такой степени... Этот итальянский дьявол способен на все, он способен
при первом же мелькнувшем у него подозрении приказать, чтобы нас отрави-
ли".
Арамис улыбнулся, чуть-чуть кивнув головой.
- "Ведь вы знаете, Перонетта, до чего они недоверчивы, когда дело
идет о Филиппе". Филипп-имя, которым меня называли, - прервал сам себя
узник.
"В таком случае раздумывать нечего, - сказала Перонетта, - нужно най-
ти кого-нибудь, кто спустился бы в колодец".
"Да, но тот, кто полезет вниз за бумагою, поднимаясь наверх, прочита-
ет ее".
"Ну что ж, раз так, найдем в деревне такого, кто не умеет читать, и
вы сможете быть совершенно спокойны".
"Допустим. Но тот, кто согласится спуститься в колодец, догадается,
насколько важна бумага, ради которой мы рискуем человеческой жизнью. И
все же, Перонетта, вы подали мне хорошую мысль; да, да... кто-то должен
спуститься на дно, и этот кто-то буду я сам".
Но, услышав его слова, Перонетта разразилась слезами и восклицаниями;
она так настойчиво молила старого дворянина не делать этого, что в конце
концов добилась от него обещания, что он отправится на поиски лестницы,
достаточно длинной, чтобы можно было спуститься в колодец; что же до
нее, Перонетты, то она немедленно пустится в путь и пойдет на ферму, где
и отыщет какого-нибудь смелого парня, которому скажет, что в колодец
упала драгоценность, завернутая в бумагу, и поскольку бумага, заметил
мой гувернер, намокая, разворачивается в воде, для этого парня не будет
ничего неожиданного, когда он найдет письмо в развернутом виде.
"Впрочем, к этому времени чернила на письме, может быть, уже расплы-
вутся", - вставила Перонетта.
"Это не важно. Лишь бы оно снова оказалось в наших руках. Мы отдадим
его королеве, и она убедится, что мы ее не обманывали; да и у кардинала
не возникнет никаких подозрений, так что нам нечего будет бояться его".
Приняв такое решение, они разошлись. Я прикрыл ставню, за которой
стоял, и, видя, что мой гувернер собирается войти ко мне в залу, бросил-
ся на подушки, со страшной сумятицей в голове от всего только что слы-
шанного.
Гувернер приоткрыл дверь и, думая, что я сплю, тихонько закрыл ее. Я
тотчас же вскочил на ноги и услышал звук удаляющихся шагов. Тогда, снова
подойдя к ставне, я увидел, как мой гувернер и Перонетта выходили из са-
да. Во всем доме я был один.
Как только они ушли из сада, я прыгнул в окно, не утруждая себя необ-
ходимостью пройти по прихожей, подбежал к колодцу и наклонился над ним.
Что-то белое и блестящее колыхалось на дрожащей, расходящейся кругами
поверхности зеленоватой воды.
Это белое пятно гипнотизировало и притягивало меня. Глаза мои ничего,
кроме него, не видели. Дыхание у меня захватило. Колодец манил меня сво-
ею разверстою пастью, своим холодом. Мне казалось, будто я читаю в глу-
бине его огненные письмена, начертанные на бумаге, которой коснулась ру-
ка королевы.
Тогда, не сознавая того, что делаю, побуждаемый одним из тех инстинк-
тивных движений, которые способны столкнуть нас в пропасть, я привязал
конец веревки к основанию колодезной перекладины и спустил ведро, позво-
лив ему уйти в воду приблизительно на три фута (все это я делал, дрожа
от страха, как бы не пошевелить эту драгоценную бумагу, которая успела
изменить свой белый цвет на зеленоватый - верный признак того, что она
уже начала погружаться); затем, взяв в руки мокрую тряпку, я соскользнул
по веревке в зияющий подо мной колодец.
Когда я увидел, что вишу над бездной и небо надо мной стало стреми-
тельно уменьшаться, меня охватил озноб, голова у меня пошла кругом, во-
лосы поднялись дыбом, но воля поборола и мой ужас, и одолевшую меня сла-
бость. Я достиг воды и рывком окунулся в нее, держась одной рукой за ве-
ревку, тогда как другой лихорадочно старался схватить драгоценное
письмо. Я поймал его, но под моими пальцами бумага порвалась надвое.
