знать, кому служить, колеблясь между материальной видимостью и невидимым
принципом, выбирайте принцип, в котором все.
Рауль, мне кажется, я вижу вашу жизнь в туманной дымке будущего. Она,
по-моему, будет лучше нашей. У нас был министр без короля, у вас будет
наоборот - король без министра. Поэтому вы сможете служить королю, почи-
тать и любить его. По если этот король станет тираном, потому что могу-
щество доводит иногда до головокружения и толкает к тирании, то служите
принципу, почитайте и любите принцип, то есть то, что непоколебимо на
земле.
- Я буду верить в бога, сударь, - сказал Рауль, - я буду уважать ко-
ролевскую власть, я буду служить королю, и, если уж умирать, я постара-
юсь умереть за лих. Так ли я понял вас?
Атос улыбнулся.
- Вы благородный человек, - сказал он. - Вот ваша шпага.
Рауль опустился на одно колено.
- Ее носил мой отец, храбрый и честный дворянин, - продолжал Атос. -
Потом она перешла ко мне, и не раз покрывалась она славой, когда моя ру-
ка держала ее эфес, а ножны висели у пояса. Быть может, эта шпага еще
слишком тяжела для вашей руки, Рауль, но тем лучше: вы приучитесь обна-
жать ее только в тех случаях, когда это действительно будет нужно.
- Сударь, - сказал Рауль, принимая шпагу из рук Атоса, - я обязан вам
всем, по эта шпага для меня драгоценнее всех подарков, какие я получал
от вас. Клянусь, что буду носить ее с честью и тем докажу вам свою бла-
годарность.
И он с благоговением поцеловал эфес шпаги.
- Хорошо, - сказал Атос. - Встаньте, виконт, к обнимите меня.
Рауль встал и кинулся в объятия Атоса.
- До свидания, - прошептал Атос, чувствуя, что сердце его разрывает-
ся. - До свидания, и не забывайте меня.
- О, никогда, никогда! - воскликнул Рауль. - Клянусь вам, сударь,
что, если дойдет до беды, я погибну с вашим именем на устах, и мысль о
вас будет моей последней мыслью!
Атос, желая скрыть свое волнение, быстро поднялся по лестнице, дал
сторожу золотой, преклонил колена пред алтарем и быстро вышел на па-
перть, возле которой их ждал Оливен с лошадьми.
- Оливен, - сказал Атос, - подтяните немножко портупею виконта, а то
его шпага опускается слишком низко. Так, хорошо. Вы отправитесь с викон-
том и останетесь с ним до тех пор, пока вас не догонит Гримо. Слышите,
Рауль? Гримо - наш старый слуга, человек храбрый и осторожный. Он будет
сопровождать вас.
- Хорошо, сударь, - сказал Рауль.
- Ну, на коня! Я хочу посмотреть, как вы поедете.
Рауль повиновался.
- Прощайте, Рауль, - сказал Атос. - Прощайте, дитя мое.
- Прощайте, сударь, - воскликнул юноша. - Прощайте, мой дорогой пок-
ровитель!
Атос, не в силах вымолвить слово, махнул рукой, и Рауль так и тронул-
ся в путь, но надевая шляпы.
Атос стоял неподвижно, следя за ним глазами до тех пор, пока молодой
человек не скрылся за поворотом.
XXV
ОДИН ИЗ СОРОКА СПОСОБОВ БЕГСТВА ГЕРЦОГА БОФОРА
Время тянулось страшно медленно как для герцога Бофора, так и для
тех, кто подготовлял его побег. Но дли узника оно тянулось особенно мед-
ленно. Иные люди, с жаром затевая какое-нибудь опасное предприятие, ста-
новятся все хладнокровнее по мере того, как подходи г время его выпол-
нять. Герцог был не таков. Его пылкая отвага вошла в поговорку, а те-
перь, после пятилетнего вынужденного бездействия, он словно подгонял
время и неустанно призывал тот миг, когда можно будет начать действо-
вать. Не говоря о планах, которые он намерен был привести в исполнение
по выходе ил тюрьмы, - планах, надо признаться, довольно смутных и неоп-
ределенных, - он с удовольствием думал о том, что уж одно бегство его из
крепости будет началом мщения. Своим побегом он насолит Шавиньи, которо-
го он терпеть не мог за все его мелочные притеснения, и еще больше он
насолит Мазарини, своему смертельному врагу, повинному во всех его стра-
даниях, которого он страстно ненавидел. Герцог явно соблюдал пропорцию в
своих чувствах к коменданту и министру, к подчиненному и к хозяину.
