- Опять загумкал! Со мной не гумкать! Прямо и просто отвечай: слышишь
или нет?
- Слышу, Марья Александровна, слышу, как не услышать, а гумкаю для
того, что приучаюсь, как ты велела. Только я все про то же, матушка; как
же это: если князь что скажет, то ты приказываешь глядеть на него и улы-
баться. Ну, а все-таки если что меня спросит?
- Экой непонятливый балбес! Я уже сказала тебе: молчи. Я буду за тебя
отвечать, а ты только смотри да улыбайся.
- Да ведь он подумает, что я немой, - проворчал Афанасий Матвеич.
- Велика важность! пусть думает; зато скроешь, что ты дурак.
- Гм... Ну, а если другие об чем-нибудь спрашивать будут?
- Никто не спросит, никого не будет. А если, на случай, - чего боже
сохрани! - кто и приедет, да если что тебя спросит или что-нибудь ска-
жет, то немедленно отвечай саркастической улыбкой. Знаешь, что такое
саркастическая улыбка?
- Это остроумная, что ли, матушка?
- Я тебе дам, болван, остроумная! Да кто с тебя, дурака, будет спра-
шивать остроумия? Насмешливая улыбка, понимаешь, - насмешливая и презри-
тельная.
- Гм.
"Ох, боюсь я за этого болвана! - шептала про себя Марья Александров-
на. - Решительно, он поклялся высосать все мои соки! Право бы, лучше бы-
ло его совсем не брать!"
Рассуждая таким образом, беспокоясь и сетуя, Марья Александровна
беспрерывно выглядывала из окошка своего экипажа и погоняла кучера. Ло-
шади летели, но ей все казалось тихо. Афанасий Матвеич молча сидел в
своем углу и мысленно повторял свои уроки. Наконец карета въехала в го-
род и остановилась у дома Марьи Александровны. Но только что успела наша
героиня выпрыгнуть на крыльцо, как вдруг увидела подъезжавшие к дому
парные двуместные сани с верхом, те самые, в которых обыкновенно разъез-
жала Анна Николаевна Антипова. В санях сидели две дамы. Одна из них бы-
ла, разумеется, сама Анна Николаевна, а другая - Наталья Дмитриевна, с
недавнего времени ее искренний друг и последователь. У Марьи Александ-
ровны упало сердце. Но не успела она вскрикнуть, как подъехал экипаж,
возок, в котором, очевидно, заключалась еще какая-то гостья. Раздались
радостные восклицания:
- Марья Александровна! и вместе с Афанасием Матвеичем! приехали! от-
куда? Как кстати, а мы к вам, на весь вечер! Какой сюрприз!
Гостьи выпрыгнули на крыльцо и защебетали, как ласточки. Марья Алек-
сандровна не верила глазам и ушам своим.
"Провалились бы вы! - подумала она про себя. - Это пахнет заговором!
Надо исследовать! Но... не вам, сорокам, перехитрить меня!.. Подожди-
те!.."
Глава XI
Мозгляков вышел от Марьи Александровны, по-видимому вполне утешенный.
Она совершенно воспламенила его. К Бородуеву он не пошел, чувствуя нужду
в уединении. Чрезвычайный наплыв героических и романтических мечтаний не
давал ему покоя. Ему мечталось торжественное объяснение с Зиной, потом
благородные слезы всепрощающего его сердца, бледность и отчаяние на пе-
тербургском блистательном бале, Испания, Гвадалквивир, любовь и умираю-
щий князь, соединяющий их руки перед смертным часом. Потом красавица же-
на, ему преданная и постоянно удивляющаяся его героизму и возвышенным
чувствам; мимоходом под шумок, - внимание какой-нибудь графини из "выс-
шего общества", в которое он непременно попадет через брак свой с Зиной,
вдовой князя К., вице-губернаторское место, денежки, - одним словом,
все, так красноречиво расписанное Марьей Александровной, еще раз перешло
через его вседовольную душу, лаская, привлекая ее и, главное, льстя его
самолюбию. Но вот - и не знаю, право, как это объяснить, - когда уже он
начал уставать от всех этих восторгов, ему вдруг пришла предосадная
мысль: что ведь, во всяком случае, все это еще в будущем, а теперь-то он
все-таки с предлиннейшим носом. Когда пришла к нему эта мысль, он заме-
тил, что забрел куда-то очень далеко, в какой-то уединенный и незнакомый
ему форштадт Мордасова. Становилось темно. По улицам, обставленным ма-
ленькими, враставшими в землю домишками, ожесточенно лаяли собаки, кото-
рые в провинциальных городах разводятся в ужасающем количестве, именно в
тех кварталах, где нечего стеречь и нечего украсть. Начинал падать мок-
рый снег. Изредка встречался какой-нибудь запоздавший мещанин или баба в
тулупе и в сапогах. Все это, неизвестно почему, начало сердить Павла
Александровича - признак очень дурной, потому что, при хорошем обороте
дел, все, напротив, кажется нам в милом и радужном виде. Павел Александ-
рович невольно припоминал, что он до сих пор постоянно задавал тону в
Мордасове; очень любил, когда во всех домах ему намекали, что он жених,
и поздравляли его с этим достоинством. Он даже гордился тем, что он же-
них. И вдруг он явится теперь перед всеми - в отставке! Подымется смех.
