ния покинуть Бастилию.
- Я вас слушаю, сударь.
- Так вот, продолжаю. Королева родила сына. Но в то самое время, ког-
да двор ликовал при этом известии, в то время, когда король, показав но-
ворожденного народу и знати, садился за стол, чтобы отпраздновать это
радостное событие, у королевы, оставшейся в одиночестве, снова начались
родовые схватки, и у нее родился еще один сын.
- О, - произнес узник, проговариваясь, что он осведомлен лучше, чем
можно было предполагать на основании его слов. - Я думал, что брат коро-
ля родился лишь...
Арамис покачал головой.
- Погодите, будет продолжение.
Узник нетерпеливо вздохнул и приготовился слушать.
- Да, - сказал Арамис, - королева родила еще одного сына, второго сы-
на, которого приняла Перонетта, ее повивальная бабка.
- Перонетта! - прошептал молодой человек.
- Сразу же побежали за королем; ему на ухо сообщили о происшедшем; он
встал из-за стола и поспешил к королеве. Но на этот раз на лице его не
было выражения радости; напротив, оно выражало скорее ужас. Рождение
близнеца превратило его радость от рождения первого сына в печаль, ибо
(вы этого, конечно, не знаете) во Франции престол переходит к старшему
сыну, который и царствует после отца.
- Я это знаю.
- Между тем врачи и юристы высказывают предположение, что отнюдь не
бесспорно, будто старшим по законам бога и законам природы является тот,
кто первым вышел из материнского чрева.
Приглушенный крик вырвался из груди узника; он стал белее простыни,
которой был накрыт.
- Теперь вы поймете, - продолжал Арамис, - почему короля, который с
такой радостью увидел свое воспроизведение в новорожденном, охватило от-
чаяние, едва он подумал о том, что отныне у него не один наследник, а
два, и что тот, кто появился на свет вторым и чье рождение осталось без-
вестным, станет, быть может, оспаривать права старшинства у другого, то-
го, кто родился на два часа раньше и кто вот уже два часа считается за-
конным престолонаследником, и в этом случае одному богу ведомо, что про-
изойдет в будущем. Ведь может статься, что второй его сын, отвечая инте-
ресам или капризам какой-либо партии, посеет когда-нибудь в королевстве
раздоры и братоубийственную войну, подрывая тем самым династию, которую
ему подобало бы укреплять.
- О, я понимаю, я все понимаю, - прошептал юноша.
- Вот почему один из сыновей Анны Австрийской, подлейшим образом раз-
лученный со своим братом, подлейшим образом лишенный наследства и обре-
ченный на прозябание в полнейшей безвестности, вот почему этот второй ее
сын бесследно исчез, и исчез так, что никто во Франции ныне не знает,
существует ли он на свете, никто, кроме его родной матери...
- Его матери, которою он покинут! - с отчаянием вскричал узник.
- И еще дамы в черном с огненными лентами, - продолжал Арамис, - и,
наконец...
- Вас, не так ли? И вы явились сюда, чтобы рассказать мне про это, вы
явились, чтобы разбудить в моей душе любопытство, ненависть, честолюбие
и, кто знает, быть может, и жажду мести? Если вы тот, кого я ожидаю, ес-
ли вы человек, обещанный мне запиской, наконец, человек, посланный мне
самим богом, то у вас должен быть... портрет короля Людовика Четырнадца-
того, восседающего теперь на французском троне.
- Вот этот портрет, - ответил епископ, подавая узнику великолепно ис-
полненную на эмали миниатюру с изображением гордого, прекрасного и сов-
сем как живого Людовика Четырнадцатого.
Узник жадно схватил портрет и впился в него глазами, словно хотел
навсегда запечатлеть его в своем сердце.
- А теперь, монсеньер, вот вам и зеркало.
Арамис предоставил узнику время, чтобы тот мог разобраться в хаосе
своих мыслей.
- Поразительно! Поразительно! - шептал юноша, пожирая глазами портрет
Людовика Четырнадцатого и свое собственное изображение в зеркале.
- Что вы думаете об этом? - спросил Арамис.
- Я думаю, что погиб, - сказал пленник, - я думаю, что король никогда
не простит мне моего рождения.
