перед тобою! К тому, что я хочу представить тебе это же все дело совер-
шенно с другой точки зрения, а не с той, ошибочной, точки, с которой ты
привыкла смотреть на него. К тому, наконец, чтоб ты лучше поняла заклю-
чение, которое я намерена из всего этого вывесть. Не думай, дитя мое,
что я хочу играть твоим сердцем! Нет, Зина, ты найдешь во мне настоящую
мать и, может быть, обливаясь слезами, у ног моих, у ног низкой женщины,
как ты сейчас назвала меня, сама будешь просить примирения, которое ты
так долго, так надменно до сих пор отвергала. Вот почему я хочу выска-
зать все, Зина, все с самого начала; иначе я молчу!
- Говорите, - повторила Зина, от всего сердца проклиная потребность
красноречия своей маменьки.
- Я продолжаю, Зина: этот учитель уездного училища, почти еще
мальчик, производит на тебя совершенно непонятное для меня впечатление.
Я слишком надеялась на твое благоразумие, на твою благородную гордость
и, главное, на его ничтожество (потому что надо же все говорить), чтобы
хоть что-нибудь подозревать между вами. И вдруг ты приходишь ко мне и
решительно объявляешь, что намерена выйти за него замуж! Зина! Это был
кинжал в мое сердце! Я вскрикнула и лишилась чувств. Но... ты все это
помнишь! Разумеется, я сочла за нужное употребить всю свою власть, кото-
рую ты называла тиранством. Подумай: мальчик, сын дьячка, получающий
двенадцать целковых в месяц жалованья, кропатель дрянных стишонков, ко-
торые, из жалости, печатают в "Библиотеке для чтения", и умеющий только
толковать об этом проклятом Шекспире, - этот мальчик - твой муж, муж Зи-
наиды Москалевой! Но это достойно Флориана и его пастушков! Прости меня,
Зина, но одно уже воспоминание выводит меня из себя! Я отказала ему, но
никакая власть не может остановить тебя. Твой отец, разумеется, только
хлопал глазами и даже не понял, что я начала ему объяснять. Ты продолжа-
ешь с этим мальчиком сношения, даже свидания, но что всего ужаснее, ты
решаешься с ним переписываться. По городу начинают уже распространяться
слухи. Меня начинают колоть намеками; уже обрадовались, уже затрубили во
все рога, и вдруг все мои предсказания сбываются самым торжественным об-
разом. Вы за что-то ссоритесь; он оказывается самым недостойным тебя...
мальчишкой (я никак не могу назвать его человеком!) и грозит тебе расп-
ространить по городу твои письма. При этой угрозе, полная негодования,
ты выходишь из себя и даешь пощечину. Да, Зина, мне известно и это обс-
тоятельство! Мне все, все известно! Несчастный, в тот же день, показыва-
ет одно из твоих писем негодяю Заушину, и через час это письмо уже нахо-
дится у Натальи Дмитриевны, у смертельного врага моего. В тот же вечер
этот сумасшедший, в раскаянии, делает нелепую попытку чем-то отравить
себя. Одним словом, скандал выходит ужаснейший! Эта чумичка Настасья
прибегает ко мне испуганная, с страшным известием: уже целый час письмо
в руках у Натальи Дмитриевны; через два часа весь город будет знать о
твоем позоре! Я пересилила себя, я не упала в обморок, - но какими уда-
рами ты поразила мое сердце, Зина. Эта бесстыдная, этот изверг Настасья
требует двести рублей серебром и за это клянется достать обратно письмо.
Я сама, в легких башмаках, по снегу, бегу к жиду Бумштейну и закладываю
мой фермуар - память праведницы, моей матери! Через два часа письмо в
моих руках. Настасья украла его. Она взломала шкатулку, и - честь твоя
спасена, - доказательств нет! Но в какой тревоге ты заставила меня про-
жить тот ужасный день! На другой же день я заметила, в первый раз в жиз-
ни, несколько седых волос на голове моей. Зина! ты сама рассудила теперь
о поступке этого мальчика. Ты сама теперь соглашаешься, и, может быть, с
горькою улыбкою, что было бы верхом неблагоразумия доверить ему судьбу
свою. Но с тех пор ты терзаешься, ты мучишься, дитя мое; ты не можешь
забыть его или, лучше сказать, не его, - он всегда был недостоин тебя, -
а призрак своего прошедшего счастья. Этот несчастный теперь на смертном
одре; говорят, он в чахотке, а ты, - ангел доброты! - ты не хочешь при
жизни его выходить замуж, чтоб не растерзать его сердца, потому что он
до сих пор еще мучится ревностию, хотя я уверена, что он никогда не лю-
бил тебя настоящим, возвышенным образом! Я знаю, что, услышав про иска-
ния Мозглякова, он шпионил, подсылал, выспрашивал. Ты щадишь его, дитя
мое, я угадала тебя, и, бог видит, какими горькими слезами обливала я
подушку мою!..
