как у тети Поли! Клюют...
-- Я их не могу осуждать, -- негромко сказал Федор
Иванович. -- Сам в детстве клевал...
-- Да, ты прав, прав. Юность -- страшная вещь. Даже когда
за правое дело бросается в огонь, она и тут бывает страшна,
потому как не понимает же, не понимает ни черта! А рука уже
тяжелая, как у большого. Я-то был тогда совсем ведь молодым,
когда на крест веревку...
Они надолго замолчали. Потом Цвях развел руки, словно
обнимал надвигающуюся ночь, и глубоко втянул в себя воздух.
-- Прямо на глазах потемнело. А чувствуешь, Федя, какой
воздух? Ночь любви! Погуляем напоследок?
Федор Иванович послушно подчинился, и они свернули в парк.
-- Брось курить в такой вечер, -- сказал Цвях и, выхватив
у него изо рта папиросу, бросил. -- Дыши и мечтай. Знаешь, о
чем? О прекрасной женщине.
Они брели между деревьями, почти впотьмах. Иногда мимо них
в теплом мраке скользили, неслышно уклонялись в сторону темные
человеческие фигуры, сгустки тайны, все по двое -- одна тень
высокая, другая пониже. И Федор Иванович каждый раз угрюмо
всматривался в них, прислушивался к тихим голосам.
Утром в субботу они, разбросав на койках свои вещи,
складывали их в чемоданы.
-- Никак вчерашний денек из головы не идет, -- говорил
Василий Степанович. -- Я так думаю, Федя, у всех, кто там был
вчера, проснулось это самое... Помнишь, говорил я тебе про
спящую почку. Про героев и подлецов. По-моему, у всех.
-- И в вас?
-- Шевелится, Федя. Так что едем в самое время. Подальше
от соблазна.
Федор Иванович вспомнил о своем неоконченном эксперименте.
Пробирка с десятью мушками и мутно-розовым киселем на дне
по-прежнему стояла на подоконнике в стакане, спрятанная от
постороннего глаза. У мушек кипела жизнь. На границе с киселем
у самого дна уже были приклеены к стеклу словно бы комочки
манной крупы -- яйца мушек.
-- Выпустить надо их... -- проговорил задумчиво Федор
Иванович.
-- Зачем было тогда огород городить? -- сказал Цвях сзади
него. -- Ты сам говорил -- ясность надо вносить. Возьмем с
собой в Москву. Если тебе не интересно -- я возьму.
После завтрака, выйдя из столовой, они разошлись. Цвях
отправился в ректорат -- отмечать командировочные
удостоверения, а Федор Иванович, полный надежд, как охотник,
углубился в парк, прошелся к учхозу. Но того, о ком он думал,
встретить в парке на пути к корпусам не удалось. И в учхозе в
этот день не было практикумов. В институте шли занятия,
понятное дело, все были там, в аудиториях.
В два часа дня они, пообедав, завалились на койки. Федор
Иванович лег, чтобы наедине с самим собой потосковать, но
замечательно заснул и проспал часов до пяти. Проснувшись и сев
на койке, он покачал головой, удивляясь самому себе. Потом
вскочил и отправился к
Борису Николаевичу Пораю -- попрощаться. Дорога к дядику
Борику шла сначала парком, потом полем, затем, перейдя по мосту
через ручей, он оказался на знакомой улице, дошел до первой
площади и некоторое время постоял под аркой большого дома --
как раз под балконом-поэта Кондакова, под его спасательным
кругом. Он внимательно осмотрел знакомое семиэтажное здание, но
окон Елены Владимировны так и не нашел.
Дядик Борик жил в стороне от новой, застроенной серыми
кирпичными домами улицы. В его переулочке были сплошь
деревянные оштукатуренные домики с мезонинчиками -- сплошная
старина, царские времена. Федор Иванович прошел через двор,
взошел по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж и
позвонил у высокой старинной двери. Открыла маленькая
желтолицая жена Порая. Она сразу узнала Федора Ивановича и
пропела:
-- Давненько, давненько! А у нашего дядика Борика сегодня
опять день механизатора. Борис! -- с досадой крикнула в глубь
квартиры. -- Ничего не слышит. Проснись, к тебе гости! Учитель
пришел!
