сом?
- Но неужели вы полагаете, что я об вас не подумала, mon cher Paul!
Напротив: во всех этих расчетах была для вас такая огромная выгода, что
она-то и понудила меня, главным образом, исполнить все это предприятие.
- Моя выгода! - вскричал Мозгляков, на этот раз совершенно ошеломлен-
ный. - Это как?
- Боже мой! Неужели же можно быть до такой степени простым и не-
дальновидным! - вскричала Марья Александровна, возводя глаза к небу. - О
молодость! молодость! Вот что значит погрузиться в этого Шекспира, меч-
тать, воображать, что мы живем, - живя чужим умом и чужими мыслями! Вы
спрашиваете, добрый мой Павел Александрович, в чем тут заключается ваша
выгода? Позвольте мне для ясности сделать одно отступление: Зина вас лю-
бит, - это несомненно! Но я заметила, что, несмотря на ее очевидную лю-
бовь, в ней таится какая-то недоверчивость к вам, к вашим добрым
чувствам, к вашим наклонностям. Я заметила, что иногда она, как бы на-
рочно, удерживает себя и холодна с вами, - плод раздумья и недоверчивос-
ти. Не заметили ли вы это сами, Павел Александрович?
- За-ме-чал; и даже сегодня... Однако что же вы хотите сказать, Марья
Александровна?
- Вот видите, вы сами заметили это. Стало быть, я не ошиблась. В ней
именно есть какая-то странная недоверчивость к постоянству ваших добрых
наклонностей. Я мать - и мне ли не угадать сердца моего дитяти? Вообра-
зите же теперь, что вместо того чтоб вбежать в комнату с упреками и даже
ругательствами, раздражить, обидеть, оскорбить ее, чистую, прекрасную,
гордую, и тем поневоле утвердить ее в подозрениях насчет ваших дурных
наклонностей, - вообразите, что вы приняли эту весть кротко, со слезами
сожаления, пожалуй даже отчаяния, но и с возвышенным благородством ду-
ши...
- Гм!..
- Нет, не прерывайте меня, Павел Александрович. Я хочу изобразить вам
всю картину, которая поразит ваше воображение. Вообразите, что вы пришли
к ней и говорите: "Зинаида! Я люблю тебя более жизни моей, но фамильные
причины разлучают нас. Я понимаю эти причины. Они для твоего же счастия,
и я уже не смею восставать против них, Зинаида! я прощаю тебя. Будь
счастлива, если можешь!" И тут бы вы устремили на нее взор, - взор зака-
лаемого агнца, если можно так выразиться, - вообразите все это и поду-
майте, какой эффект произвели бы эти слова на ее сердце!
- Да, Марья Александровна, положим, все это так; я это все понимаю...
но что же, - я-то бы сказал, а все-таки ушел бы без ничего...
- Нет, нет, нет, мой друг! Не перебивайте меня! Я непременно хочу
изобразить всю картину, со всеми последствиями, чтобы благородно пора-
зить вас. Вообразите же, что вы встречаетесь с ней потом, чрез несколько
времени, в высшем обществе; встречаетесь где-нибудь на бале, при блиста-
тельном освещении, при упоительной музыке, среди великолепнейших женщин,
и, среди всего этого праздника, вы одни, грустный, задумчивый, бледный,
где-нибудь опершись на колонну (но так, что вас видно), следите за ней в
вихре бала. Она танцует. Около вас льются упоительные звуки Штрауса,
сыплется остроумие высшего общества, - а вы один, бледный и убитый вашею
страстию! Что тогда будет с Зинаидой, подумайте? Какими глазами будет
она глядеть на вас? "И я, - подумает она, - я сомневалась в этом челове-
ке, который мне пожертвовал всем, всем и растерзал для меня свое серд-
це!" Разумеется, прежняя любовь воскресла бы в ней с неудержимою силою!
Марья Александровна остановилась перевести дух. Мозгляков повернулся
в креслах с такою силою, что они еще раз затрещали. Марья Александровна
продолжала.