Затем, прекрасно зная внутреннюю жизнь Пале-Рояля и отношения между
королевой и кардиналом, Бофор представлял себе, сидя в тюрьме, весь дра-
матизм сцены, которая произойдет, когда от кабинета Мазарини до покоев
королевы пронесется слух: "Герцог Бофор бежал!" Думая об этом, он сладко
улыбался. Ему мерещилось, что он уже вышел из стен крепости, вдыхает
чистый воздух лесов и полей, пришпоривает доброго коня и кричит во все
горло: "Я свободен!"
Правда, когда он приходил в себя, перед ним были все те же стены его
тюрьмы, в десяти шагах сидел Ла Раме, от безделья щелкавший пальцами, а
в передней пили и хохотали солдаты.
С этой ненавистной действительностью его примиряло - так велико чело-
веческое непостоянство! - только хмурое лицо Гримо, которое он сперва
возненавидел и в котором воплотилась позднее единственная его надежда.
Гримо казался ему теперь Антиноем.
Нечего говорить, что все это было лишь игрой разгоряченного воображе-
ния узника. Гримо был все тот же. Он пользовался полным доверием Ла Ра-
ме, который полагался на него больше, чем на себя; сам Ла Раме, как мы
уже говорили, чувствовал некоторую слабость к герцогу.
Потому-то предстоящий ужин с Бофором так радовал добряка Ла Раме. Ла
Раме страдал лишь одним недостатком - он любил хорошо покушать: пирожки
показались ему восхитительными, вино превосходным. А теперь преемник дя-
дюшки Марто обещал приготовить пирог не с дичью, а с фазаном, и подать к
нему не маконское вино, а шамбертен. Пир будет роскошный и покажется еще
лучше в обществе такого собеседника, как этот милый принц, который при-
думывает такие уморительные проделки над Шавиньи и так смешно потешается
над Мазарини. Все это делало для Ла Раме наступающий троицын день
действительно одним из четырех самых больших годовых праздников.
А потому Ла Раме ждал шести часов с таким же нетерпением, как и гер-
цог.
Он с самого утра начал хлопотать о всех мелочах и, по решаясь поло-
житься ни на кого другого, отправился лично к преемнику дядюшки Марто.
Тот превзошел самого себя. Он показал ему пирог чудовищной величины, ук-
рашенный сверху гербом Бофора. В нем еще не было начинки, но рядом лежа-
ли две куропатки и фазан, щедро нашпигованные и толстые, как подушки для
булавок. При виде их у Ла Раме потекли слюнки, и он вернулся к герцогу,
весело потирая руки.
К довершению удачи, де Шавиньи, полагаясь на Ла Раме, уехал с утра в
гости, и Ла Раме стал, таким образом, заместителем коменданта крепости.
Что касается Гримо, то он был угрюмее обычного.
Утром герцог предложил Ла Раме сыграть партию в мяч. Грилю знаком дал
ему попять, чтобы он внимательно следил за всем, и пошел впереди, указы-
вая путь, по которому нужно будет идти вечером.
Для игры в мяч была отведена так называемая площадка в малом дворе
замка. Это было малолюдное место, и часовых здесь ставили только на то
время, когда до Бофор выходил играть. Да и эта предосторожность казалась
излишнею из-за высоты стен.
Чтобы добраться до этого дворика, приходилось отпереть три двери,
причем каждая отиралась особым ключом.
Придя на площадку, Гримо как бы невзначай сел на стену возле бойницы
и спусгил ноги наружу; очевидно, в этом месте будет прикреплена веревоч-
ная лестница.
Все это было ясно для герцога, но - с этим никто но станет спорить -
совершенно непонятно для Ла Раме.
Игра началась. Па этот раз де Бофор был в ударе, и мячи попадали
именно туда, куда он хотел, как будто он клал их руками. Ла Раме был
разбит наголову.
Четыре караульных, пришедшие вместе с ним, поднимали мячи. Когда игра
кончилась, де Бофор, подшучивая над неловкостью Ла Раме, дал сторожам
два луидора, чтобы они выпили за его здоровье вместе с остальными своими
четырьмя товарищами.
Сторожа обратились за разрешением к Ла Раме, который позволил отлу-
читься, по только не теперь, а вечером. До тех пор ему самому предстояло
много хлопот, и он хотел, чтобы в его отсутствие заключенный не оставал-
ся без присмотра.