-- Я попрощаться... -- сказал Федор Иванович, проходя в
большую комнату с двумя сосновыми стойками в центре,
подпирающими потолок. По сторонам громоздилась всевозможная
старинная мебель, а между стойками во главе длинного стола в
старинном кресле с "ушами" восседал дядик Борик -- поставив
локти на стол, подперев обеими руками голову, запустив два
пальца в рот и закусив их деснами -- в позе глубочайшего
раздумья. Тяжелые веки были опущены на глаза, жирные нечесанные
пряди свалились на лоб. Перед ним стояла сковорода, на ней было
несколько котлет и вилка с надетым куском. На две трети отпитая
бутылка водки и граненый стакан с остатками на дне выдавали
весь смысл "дня механизатора", и без того давно знакомый Федору
Ивановичу.
-- Проснись, кандидат наук! -- женщина сильно потрясла его
за плечо. -- Пришли к тебе! Федор Иванович, Учитель пришел!
-- Цыц! -- чуть шевельнул он толстыми губами. Углубившись
в себя, он дышал с нутряным озабоченным сопеньем. Потом веки
медленно поднялись. Он поднес руку к бутылке, приглашающе ткнул
пальцем. Осмысленный взор с лукавым вопросом остановился на
госте.
-- Нет, нет, я не буду, -- поспешно сказал Федор Иванович.
-- Не все такие, как ты, -- подхватила женщина.
-- Цыц!.. Переевшая мне мозги... -- ползучим голосом
пробормотал дядик Борик, перемежая слова сопеньем. -- Это я
вместо энергичного термина. Хорошего термина, который ей не
нравится, -- он усмехнулся. -- Да, Учитель, у дядика Борика
сегодня... Сегодня у него день механизатора. Досрочный. Если вы
хотите разделить...
-- Спасибо, дядик Борик, спасибо... Почему досрочный?
-- Есть причина... Приходите дня через три. Сейчас я
беседую с вечностью. Вам, трезвому, в нашем обществе места нет.
Приходите, дядик Борик хотел вам что-то... Запамятовал...
-- Я же уезжаю.
-- В Москву? Ну что ж, с богом... Счастливого пути.
Приезжайте...
И веки тяжело опустились.
Идя назад, Федор Иванович все же посматривал по сторонам,
что-то, тихонько догорая, все еще напоминало о себе туповатой
болью. В комнату приезжающих он вступил с очистившейся душой,
перешедшей на новый путь. Да, эта поездка была для него
серьезным испытанием, научила многому, произвела хорошенький
массаж.
Цвях ждал его, сидя на своей койке.
-- Касьян сейчас звонил. Придется мне одному ехать в
Москву.
-- Что такое?
-- Тебе велит оставаться. Я ему за тебя ответил, что ты
как раз об этом думал...
-- Меня бы следовало спросить, -- сказал Федор Иванович
угрюмо. -- Я уеду вместе с вами. Что смотрите? Уеду, уеду...
-- Не уедешь, Федя. Тут, знаешь, сейчас что начнется? Не
уедешь. Останешься на месяц исполняющим обязанности,
осторожненько поможешь кому-нибудь. Ретивых маленько
придержишь. Надо, надо остаться, я дал ему твое согласие. А то
ведь Саула пошлет... Они здесь очень будут рады...
-- Ну как же вы все-таки! -- Федор Иванович сел -- прямо
рухнул на свою койку, хлопнул рукой по колену.
И сейчас же почувствовал, что все эти движения фальшивы.
Замер на койке, прислушиваясь к самому себе, улавливая
отдаленный голос. Этот голос уже не раз подталкивал его к
какому-то решению. В переводе на человеческую речь это звучало
примерно так: неужели ты мог бы удрать оттуда, где по твоей
вине обрушилась чья-то судьба? Ведь если бы ты не развернул все
свои перья, красуясь перед Еленой Владимировной, не разошелся
вовсю там, в оранжерее, все могло бы быть иначе. И этот
Стригалев -- он ведь прямо копия того геолога, искавшего
никель...
-- Он еще сегодня позвонит, -- сказал Цвях. Телефон
зазвонил, когда в комнате совсем стемнело -- было видно только
синее окно. Федор Иванович снял трубку и сразу услышал веселое
гусиное гагаканье академика Рядно.