Ведь не разуверять же их всех в самом деле, не рассказывать же о петер-
бургских балах с колоннами и о Гвадалквивире! Рассуждая, тоскуя и сетуя,
он набрел наконец на мысль, которая уже давно неприметно скребла ему
сердце: "Да правда ли это все? Да сбудется ли это все так, как Марья
Александровна расписывала?" Тут он, кстати, припомнил, что Марья Алек-
сандровна - чрезвычайно хитрая дама, что она, как ни достойна всеобщего
уважения, но все-таки сплетничает и лжет с утра до вечера. Что теперь,
удалив его, она, вероятно, имела к тому свои особые причины и что, нако-
нец, расписывать - всякий мастер. Думал он и о Зине; припомнился ему
прощальный взгляд ее, далеко не выражавший затаенной страстной любви; да
уж вместе с тем, кстати, припомнил, что он все-таки, час тому, съел от
нее дурака. При этом воспоминании Павел Александрович вдруг остановился
как вкопанный и покраснел до слез от стыда. Как нарочно, в следующую ми-
нуту с ним случилось неприятное происшествие: он оступился и слетел с
деревянного тротуара в сугроб снега. Покамест он барахтался в снегу,
стая собак, уже давно преследовавшая его своим лаем, налетела на него со
всех сторон. Одна из них, самая маленькая и задорная, даже повисла на
нем, ухватившись зубами за полу его шубы. Отбиваясь от собак, ругаясь
вслух и даже проклиная судьбу свою, Павел Александрович, с разорванной
полой и с невыносимой тоской на душе, добрел наконец до угла улицы и тут
только заметил, что заблудился. Известно, что человек, заблудившийся в
незнакомой части города, особенно ночью, никак не может идти прямо по
улице; его поминутно подталкивает какая-то неведомая сила непременно
сворачивать во все встречающиеся на пути улицы и переулки. Следуя этой
системе, Павел Александрович заблудился окончательно. "А чтобы черт поб-
рал все эти высокие идеи! - говорил он про себя, плюя от злости. - А
чтобы сам дьявол вас всех побрал с вашими высокими чувствами да с Гва-
далквивирами!" Не скажу, что Мозгляков был привлекателен в эту минуту.
Наконец, усталый, измученный, проплутав два часа, дошел он до подъезда
дома Марьи Александровны. Увидев много экипажей - он удивился. "Неужели
же гости, неужели званый вечер? - подумал он. - С какою же целью?" Спра-
вившись у повстречавшегося слуги и узнав, что Марья Александровна была в
деревне и привезла с собою Афанасия Матвеича, в белом галстухе, и что
князь уже проснулся, но еще не выходил вниз к гостям, Павел Александро-
вич, не говоря ни слова, поднялся наверх к дядюшке. В эту минуту он был
именно в том расположении духа, когда человек слабого характера в состо-
янии решиться на какую-нибудь ужасную, злейшую пакость, из мщения, не
думая о том, что, может быть, придется всю жизнь в том раскаиваться.
Войдя наверх, он увидел князя, сидящего в креслах, перед дорожным
своим туалетом и с совершенно голою головою, но уже в эспаньолке и в ба-
кенах. Парик его был в руках седого, старинного камердинера и любимца
его, Ивана Пахомыча. Пахомыч глубокомысленно и почтительно его расчесы-
вал. Что же касается до князя, то он представлял из себя очень жалкое
зрелище, еще не очнувшись после давешней попойки. Он сидел, как-то весь
опустившись, хлопая глазами, измятый и раскисший, и глядел на Мозгляко-
ва, как будто не узнавая его.