- Что до меня, - проговорил епископ, устремив на узника взгляд, ис-
полненный преданности, - то я не знаю, кто же король - тот ли, кого
изображает портрет, или тот, чье лицо отражается в этом зеркале.
- Король, сударь, тот, кто сидит на троне, - грустно произнес молодой
человек, - король тот, кто не томится в тюрьме и кто может, напротив,
заключать в нее по своей воле других. Королевская власть - это могущест-
во, это огромная сила, а я, как вы видите, совершенно бессилен.
- Монсеньер, - сказал Арамис с такою почтительностью, с какой он ни-
когда еще не обращался к своему собеседнику, - королем, заметьте себе,
будет, если вы того пожелаете, тот, кто, выйдя из тюрьмы, сумеет удер-
жаться на троне, на который его возведут преданные ему друзья.
- Сударь, не искушайте меня, - горестно вздохнул узник.
- Монсеньер, не впадайте в уныние, - настаивал Арамис. - Я привел вам
доказательства вашего королевского происхождения. Вникните в них, убеди-
те себя самого в том, что вы сын короля и король... и потом мы начнем
действовать.
- Нет, нет! Это немыслимо.
- Пожалуй, что так, - иронически продолжал ваннский епископ, - если
вашему роду и впрямь предначертано самою судьбой, чтобы королевские
братья, отстраненные от престола, были все, как один, принцами, лишенны-
ми отваги и чести, каким был, например, Гастон Орлеанский, ваш дядя, ко-
торый стоял во главе десяти заговоров против Людовика Тринадцатого, сво-
его брата.
- Мой дядя Гастон Орлеанский устраивал заговоры против своего брата?
- вскричал, ужаснувшись, принц. - Он устраивал эти заговоры с целью низ-
вергнуть его с престола?
- Вот именно: только с этой целью и никакой иной.
- Вы говорите что-то не то.
- Я говорю сущую правду.
- И у него... у Гастона Орлеанского были преданные друзья?
- Столь же преданные, как я по отношению к вам.
- Ну и что же, чего он добился? Его ждала неудача?
- Да, он всякий раз терпел неудачу, и всякий раз это происходило по
его вине. И чтобы купить себе жизнь, нет, не жизнь, ибо жизнь королевс-
кого брата священна, - чтобы обеспечить себе свободу, ваш дядя жертвовал
жизнью своих друзей, отдавая их на заклание одного за другим, И теперь
он - позор нашей истории и проклятье сотня благородных семейств нашего
королевства.
- Понимаю вас, сударь, - заметил принц. - Но ответьте, прошу вас,
убил ли мой дядя своих друзей по слабости или он попросту предал их?
- По слабости; впрочем, слабость властителей - это всегда преда-
тельство.
- Но разве нельзя потерпеть неудачу по незнанию или по неспособности?
Неужели вы думаете, что бедный узник, такой, как я, например, воспитан-
ный не только вдали от двора, но и от всего света, неужели вы думаете,
что такой узник был бы в силах оказать помощь тем из своих друзей, кото-
рые попытались бы сослужить ему службу?
И прежде чем Арамис успел ответить, он, охваченный неудержимым поры-
вом, показавшим, с какой силой может бурлить его кровь, внезапно вскри-
чал:
- Мы говорим о друзьях! Но откуда же у меня, про которого не ведает
ни одна душа человеческая, могут взяться друзья? Ведь я не располагаю ни
свободой, ни деньгами, ни властью, ничем, что привлекает друзей!
- Но мне кажется, ваше высочество, я имел честь предоставить себя в
ваше распоряжение.
- О, не величайте меня этим титулом, сударь! Это насмешка, это неслы-
ханная жестокость! Не побуждайте меня думать о чем-либо ином, кроме как
о стенах тюрьмы, в которой я заперт; позвольте мне любить или, по край-
ней мере, безропотно переносить мое заключение я прозябание в полнейшей
безвестности.
- Монсеньер, монсеньер! Если вы еще раз повторите эти расхолаживающие
слова, если, получив доказательства своего королевского происхождения,
вы и впредь будете столь же малодушны, вялы, безвольны, я подчинюсь ва-
шим желаниям и исчезну; я откажусь от мысли служить государю, которому я
жаждал оказать помощь и, в случае нужды, отдать свою жизнь.