- Для здоровья князя Зина едет за границу, в Италию, в Испанию, - в
Испанию, где мирты, лимоны, где голубое небо, где Гвадалквивир, - где
страна любви, где нельзя жить и не любить; где розы и поцелуи, так ска-
зать, носятся в воздухе! Вы едете туда же, за ней; вы жертвуете службой,
связями, всем! Там начинается ваша любовь с неудержимою силой; любовь,
молодость. Испания, - боже мой! Разумеется, ваша любовь непорочная, свя-
тая; но вы, наконец, томитесь, смотря друг на друга. Вы меня понимаете,
mon ami! Конечно, найдутся низкие, коварные люди, изверги, которые будут
утверждать, что вовсе не родственное чувство к страждущему старику пов-
лекло вас за границу. Я нарочно назвала вашу любовь непорочною, потому
что эти люди, пожалуй, придадут ей совсем другое значение. Но я мать,
Павел Александрович, и я ли научу вас дурному!.. Конечно, князь не в
состоянии будет смотреть за вами обоими, но - что до этого! Можно ли на
этом основывать такую гнусную клевету? Наконец, он умирает, благословляя
судьбу свою. Скажите: за кого ж выйдет Зина, как не за вас? Вы такой
дальний родственник князю, что препятствий к браку не может быть ника-
ких. Вы берете ее, молодую, богатую, знатную, - и в какое же время? -
когда браком с ней могли бы гордиться знатнейшие из вельмож! Чрез нее вы
становитесь свой в самом высшем кругу общества; через нее вы получаете
вдруг значительное место, входите в чины. Теперь у вас полтораста душ, а
тогда вы богаты; князь устроит все в своем завещании; я берусь за это. И
наконец, главное, она уже вполне уверена в вас, в вашем сердце, в ваших
чувствах, и вы вдруг становитесь для нее героем добродетели и самоотвер-
жения!.. И вы, и вы спрашиваете после этого, в чем ваша выгода? Но ведь
нужно, наконец, быть слепым, чтоб не замечать, чтоб не сообразить, чтоб
не рассчитать эту выгоду, когда она стоит в двух шагах перед вами, смот-
рит на вас, улыбается вам, а сама говорит:"Это я, твоя выгода!" Павел
Александрович, помилуйте!
- Марья Александровна! - вскричал Мозгляков в необыкновенном волне-
нии, - теперь я все понял! я поступил грубо, низко и подло!
Он вскочил со стула и схватил себя за волосы.
- И не расчетливо, - прибавила Марья Александровна, - главное: не
расчетливо!
- Я осел, Марья Александровна! - вскричал он почти в отчаянии. - Те-
перь все погибло, потому что я до безумия люблю ее!
- Может быть, и не все погибло, - проговoрила госпожа Москалева тихо,
как будто что-то обдумывая.
- О, если б это было возможно! Помогите! научите! спасите!
И Мозгляков заплакал.
- Друг мой! - с состраданием сказала Марья Александровна, подавая ему
руку, - вы это сделали от излишней горячки, от кипения страсти, стало
быть, от любви же к ней! Вы были в отчаянии, вы не помнили себя! ведь
должна же она понять все это...
- Я до безумия люблю ее и всем готов для нее пожертвовать! - кричал
Мозгляков.
- Послушайте, я оправдаю вас перед нею...
- Марья Александровна!
- Да, я берусь за это! Я сведу вас. Вы выскажете ей все, все, как я
вам сейчас говорила!
- О боже! как вы добры, Марья Александровна!.. Но.. нельзя ли это
сделать сейчас?
- Оборони бог! О, как вы неопытны, друг мой! Она такая гордая! Она
примет это за новую грубость, за нахальность! Завтра же я устрою все, а
теперь - уйдите куда-нибудь, хоть к этому купцу... пожалуй, приходите
вечером; но я бы вам не советовала!
- Уйду, уйду! боже мой! вы меня воскрешаете! но еще один вопрос: ну,
а если князь не так скоро умрет?
- Ах, боже мой, как вы наивны, mon cher Paul. Напротив, нам надобно
молить бога о его здоровье. Надобно всем сердцем желать долгих дней это-
му милому, этому доброму, этому рыцарски честному старичку! Я первая, со
слезами, и день и ночь буду молиться за счастье моей дочери. Но, увы!
кажется, здоровье князя ненадежно! К тому же придется теперь посетить
столицу, вывозить Зину в свет. Боюсь, ох боюсь, чтоб это окончательно не
довершило его! Но - будем молиться, cher Paul, а остальное - в руце бо-
жией!.. Вы уже идете! Благословляю вас, mon ami! Надейтесь, терпите, му-
жайтесь, главное - мужайтесь! Я никогда не сомневалась в благородстве
чувств ваших...