Спрятав оба куска за пазуху, я начал подниматься наверх. Упираясь но-
гами в стенку колодца, подтягиваясь при помощи веревки, ловкий, сильный
и подстегиваемый к тому же необходимостью торопиться, я достиг края ко-
лодца и, вылезая, облил его стекавшей с меня водой.
Выскочив со своей добычею из колодца, я пустился бежать по освещенной
солнцем дорожке и достиг глубины сада, где разросшиеся деревья образова-
ли своего рода лесок. Там-то я и хотел укрыться.
Но едва я вошел в это убежище, как прозвонил колокол. Это означало,
что открывают ворота, что возвращается мой гувернер и что я добрался сю-
да вовремя. Я рассчитал, что пройдет не меньше десяти минут, пока он
найдет меня, - это при том условии, что, догадавшись, где я, он сразу же
направится прямо ко мне, а может быть, и все двадцать, если ему придется
заняться поисками.
Этого было достаточно, чтобы успеть прочитать драгоценную бумагу. Я
поспешно приложил друг к другу обо части ее; буквы стали уже расплы-
ваться, но тем не менее мне удалось разобрать написанное.
- И что же вы там прочли, монсеньер? - спросил глубоко заинтересован-
ный Арамис.
- Достаточно, чтобы узнать, что мой гувернер был дворянином, а Перо-
нетта, не будучи важною дамой, была все же не простая служанка. Наконец,
я узнал, что и я сам не совсем темного происхождения, - ведь королева
Анна Австрийская и первый министр кардинал Мазарини опекали меня с такою
заботливостью.
Молодой человек остановился; он был слишком взволнован.
- Ну а дальше? Что было дальше? - поторопил его Арамис.
- Было, сударь, что рабочий, - ответил молодой человек, - ничего, ко-
нечно, не обнаружил в колодце, хотя и обыскал его со всей тщательностью;
было, что края колодца, облитые водой, обратили на себя внимание моего
гувернера; было, что я не успел обсохнуть на солнце, и Перонетта сразу
увидела, что я в мокрой одежде; было, наконец, и то, что я заболел го-
рячкой от купания в студеной воде и волнения, порожденного во мне моими
открытиями, и моя болезнь сопровождалась бредом, в котором я рассказал
обо всем, так что, руководствуясь моими же собственными признаниями,
сделанными в бреду, мой гувернер нашел в изголовье кровати оба обрывка
письма, написанного рукою королевы.
- Ах, - вздохнул Арамис, - теперь я понимаю решительно все.
- Все дальнейшее - не более как мои домыслы. Бедные люди, надо пола-
гать, не посмели скрыть происшедшего, написали обо всем королеве и отп-
равили ей разорванное письмо.
- После чего, - добавил Арамис, - вас забрали и поместили в Бастилию.
- Как видите.
- А услужившие вам исчезли?
- Увы!
- Не будем больше думать о мертвых, - сказал Арамис, - посмотрим,
можно ли сделать что-нибудь для живого. Вы сказали, что смирились со
своей участью. Так ли?
- Я и сейчас готов повторить то же самое.
- И вы не стремитесь к свободе?
- Я уже ответил на этот вопрос.
- Вам не ведомы ни честолюбие, ни сожаление, ни мысли о жизни на во-
ле?
Молодой человек ничего не ответил.
- Почему вы молчите? - спросил Арамис.
- Мне кажется, что я сказал вам достаточно много и что теперь ваш че-
ред. Я устал.
- Хорошо. Я повинуюсь вам, - согласился Арамис.
Он весь как-то подобрался. Лицо его приняло торжественное выражение.
Чувствовалось, что он подошел к наиболее важному моменту той роли, кото-
рую он должен был играть в тюрьме перед узником.
- Мой первый вопрос... - начал Арамис.
- Какой же? Говорите.
- В доме, в котором вы обитали, не было ни одного зеркала, не так ли?
- Что это такое? Я не знаю, что означает произнесенное вами слово; я
никогда не слышал его.
- Зеркалом называют предмет меблировки, отражающий в себе все ос-
тальные предметы; так, например, в стекле, подвергнутом соответствующей
обработке, можно увидеть черты своего собственного лица совершенно так
же, как вы видите своими глазами черты моего.
