
Скрестив руки на груди, как бы затем чтобы не дать ей разорваться под
наплывом этого доселе не ведомого ему блаженства, он с восторгом вдыхал
этот новый для него воздух, веющий по ночам под сводами леса. Небо, на
которое он смотрел, шум воды, живые существа, копошащиеся, как он
чувствовал, вокруг него, - разве это не сама жизнь, и не безумец ли Ара-
мис, полагавший, что в нашем мире можно мечтать о чем-то другом?
Пленительные картины существования на лоне природы, существования, не
знающего ни забот, ни страхов, ни стеснений, налагаемых чужой волей, мо-
ре счастливых, неизменно предстающих пред юным воображением дней - вот
воистину та приманка, на которую может попасться несчастный узник, заму-
ченный каменными стенами своего каземата и зачахший в спертой атмосфере
Бастилии. И такую приманку показал ему он, Арамис, предложивший и тысячу
пистолей, лежавших наготове в карете, и волшебный Эдем, скрытый в дебрях
Нижнего Пуату.
Таковы были размышления Арамиса, который с неописуемою тревогой сле-
дил за этим безмолвным шествием радостей, поочередно охватывавших Филип-
па, и видел, что он все глубже и глубже уходил в мир, порождаемый его
воображением. И действительно, принц, поглощенный своими думами, лишь
ногами продолжал оставаться на бренной земле, тогда как душа его, воз-
несшись к подножию престола господня, молила даровать ему хотя бы луч
света, дабы он мог наконец разрешить свои колебания, от чего зависела
его жизнь или смерть.
Для ваннского епископа эти мгновения были ужасными. Никогда еще не
стоял он лицом к лицу с несчастьем, чреватым столь значительными пос-
ледствиями. Неужели же этой стальной душе, привыкшей к тому, что неодо-
лимых препятствий не существует, и шутя справлявшейся с любыми из них,
не знавшей, что значит быть слабою и побежденною, неужели же ей суждена
неудача в ее столь безмерно великом замысле, и все - лишь оттого, что ею
не предусмотрено впечатление, которое могут оказать на плоть человечес-
кую листья деревьев, омытые струями свежего воздуха.
Арамис, пригвожденный к месту своим отчаяньем и своими сомнениями,
напряженно следил за раздиравшей душу Филиппа борьбой, которую вели за
нее два враждебных друг другу таинственных ангела. Эта пытка продолжа-
лась ровно десять минут, испрошенных молодым человеком у Арамиса. В те-
чение всех этих десяти минут, этой вечности для Филиппа и Арамиса, Фи-
липп не отрывал своих глаз от неба, и они были печальными, влажными и
молящими, Арамис не отрывал своих глаз от Филиппа, и они были жадными,
горящими и пожирающими.
Вдруг голова молодого человека склонилась, мысль его вернулась на
землю. Видно было, как взгляд его становился все более жестким, как мор-
щился лоб, как рот принимал выражение суровой решимости; потом взор его
снова стал неподвижным. И на этот раз в нем отразилось сияние мирского
величия, на этот раз он был похож на взгляд сатаны, показывающего с вер-
шины горы царства и власть земную на соблазн Иисусу. Лицо Арамиса прос-
ветлело. Филипп быстрым и нервным движением схватил его за руку.
- Идем, - произнес он, - идем за короной Франции,
- Это ваше решение, принц? - спросил Арамис.
- Да.
- И непреклонное?
Филипп не удостоил его ответом. Он взглянул на епископа, как бы спра-
шивая его: да разве возможно отступать от уже принятого решения?
- Такие взгляды, как тот, что вы только что метнули в меня, огненными
чертами рисуют характер, - произнес Арамис, склоняясь над рукой Филиппа.
- Вы будете великим монархом, монсеньер, верьте мне!
- Вернемся к нашему разговору, прошу вас. Я, кажется, уже сказал, что
желаю уяснить себе две весьма существенных вещи: во-первых, каких опас-
ностей и препятствий нам следует ожидать, и на это вами было отвечено, и
во-вторых, каковы условия, которые вы мне поставите. Ваш черед говорить,
господин д'Эрбле.
- Условия, принц?
- Конечно. Пустяки такого рода не могут остановить меня посередине
пути, и надеюсь, вы не нанесете мне оскорбления, предположив, будто я
настолько наивен, что могу верить в вашу полную незаинтересованность в
нашем деле. Итак, без всяких уловок, без опасений откройте мне все ваши
мысли по этому поводу.
- Я готов к этому, принц. Став королем...
- Когда?
- Завтра вечером, или, точнее, ночью.
- Объясните, как это произойдет.
- Охотно, но только разрешите сначала задать вам один вопрос, ваше
высочество.
- Задавайте.
- Я послал к вашему высочеству верного человека, которому велел вру-
чить вам тетрадь с некоторыми заметками; заметки эти были составлены с
тем, чтобы ваше высочество получили возможность основательно изучить тех
лиц, которые состоят и будут состоять при вашем дворе.
- Я прочел эти записки"
- Внимательно?