Она крепко пожала ему руку, и Мозгляков на цыпочках вышел из комнаты.
- Ну, проводила одного дурака! - сказала она с торжеством. - Остались
другие...
Дверь отворилась, и вошла Зина. Она была бледнее обыкновенного. Глаза
ее сверкали.
- Маменька! - сказала она, - кончайте скорее, или я не вынесу! Все
это до того грязно и подло, что я готова бежать из дому. Не томите же
меня, не раздражайте меня! Меня тошнит, слышите ли: меня тошнит от всей
этой грязи!
- Зина! что с тобою, мой ангел? Ты... ты подслушивала! - вскричала
Марья Александровна, пристально и с беспокойством вглядываясь в Зину.
- Да, подслушивала. Не хотите ли вы стыдить меня, как этого дурака?
Послушайте, клянусь вам, что если вы еще будете меня так мучить и назна-
чать мне разные низкие роли в этой низкой комедии, то я брошу все и по-
кончу все разом. Довольно уже того, что я решилась на главную низость!
Но... я не знала себя! Я задохнусь от этого смрада!.. - И она вышла,
хлопнув дверями.
Марья Александровна пристально посмотрела ей вслед и задумалась.
- Спешить, спешить! - вскричала она, встрепенувшись. - В ней главная
беда, главная опасность, и если все эти мерзавцы нас не оставят одних,
раззвонят по городу, - что, уж верно, и сделано, - то все пропало! Она
не выдержит этой всей кутерьмы и откажется. Во что бы то ни стало и не-
медленно надо увезти князя в деревню! Слетаю cама сперва, вытащу моего
болвана и привезу сюда. Должен же он хоть на что-нибудь, наконец, приго-
диться! А там тот выспится - и отправимся! - Она позвонила.
- Что ж лошади? - спросила она вошедшего человека.
- Давно готовы-с, - отвечал лакей.
Лошади были заказаны в ту минуту, когда Марья Александровна уводила
наверх князя.
Она оделась, но прежде забежала к Зине, чтоб сообщить ей, в главных
чертах, свое решение и некоторые инструкции. Но Зина не могла ее слу-
шать. Она лежала в постели, лицом в подушках; она обливалась слезами и
рвала свои длинные, чудные волосы своими белыми руками, обнаженными до
локтей. Изредка вздрагивала она, как будто холод в одно мгновение прохо-
дил по всем ее членам. Марья Александровна начала было говорить, но Зина
не подняла даже и головы.
Постояв над ней некоторое время, Марья Александровна вышла в смуще-
нии, и чтоб вознаградить себя с другой стороны, села в карету и велела
гнать что есть мочи.
"Скверно то, что Зина подслушивала! - думала она, сидя в карете. - Я
уговорила Мозглякова почти теми же словами, как и ее. Она горда и, может
быть, оскорбилась... Гм! Но главное, главное - успеть все обделать, по-
камест не пронюхали! Беда! Ну, если на грех моего дурака нету дома!.."
И при одной этой мысли ею овладело бешенство, не предвещавшее ничего
счастливого Афанасию Матвеичу; она ворочалась на своем месте от нетерпе-
ния. Лошади мчали ее во всю прыть.
Глава X
Карета летела. Мы сказали уже, что в голове Марьи Александровны еще
утром, в то время когда она гонялась за князем по городу, блеснула гени-
альная мысль. Об этой мысли мы обещали упомянуть в своем месте. Но чита-
тель уже знает ее. Эта мысль была: в свою очередь конфисковать князя и,
как можно скорее, увезти его в подгородную деревню, где безмятежно проц-
ветал блаженный Афанасий Матвеич. Не скроем, что на Марью Александровну
все более и более находило какое-то необъяснимое беспокойство. Это быва-
ет даже с настоящими героями, именно в то время, когда они достигают це-
ли. Какой-то инстинкт подсказывал ей, что опасно оставаться в Мордасове.
"А уж раз в деревне, - рассуждала она, - так тут хоть весь город вверх
ногами!" Конечно, и в деревне нельзя было терять времени. Все могло слу-
читься, все, решительно все, хотя мы, конечно, не верим слухам, расп-
ространенным впоследствии про мою героиню ее злоумышленниками, что она в
эту минуту боялась даже полиции. Одним словом, она видела, что надо как