- Сударь! - воскликнул принц. - Прежде чем заговорить со мною обо
всем, о чем вы сейчас говорите, вам следовало задуматься, стоит ли нав-
сегда нарушать покой моего сердца.
- Но я к этому и стремлюсь.
- Неужели, чтобы рассказать мне о величии, о могуществе, о том, что
меня ожидает престол, вам необходимо было избрать тюрьму? Вы хотите,
чтобы я поверил в мое блестящее будущее, но разве не таимся мы с вами во
мраке? Вы соблазняете меня славой, но не трепещем ли мы, как бы наши
слова не проникли за полог этой жалкой постели? Вы изображаете мне все-
могущество, но не слышу ли я в коридоре шагов тюремщика и не страшитесь
ли вы их еще больше, чем я? Чтобы хоть немного рассеять мое неверие,
извлеките меня из Бастилии; дайте вольного воздуха моим легким, дайте
шпоры моим ногам, вложите меч в мои руки, и тогда... тогда мы начнем по-
нимать друг Друга.
- Дать вам все это и еще много больше - в этом и состоит моя цель. Но
отвечает ли это вашим желаниям, монсеньер?
- Слушайте, сударь, - перебил Арамиса принц. - Я знаю, что в каждой
галерее Бастилии находится стража, что на каждой двери - замок, что у
всех рогаток - солдаты и пушки. Каким же образом сможете вы обезвредить
стражу и заклепать пушки? Как сможете вы разбить замки и рогатки?
- А каким образом, монсеньер, вы получили записку, извещавшую вас о
моем посещении?
- Чтобы переправить записку, достаточно подкупить тюремщика.
- Раз можно подкупить одного, значит, то же можно проделать и с де-
сятью.
- Хорошо! Допускаю, что извлечь несчастного узника из Бастилии - вещь
не окончательно невозможная; допускаю, что можно найти для него ка-
кое-нибудь укромное место, где его не смогут схватить королевские слуги;
допускаю, наконец, что можно обеспечить несчастному беглецу сносное со-
держание где-нибудь в надежном убежище.
- Монсеньер... - начал с улыбкою Арамис.
- Допускаю, что отыщется человек, который все это сделает для меня,
хотя тут требуются силы, превышающие возможности человеческие. Но пос-
кольку вы утверждаете, что я принц королевской крови, что я - брат коро-
ля, каким образом сможете вы возвратить мне положение и могущество, от-
нятые у меня моей матерью и моим братом? И поскольку мне предстоит
жизнь, исполненная борьбы и ненависти, каким образом сможете вы сделать
меня победителем в этой борьбе, сделать недосягаемым для сонма моих вра-
гов? Ах, сударь, пораскиньте умом над этим! Нет, уж лучше поселите меня
в какой-нибудь мрачной пещере, где-нибудь в лоне горы; доставьте мне ра-
дость прислушиваться на воле к шумам реки и полей, видеть на воле солнце
на лазоревом небе или небо, затянутое грозовыми тучами, - и этого с меня
будет достаточно. Не обещайте мне большего, ибо вы и впрямь не можете
дать мне больше, и было бы преступлением тешить меня обманом, - ведь вы
называете себя моим другом.
Арамис слушал узника с глубоким вниманием.
- Монсеньер, - произнес он после минутного размышления, - я восхищен
столь искренним и столь непреклонным чувством, которое внушает вам эти
слова; я счастлив, что я сразу же распознал моего государя.
- Погодите, погодите немного!.. Сжальтесь же надо мной, - вскричал
принц, сжимая похолодевшими пальцами свой лоб, покрывшийся испариной, -
не мучьте меня! Мне незачем быть королем, чтобы быть счастливейшим из
людей.
- Что до меня, монсеньер, то мне нужно, чтобы вы сделались королем, и
это нужно для счастья всего человечества.
- Ах, - сказал принц, в котором снова заговорило неверие, вызванное
словами епископа, - в чем же человечество может упрекнуть моего брата?
- Я забыл сказать, монсеньер, что, если вы соблаговолите предоставить
мне руководить вами и согласитесь сделаться наиболее могущественным мо-
нархом на свете, вы будете служить интересам всех тех, кого я привлек