- Я знаю их наизусть.
- И поняли их? Простите, но я считаю для себя позволительным спросить
об этом несчастного узника, который так долго был заперт в Бастилии.
- В таком случае спрашивайте; я буду учеником, отвечающим перед учи-
телем заданный им урок.
- Начнем с вашей семьи, мой принц.
- С моей матери, Анны Австрийской? Со всех ее несчастий и рокового
недуга? О, я знаю, знаю ее!
- Ваш второй брат? - отвешивая поклон, спросил Арамис.
- К этим заметкам вы приложили портреты, нарисованные с таким ис-
кусством, что по ним я узнавал тех людей, историю, характеры и нравы ко-
торых вы мне описывали. Принц, мой брат, - красивый, бледный брюнет; он
не любит свою жену, Генриетту, ту, которую я, Людовик Четырнадцатый,
немного любил, в которую и сейчас еще немного влюблен, хотя она и заста-
вила меня лить горькие слезы в тот день, когда хотела прогнать от себя
мадемуазель Лавальер.
- Глаз этой последней, мой принц, вам придется остерегаться, - сказал
Арамис. - Лавальер искренне любит ныне царствующего монарха. А любящую
женщину обмануть нелегко.
- Она белокурая, у нее голубые глаза, нежность которых поможет мне
узнать ее душу. Она чуть-чуть прихрамывает, ежедневно пишет мне письма,
на которые я заставляю отвечать господина де Сент-Эньяна.
- А вы хорошо его знаете?
- Так, как если бы видел собственными глазами. Последние стихи, кото-
рые он написал для меня, я знаю не хуже тех, что сочинил им в ответ.
- Отлично. Знаете ли вы ваших министров?
- У Кольбера лицо некрасивое, хмурое, но вместе с тем умное; лоб за-
рос волосами; большая тяжелая голова. Смертельный враг господина Фуке.
- О Кольбере можно не говорить.
- Конечно, ведь вы попросите, надо полагать, отправить его в изгна-
ние, разве не так?
Восхищенный Арамис удовольствовался тем, что воскликнул:
- Вы действительно будете великим монархом, мой принц.
- Вы видите, - улыбнулся принц, - я знаю мой урок как полагается и с
помощью божьей, а также вашею справлюсь со всем.
- Есть еще одна пара глаз, которых вам придется остерегаться, мой
принц.
- Да, глаз господина даАртаньяна, капитана мушкетеров и вашего друга?
- Моего друга, должен признаться.
- Того, кто сопровождал Лавальер в Шайо; доставил в сундуке королю
Карлу Второму Монка и так хорошо служил моей матери. Корона Франции обя-
зана ему столь многим, что, в сущности, обязана всем. А его ссылки вы
также будете добиваться?
- Никогда, мой принц. Такому человеку, как д'Артаньян, когда придет
время, я сам расскажу обо всем происшедшем. Но пока его нужно остере-
гаться, потому что, если он выследит нас раньше, чем мы сами ему откро-
емся, и вы и я будем схвачены и убиты. Он - человек дела.
- Приму во внимание. Теперь давайте поговорим о господине Фуке. Что,
по-вашему, я должен буду для него сделать?
- Простите, быть может, вам кажется, что я недостаточно почтителен к
вам, задавая все время вопросы?
- Это ваша обязанность и пока, к тому же, ваше право.
- Прежде чем перейти к господину Фуке, я должен напомнить вам еще обо
одном моем друге.
- О господине дю Валлоне, Геркулесе Франции? Что до него, то его
судьба обеспечена.
- Нет, я хотел говорить не о нем.
- Значит, о графе де Ла Фер?
- И о его сыне, который стал сыном всех четверых.
- А, об этом мальчике, который умирает от любви к Лавальер и у кото-
рого так подло отнял ее мой брат! Будьте покойны, я сделаю так, что она
вернется к нему. Скажите, господин д'Эрбле: легко ли забывается оскорб-
ление от того, кого любишь? Прощают ли женщине, которая изменила? Что
это, свойство французской души или закон, заложенный в человеческом
сердце?
- Человек, любящий так глубоко, как любит Рауль, кончает тем, что за-
бывает проступок своей возлюбленной, но что до Рауля, то, право, не
знаю, забудет ли он.
- Я позабочусь об этом. Вы только это и хотели сказать относительно
вашего друга?
- Да.
- Тогда перейдем к господину Фуке. Кем, по вашему мнению, нужно будет
его назначить?
- Он был суперинтендантом, пусть в этой должности останется.
- Хорошо! Но сейчас он первый министр.
- Не совсем.
- Столь несведущему и робкому королю, как я, крайне необходим первый
министр.
- Нужен ли будет вашему величеству друг?
- Мой единственный друг - вы, и только вы.
- У вас появятся впоследствии и другие, но столь же преданного, столь
же ревнующего о вашей славе среди них, полагаю, не будет.
- Моим первым министром будете вы.
- Но не сразу, мой принц. Это породило бы излишние толки и подозре-
