составлял свой доклад таким же методом, как и они с Цвяхом. И
по тем же источникам.
Василий Степанович в президиуме оторопело смотрел на
докладчика, тер затылок.
-- Неспроста новая советская биология была встречена в
штыки представителями реакционной зарубежной науки, -- читал
Варичев, упираясь обеими руками в трибуну. -- А также и рядом
ученых в нашей стране...
В президиуме Цвях быстро листал свой доклад и решительными
движениями поспешно вычеркивал что-то.
-- Менделисты-морганисты вслед за Вейсманом утверждают, --
набрав скорость, читал Варичев, -- что в хромосомах существует
некое особое "наследственное вещество". Мы же вслед за нашими
выдающимися лидерами академиком Лысенко и академиком Рядно
утверждаем, что наследственность есть эффект концентрированного
воздействия условий внешней среды...
И потек знакомый всем доклад, который в разных вариантах
все уже читали в газетах и слушали по радио. В зале начал
нарастать легкий шумок, везде затеплились беседы. Но они сразу
смолкли, когда в голосе докладчика появилась особая угроза, и
стало ясно, что он переходит к домашним делам.
-- ...И даже в нашем институте нашлись, с позволения
сказать, ученые, избравшие ареной борьбы против научной истины
девственное сознание советских студентов. Я не буду называть
здесь тех, кто нашел в себе мужество и вовремя порвал со своими
многолетними заблуждениями, -- здесь докладчик все же взглянул
в сторону президиума. -- Поможем им залечивать их раны...
Веселый шум пролетел по залу. "Кто же это смеется?" --
подумал Федор Иванович, оглядываясь. Все вокруг улыбались, один
лишь Вонлярлярский нервно подергивался и крутил головой.
-- Изгоняя из нашей науки менделизм-морганизм-вейсманизм,
-- повысил голос Варичев, -- мы тем самым изгоняем случайности
из биологической науки. Наука -- враг случайностей. Нам не по
пути с теми, кто, используя ядовитый колхицин, устраивает
гадания на кофейной гуще, плодя уродцев и возлагая на них
несбыточные надежды. Мы без сожаления расстались уже с двумя
такими гадателями, и это, по-видимому, не все. Профессор
Хейфец, я обращаюсь персонально к вам. До сих пор мы только
терпеливо слушали ваши поношения в адрес советской науки и были
либеральными свидетелями ваших фарисейских заигрываний с нашей
сменой -- студентами и аспирантами. Вы и ваши скрытые коллеги
должны, наконец, понять, что наступает предел и этому терпению,
и этому либерализму. Выбирайте сами, что вам по душе --
присоединиться к победоносному шествию советских ученых,
возглавляемому нашими маститыми знаменосцами, и вместе с нами
творить будущее или же, будучи отброшенными на задворки
истории, оказаться на свалке вместе с такими приятными
соседями, как Мендель, Морган и Вейсман.
Вспыхнули резкие, как стрельба, аплодисменты, стали
громче, плотнее. Когда зал утих, Варичев выкрикнул здравицу в
честь самой передовой агробиологической науки, развитой в
трудах Мичурина, Вильямса, Лысенко. Овация вспыхнула с новой
силой, и он, собрав свои бумаги, покинул трибуну.
Следующим оратором был Цвях. Он пространно расхвалил
доклад ректора, его чеканные формулировки.
-- Богатство новых мыслен, высказанных на сессии академии,
побуждает и многие годы будет побуждать нас обращаться к
стенограмме сессии как к руководящему документу, -- заявил он.
-- В такие исторические дни два добросовестно подготовленных
доклада, посвященные одному и тому же вопросу, обязательно
окажутся во многом схожими. Общий источник порождает сходство
формулировок. Поэтому я опускаю вступительную часть моего
содоклада, поскольку она почти дословно повторяет, к моему... я
даже не скажу сожалению...
Общий смех зала покрыл эти слова. И сам Цвях улыбнулся
плутовато, налег на трибуну, посматривая в зал, выжидая. Потом
поднял руку, мгновенно успокоил всех и, став строгим, начал
читать знакомый Федору Ивановичу текст с обстоятельным анализом
учебной и научной работы факультета и проблемной лаборатории.