- Как ваше здоровье, дядюшка? - спросил Мозгляков.
- Как... это ты? - проговорил наконец дядюшка. - А я, брат, немножко
заснул. Ах, боже мой! - вскрикнул он, весь оживившись, - ведь я... без
па-рика!
- Не беспокойтесь, дядюшка! я... я вам помогу, если вам угодно.
- А вот ты и узнал теперь мой секрет! Я ведь говорил, что надо дверь
за-пи-рать. Ну, мой друг, ты должен не-мед-ленно дать мне свое честное
сло-во, что не воспользуешься моим секретом и никому не скажешь, что у
меня волосы нак-лад-ные.
- О, помилуйте, дядюшка! неужели вы меня считаете способным на такую
низость! - вскричал Мозгляков, желая угодить старику для... дальнейших
целей.
- Ну да, ну да! И так как я вижу, что ты благородный человек, то уж
так и быть, я тебя у-див-лю... и открою тебе все мои тай-ны. Как тебе
нравятся, мой милый, мои у-сы?
- Превосходные, дядюшка! удивительные! как могли вы их сохранить так
долго?
- Разуверься, мой друг, они нак-лад-ные! - проговорил князь, с тор-
жеством смотря на Павла Александровича.
- Неужели? Поверить трудно. Ну, а бакенбарды? Признайтесь, дядюшка,
вы, верно, черните их?
- Черню? Не только не черню, но и они совершенно искусственные!
- Искусственные? Нет, дядюшка, воля ваша, не верю. Вы надо мною смее-
тесь!
- Parole d'honneur, mon ami! - вскричал торжествующий князь, - и
предс-тавь себе, все, реши-тельно все, так же как и ты, обма-ны-ваются!
Даже Степанида Матвеевна не верит, хотя сама иногда их нак-ла-ды-вает.
Но я уверен, мой друг, что ты сохранишь мою тайну. Дай мне честное сло-
во...
- Честное слово, дядюшка, сохраню. Повторяю вам: неужели вы меня счи-
таете способным на такую низость?
- Ах, мой друг, как я упал без тебя сегодня! Феофил меня опять из ка-
реты вы-валил.
- Вывалил опять! когда же?
- А вот мы уже к мо-нас-тырю подъезжали...
- Знаю, дядюшка, давеча.
- Нет, нет, два часа тому назад, не бо-лее. Я в монастырь поехал, а
он меня взял да и вывалил; так на-пу-гал, - даже теперь сердце не на
месте.
- Но, дядюшка, ведь вы почивали! - с изумлением проговорил Мозгляков.
- Ну да, почивал... а потом и по-е-хал, впрочем, я... впрочем, я это,
может быть... ах, как это странно!
- Уверяю вас, дядюшка, что вы видели это во сне! Вы преспокойно себе
почивали, с самого послеобеда.
- Неужели? - И князь задумался. - Ну да, я и в самом деле, может
быть, это видел во сне. Впрочем, я все помню, что я видел во сне. Снача-
ла мне приснился какой-то престрашный бык с рогами; а потом приснился
какой-то про-ку-рор, тоже как будто с ро-гами...
- Это, верно, Николай Васильевич Антипов, дядюшка.
- Ну да, может быть, и он. А потом Наполеона Бона-парте видел. Зна-
ешь, мой друг, мне все говорят, что я на Наполеона Бона-парте похож... а
в профиль будто я разительно похож на одного старинного папу? Как ты на-
ходишь, мой милый, похож я на па-пу?
- Я думаю, что вы больше похожи на Наполеона, дядюшка.
- Ну да, это en-face Я, впрочем, и сам то же думаю, мой милый. И
приснился он мне, когда уже на острове сидел, и, знаешь, какой разговор-
чивый, разбитной, ве-сельчак такой, так что он чрез-вы-чайно меня поза-
бавил.
- Это вы про Наполеона, дядюшка? - проговорил Павел Александрович,
задумчиво смотря на дядю. Какая-то странная мысль начинала мелькать у
него в голове, - мысль, в которой он не мог еще себе самому дать отчета.
- Ну да, про На-по-леона. Мы с ним все про философию рассуждали. А
знаешь, мой друг, мне даже жаль, что с ним так строго поступили...
анг-ли-чане. Конечно, не держи его на цепи, он бы опять на людей стал