-- Я тебе почему звоню. Ну, во-первых, сынок, я доволен
твоей работой. Ты выполнил сложное и ответственное задание.
Справился. Проявил такт, правильно зацепил и наших. Так им,
дуракам. Объективность прежде всего! И этого. Троллейбуса,
вывел на чистую воду -- это ж у них фельдмаршал был! И сам в
стороне остался -- чтоб не думали, что академику Рядно нужны
жертвы. Я ж знал, кого послать! Саул на такие тонкости не
способен. В общем, ставлю тебе пять, сынок. Пять с плюсом. И
Варичев доволен. Теперь слушай во-вторых. Понимаешь, начатое
дело нужно доводить до конца. То, что сделано -- это только
начало. Ты, конечно, и здесь мне вот так нужен, с твоим
талантом, -- он умолк на время. -- Однако и там... Нужно еще
насаждать и укреплять. Там сейчас начнут вейсманистские талмуды
жечь -- не бойся, это сделают без тебя, я сказал Варичеву. С
такими вещами ты не станешь мараться, я ж знаю тебя, сынок. Ты
мне учебный процесс на новые рельсы переведи. Учебники,
методику -- все это пришлют. Я прослежу. И проблемную
лабораторию... Там пока ничего не трогай, так все оставь. Я тут
для тебя новую проблему готовлю. На старом сусле, но с новыми
дрожжами. Пока этого хватит. Идейка будет -- упадешь, как
узнаешь. Но это -- после поговорим...
-- Яас-сно, -- сказал Федор Иванович.
-- Энтузиазма не чую, Федя...
-- Какой тут энтузиазм, когда кругом...
-- Борьба идей, сынок. Закаляйся.
VI
Рано утром в воскресенье за окном раздался сигнал
институтского автобуса. Федор Иванович подхватил чемодан своего
товарища и вслед за Цвяхом вышел на крыльцо.
-- Ну, -- бодренько сказал Василий Степанович. -- Втравил
я тебя в это дело, теперь держись.
Крепко пожали друг другу руки, и Цвях укатил. И остался
Федор Иванович один. Воскресенье тянулось очень медленно.
Вдобавок еще начал накрапывать, а потом и всерьез разошелся
мелкий осенний дождь. Федор Иванович почти весь день пролежал
на своей койке, глядя в старинный сводчатый потолок.
В понедельник с утра он был в ректорате. Там секретарша
Раечка дала ему прочитать приказ, где значилось, что кандидат
биологических наук Дежкин Федор Иванович "сего числа и до
особого распоряжения" назначается исполняющим обязанности
заведующего кафедрой генетики и селекции с одновременным
исполнением обязанностей заведующего проблемной лабораторией.
Поставив под этим приказом простенькую подпись, Федор Иванович
ушел в "свой" корпус.
Все преподаватели уже сидели в той комнате, что была рядом
с кабинетом заведующего кафедрой. Ходеряхин тонко и грустно
улыбался, Краснов вежливо глядел в пол. Анна Богумиловна издала
веселый рык:
-- Вот и наш зав!
Здесь же сидел за столом и профессор Хейфец. Встав, он
тронул Федора Ивановича за локоть и тихо, почтительно попросил:
-- Вы позволите мне взять портреты?
-- Пожалуйста, -- так же тихо ответил Федор Иванович. -- Я
еще не принимал у вас кафедру.
-- А что там принимать... -- старик посмотрел с древней,
библейской тоской. И Федор Иванович ответно коснулся его руки.
-- Пожалуйста, берите все, что вам надо. И я бы хотел,
чтобы вы не навсегда...
-- Что будем делать с иконостасом? -- громко гаркнула
Побияхо. -- Может, отнесем эти портреты на хоздвор?
-- А что на хоздворе?
-- Федор Иванович, вы еще не знаете? -- Тихонько прогудел
около него Хейфец. -- Там уже с семи утра костер... Жгут книги.
Пожилая бездарь и молодая глупость жгут классические учебники.
-- Портреты отдадим Натану Михайловичу, -- сказал
отчетливо Федор Иванович.
-- Портрет академика Лысенко надо заменить, -- заметила
Побияхо.
-- Что толку? -- сказал ей с улыбкой Хейфец.
-- Замену поручим вам, Анна Богумиловна, -- Федор Иванович