Такое распоряжение было как нельзя более удобно для герцога. Если бы
он мог действовать по своему усмотрению, то и тогда не мог бы все устро-
ить лучше, чем это сделал его страж.
Наконец пробило шесть часов. Ужин был назначен на семь, но стол был
накрыт и кушанья поданы. На буфете стоял громадный пирог с гербом герцо-
га, и по его подрумяненной корочке видно было, что он испечен на славу.
Остальные блюда не уступали пирогу.
Всем не терпелось: сторожам - поскорее идти в кабачок, Ла Раме - при-
няться за угощение, а герцогу - бежать.
Один Гримо оставался, как всегда, бесстрастным. Можно было подумать,
что Атос вышколил его именно в предвидении этого важного случая.
Минутами герцогу, глядевшему на него, казалось, будто все это сон, и
он не верил, что эта мраморная статуя оживет в нужный момент и в самом
деле поможет ему.
Ла Раме отпустил сторожей, посоветовав им выпить за здоровье принца.
Когда они ушли, он запер все двери, положил ключи в карман и показал
герцогу на стол, как бы говоря:
- Не угодно ли?
Герцог взглянул на Гримо, Гримо взглянул на часы. Было только чет-
верть седьмого, а побег был назначен ровно в семь. Оставалось ждать еще
три четверти часа.
Чтобы протянуть время, герцог сделал вид, что сильно увлечен книгой,
которую он читал, и попросил позволения докончить главу. Ла Раме подошел
к нему и заглянул через плечо, чтобы узнать, какая книга может заставить
принца забыть про ужин, когда на стол уже подано. Это были "Комментарии"
Цезаря. Сам Ла Раме, несмотря на запрещение Шавиньи, принес их герцогу
несколько дней тому назад.
Тут Ла Раме дал себе зарок на будущее не переступать тюремных правил.
В ожидании ужина он откупорил бутылки и понюхал пирог.
В половине седьмого герцог встал и торжественно произнес:
- Поистине, Цезарь был величайшим человеком древности.
- Вы находите, ваше высочество? - спросил Ли Раме.
- Да.
- Ну, а я ставлю Ганнибала выше.
- Почему так, добрейший Ла Раме? - спросил герцог.
- Потому что он не писал книг, - улыбаясь, ответил Ла Раме.
Герцог понял намек и сел за стол, пригласив Ла Раме занять место нап-
ротив себя.
Тот не заставил себя просить.
Нет ничего выразительнее лица человека, любящего поесть, в ту минуту,
как он приступает к вкусному блюду. И когда Ла Раме взял тарелку супу,
поданную ему Гримо, на его лице появилось выражение самого полного бла-
женства.
Герцог с улыбкой взглянул на него.
- Черт р-раздери! - воскликнул он. - Знаете что, Ла Раме? Если бы в
настоящую минуту кто-нибудь сказал мне, что на свете есть человек счаст-
ливее вас, я бы ни за что не поверил.
- И, честное слово, вы правы, ваше высочество, - сказал Ла Раме. -
Признаюсь, когда я голоден, для меня нет ничего лучше славно накрытого
стола, а если к тому же меня угощает внук Генриха Четвертого, то вы по-
нимаете, что оказываемая честь удваивает наслаждение от пищи.
Герцог поклонился. Гримо, стоявший за стулом Ла Раме, чуть заметно
улыбнулся.
- Право, милейший Ла Раме, никто не умеет так ловко говорить компли-
менты, как вы, - сказал герцог.
- Нет, монсеньер, это не комплименты, - с чувством ответил Ла Раме. -
Я в самом деле говорю только то, что думаю.
- Значит, вы все-таки питаете ко мне маленькую привязанность?
- Я бы никогда не утешился, если бы вы покинули Венсен! - воскликнул
Ла Раме.
- Вот так предательство! (Герцог хотел сказать: "преданность".)
- А что вам делать на свободе, ваше высочество? - сказал Ла Раме. -
Вы опять наделаете сумасбродств, очередное ваше безумство рассердит
двор, и вас посадят в Бастилию вместо Венсена. Господин Шавиньи не осо-
бенно любезен, не спорю, - продолжал он, смакуя мадеру, - но господин дю
Трамбле еще хуже.
- Неужели? - спросил герцог, забавляясь оборотом, который принимал