- Нет, в доме не было зеркала, - ответил молодой человек.
Арамис огляделся вокруг и заметил:
- Его нет и здесь; тут приняты те же предосторожности, что и там.
- Какова же их цель?
- Сейчас вы узнаете. А теперь простите меня; вы сказали, что вас обу-
чали математике, астрономии, фехтованию, верховой езде, но вы не упомя-
нули истории.
- Иногда мой воспитатель рассказывал мне о деяниях Людовика Святого,
Франциска Первого и Генриха Четвертого.
- И это все?
- Приблизительно все.
- И здесь я усматриваю тот же расчет: подобно тому как вас лишили
зеркал, отражающих окружающие предметы, вас лишили также знакомства с
историей, отражающей прошлое. Со времени вашего заключения вам запретили
к тому же книги; таким образом, вам неизвестны многочисленные события,
зная которые вы могли бы объединить в нечто цельное ваши разрозненные
воспоминания и различные побуждения вашей души.
- Это верно, - сказал молодой человек.
- Выслушайте меня: я коротко расскажу вам о том, что произошло во
Франции за последние двадцать три или двадцать четыре года, то есть с
вероятной даты вашего рождения на свет божий, то есть с того момента,
который представляет для вас особенный интерес.
- Говорите.
На лице молодого человека снова появилось присущее ему серьезное и
сосредоточенное выражение.
- Знаете ли вы, кто был сыном Генриха Четвертого?
- Я знаю, по крайней мере, кто был его преемником.
- Откуда вы узнали об этом?
- На монете тысяча шестьсот десятого года изображен Генрих Четвертый;
между тем на монете тысяча шестьсот двенадцатого года изображен уже Лю-
довик Тринадцатый. На основании этого, поскольку вторую монету отделяют
от первой только два года, я сделал вывод, что Людовик Тринадцатый, оче-
видно, и был преемником Генриха Четвертого.
- Итак, - продолжал Арамис, - вы осведомлены о том, что последним ко-
ролем, царствовавшим до нашего короля, был Людовик Тринадцатый.
- Да, осведомлен, - ответил молодой человек, слегка покраснев.
- Это был государь с благородными намерениями, с широкими планами, но
выполнение их постоянно откладывалось из-за разных несчастий и борьбы,
которую пришлось вести его первому министру Ришелье с французской
знатью. Он - я говорю о Людовике Тринадцатом - был человеком слабохарак-
терным. Умер он еще молодым и в печали.
- Да, я знаю об этом.
- Его долго терзала забота о престолонаследнике. Для государей это
очень мучительная забота, ибо они должны думать не только о том, чтобы
оставить по себе добрую память, но и о том, чтобы их замыслы жили и пос-
ле их смерти и дело их было продолжено.
- А разве Людовик Тринадцатый умер бездетным? - спросил с усмешкой
узник.
- Нет, но он долгое время был лишен радости быть отцом; он слишком
долго предавался печали, что умрет, не оставив наследника. И эта мысль
ввергала его в отчаянье, как вдруг его супруга, королева Анна Австрийс-
кая...
Узник вздрогнул.
- Знали ли вы, - перебил сам себя Арамис, - что супругу Людовика Три-
надцатого звали Анной Австрийской?
- Продолжайте, - сказал молодой человек, не ответив на вопрос Арами-
са.
- Как вдруг, - рассказывал Арамис, - Анна Австрийская объявила, что
ожидает ребенка. Это известие вызвало всеобщую радость, и все молились о
счастливом разрешении королевы от бремени. Наконец пятого сентября тыся-
ча шестьсот тридцать восьмого года королева родила сына.
Тут Арамис взглянул на своего собеседника, и ему показалось, что тот
побледнел.
- Вы сейчас услышите от меня, - предупредил юношу Арамис, - историю,
которую в данное время могли бы поведать вам лишь очень немногие, ибо
то, что я собираюсь сказать, считается тайной, умершей вместе с умершими
или погребенной в бездонных глубинах исповеди.
- И вы откроете мне эту тайну? - спросил молодой человек.
- О, - сказал Арамис с усмешкою в голосе, - я не думаю, что подвергаю
себя опасности, вверяя ее заключенному, не испытывающему никакого жела-