Уклон был отчетливо выражен -- комиссия настойчиво обращала
внимание всех профессоров и преподавателей на замеченные то
тут, то там следы пережитой недавно вейсманистско-морганистской
болезни, рекомендовала изжить эти остатки в ближайшее время.
Все же комиссия вынуждена была отметить воинственную позицию
профессора Хейфеца, его открытое неприятие курса,
провозглашенного сессией.
-- Хотя еще не решен вопрос, что лучше -- открытая позиция
неприятия или замаскированная ложная перестройка, -- сказал
Цвях многозначительно. -- Маска всегда была и остается
тактическим приемом и в то же время верным знаком продуманного
и закоренелого упорства со стороны всякой антинаучности...
Эти слова его потонули в страшном грохоте аплодисментов.
-- Открытость неприятия и прямота, -- продолжал Цвях,
выждав паузу, -- встречаются в обиходе честных ученых и
позволяют еще надеяться, что человек способен честно
предпринять... приложить... -- фраза оказалась слишком сложной,
ее в тексте не было, и Цвях запутался. -- Приложить усилия,
направленные на осознание... Изжитие ошибки, и я уверен, что
найдутся среди нас... что есть много доброжелательных и
талантливых ученых, которые смогут... путем творческого
обмена... помочь осознать...
"Он хочет протянуть ему руку..." -- подумал Федор
Иванович.
Когда председатель комиссии покинул трибуну, в зале
поднялся шум -- ожили все бесчисленные группы собеседников.
Академик Посошков долго звонил своим золотым кольцом по графину
и вдруг произнес:
-- Товарищ Ходеряхин!
На трибуне показался знакомый Федору Ивановичу человек с
бледно-желтоватым лицом и черными печально горящими глазами.
Разложив свои бумаги, он начал читать, как показалось Федору
Ивановичу, ту свою статью из журнала, по поводу которой у них в
учхозе был неприятный разговор.
-- Эту работу, -- закончил он, -- смотрел Кассиан
Дамианович. И одобрил.
Ходеряхин знал, что московский ревизор сидит в зале, и
отвечал ему.
-- Я тут читал Шопенгаура... Шопенгау-эра, -- продолжал
он, запустив желтые пальцы в черные волосы и откинув их назад.
По залу прокатилась веселая волна. -- Критически, критически
читал, -- поправился он.
Зал так и грохнул. Послышались хлопки. Председатель
коснулся кольцом графина.
-- У этого реакционного философа есть в одном месте... --
продолжал Ходеряхин. -- По-моему, подходяще. Кто хорошо мыслит,
хорошо и излагает. Это его слова. Я думаю, что мы можем и так
сказать: кто темно излагает, тот темно и мыслит. И еще он
говорит: непонятное сродни неосмысленному. Я к чему это? Сидел
я как-то среди них. Среди вейсманистов-морганистов. Нет, не в
качестве разделяющего, уж тут можете не сомневаться -- в
качестве любопытствующего и ничего не понимающего. По-моему,
они сами не все понимают, что говорят. Кроссинговер...
Реципрокность... Аллель... Так и сыплют. Я думаю, ясная мысль
нашла бы для своего выхода попроще слова. Вот академик Кассиан
Дамианович Рядно. Когда говорит -- все ясно. И подтверждение --
не таблица, не муха без крыльев, а матушка-картошка! "Майский
цветок"! Как Чапаев -- на картошке доказывает! Или наша Анна
Богумиловна -- на семинарах говорит просто, ясно, любо
послушать. И пшеничку кладет на стол, скоро сдаст в
сортоиспытание... Тут я, товарищи, позволю себе еще одну
цитатку...
-- Опять реакционная философия? -- весело спросил из
президиума Варичев.
-- Петр Леонидович, вы угадали. Она. Но мы это оружие
повернем против самих реакционеров. Вот, что он пишет,
Шопенгауэр: "Если умственные произведения высшего рода большей
частью получают признание только перед судом потомства, -- это
он говорит, философ, -- то совершенно обратный жребий уготован
некоторым известным блистательным заблуждениям, которые...
Которые появляются во всеоружии с виду таких солидных доводов и
отстаиваются с таким умением и знанием, что приобретают славу и
значение у современников..." -- Ходеряхин поднял палец. --
Таковы некоторые ложные теории... ошибочные приговоры...
опровержения... При этом не следует приходить ни в азарт, ни в
уныние, но помнить! -- он еще выше воздел палец. -- Что люди
отстанут от этого и нуждаются только во времени и опыте, чтобы
собственными средствами распознать то, что острый глаз видит с
первого раза...
Ходеряхин почувствовал подозрительную тишину в зале и
остановился. Посмотрев на президиум, где Варичев, как-то
странно развесив губы, барабанил пальцами по столу, он отложил
целую страницу в своей длинной цитате и закончил:
-- Вот так, товарищи! Еще такое он говорит: в худшем
случае ложное распространяется... как в теории, так и в
практике... и обольщение и обман, сделавшись дерзкими
вследствие успеха, заходят так далеко, что почти неизбежно
наступает разоблачение. Нелепость растет все выше и выше, пока,
наконец, не примет таких размеров, что ее распознает самый
близорукий глаз...
Тут оратора прервали чьи-то бешеные хлопки в углу первого
ряда.
-- Браво, браво, товарищ Ходеряхин! -- пискляво выкрикнул
кто-то.
Федор Иванович привстал. Аплодировал Ходеряхину
покрасневший от натуги профессор Хейфец. Вонлярлярский с ужасом
смотрел в его сторону.
-- Как говорит мой внук, один -- ноль! -- сквозь растущий
шум прозвенел бас сзади. -- Один -- ноль в пользу Менделя!
-- Товарищи болельщики! Вы не на футболе, -- вмешался
сзади же запальчивый голос.
Графин непрерывно звенел. Когда страсти улеглись,
послышался голос академика Посошкова:
-- Товарищ Хейфец! Натан Михайлович! Пожалуйста, к
порядку... Товарищ Ходеряхин! По-моему, достаточно философии.
Мы все восхищены...
-- У меня все, -- сказал Ходеряхин и с грустной улыбкой
сошел со сцены, и, прежде чем сесть на свое место в первом
ряду, пожал руки нескольким друзьям, словно принимая
поздравления.
-- Да, товарищи, да! Давайте не отвлекаться от главного!
-- раздался со всех сторон из динамиков зычный женский голос.
На трибуне плавала и колыхалась Анна Богумиловна Побияхо,
колыхались все ее подбородки, наплывающие на объемистую грудь,
прыгали на груди красные бусы. -- Давайте вернемся в русло,
проложенное для нас исторической сессией. Известно, что
менделисты-морганисты отрицают влияние условий выращивания на
изменение сортовых качеств. Мутагены, колхицин, рентгеновские
лучи, то, что уродует организмы, -- вот их арсенал. В
противовес этому ложному и вредному для производства методу
Трофим Денисович,
Касснан Дамианович разработали диаметрально
противоположный принцип и показали на практике его
действенность. Лично я в своей многолетней работе...
Она развернула тетрадку и стала читать подробный доклад о
переделке пшениц -- озимых в яровые и яровых в озимые. Как бы
засыпающий ее голос постепенно стал тонуть в общем слитном
шуме.
-- Ф-фу, -- жара, -- простонал кто-то. -- Хоть бы окна
открыли.
Федор Иванович оглядел зал и вдруг увидел впереди слева
молодую женщину со знакомыми белыми, как сосновая лоска,
волосами, с толстыми косами, которые на этот раз были соединены
на затылке в пухлый калач. Женщина застыла, низко потупившись,
и шум зала, как начинающаяся метель, словно засыпал ее снегом.
Пристально поглядев на нее. Федор Иванович перевел взгляд на
академика Посошкова, -- тот сидел в президиуме около графина --