- Да оставьте все это, маменька! - прерывает Зина в невыразимой тос-
ке. - Очень понадобилась тут ваша подушка, - прибавляет она с колкостию.
- Нельзя без декламаций да вывертов!
- Ты не веришь мне, Зина! Не смотри на меня враждебно, дитя мое! Я не
осушала глаз эти два года, но скрывала от тебя мои слезы, и, клянусь те-
бе, я во многом изменилась сама в это время! Я давно поняла твои чувства
и, каюсь, только теперь узнала всю силу твоей тоски. Можно ли обвинять
меня, друг мой, что я смотрела на эту привязанность как на романтизм,
навеянный этим проклятым Шекспиром, который как нарочно сует свой нос
везде, где его не спрашивают. Какая мать осудит меня за мой тогдашний
испуг, за принятые меры, за строгость суда моего? Но теперь, теперь, ви-
дя твои двухлетние страдания, я понимаю и ценю твои чувства. Поверь, что
я поняла тебя, может быть, гораздо лучше, чем ты сама себя понимаешь. Я
уверена, что ты любишь не его, этого неестественного мальчика, а золотые
мечты свои, свое потерянное счастье, свои возвышенные идеалы. Я сама лю-
била, и, может быть, сильнее, чем ты. Я сама страдала; у меня тоже были
свои возвышенные идеалы. И потому кто может обвинить меня теперь, и
прежде всего можешь ли ты обвинить меня за то, что я нахожу союз с кня-
зем самым спасительным, самым необходимым для тебя делом в теперешнем
твоем положении?
Зина с удивлением слушала всю эту длинную декламацию, отлично зная,
что маменька никогда не впадет в такой тон без причины. Но последнее,
неожиданное заключение совершенно изумило ее.
- Так неужели вы серьезно положили выдать меня за этого князя? -
вскричала она, с изумлением, чуть не с испугом смотря на мать свою. -
Стало быть, это уже не одни мечты, не проекты, а твердое ваше намерение?
Стало быть, я угадала? И... и... каким образом это замужество спасет ме-
ня и необходимо в настоящем моем положении? И... и... каким образом все
это вяжется с тем, что вы теперь наговорили, - со всей этой историей?..
Я решительно не понимаю вас, маменька!
- А я удивляюсь, mon ange, как можно не понимать всего этого! - воск-
лицает Марья Александровна, одушевляясь в свою очередь. - Во-первых, -
уж одно то, что ты переходишь в другое общество, в другой мир! Ты остав-
ляешь навсегда этот отвратительный городишка, полный для тебя ужасных
воспоминаний, где нет у тебя ни привета, ни друга, где оклеветали тебя,
где все эти сороки ненавидят тебя за твою красоту. Ты можешь даже ехать
этой же весной за границу, в Италию, в Швейцарию, в Испанию, Зина, в Ис-
панию, где Альгамбра, где Гвадалквивир, а не здешняя скверная речонка с
неприличным названием...
- Но, позвольте, маменька, вы говорите так, как будто я уже замужем
или по крайней мере князь сделал мне предложение?
- Не беспокойся об этом, мой ангел, я знаю, что я говорю. Но - поз-
воль мне продолжать. Я уже сказала первое, теперь второе: я понимаю, ди-
тя мое, с каким отвращением ты отдала бы руку этому Мозглякову...
- Я и без ваших слов знаю, что никогда не буду его женою! - отвечала
с горячностию Зина, и глаза ее засверкали.
- И если б ты знала, как я понимаю твое отвращение, друг мой! Ужасно
поклясться перед алтарем божиим в любви к тому, кого не можешь любить!
Ужасно принадлежать тому, кого даже не уважаешь! А он потребует твоей
любви; он для того и женится, я это знаю по взглядам его на тебя, когда
ты отвернешься. Каково ж притворяться! Я сама двадцать пять лет это ис-
пытываю. Твой отец погубил меня. Он, можно сказать, высосал всю мою мо-
лодость, и сколько раз ты видела слезы мои!..
- Папенька в деревне, не трогайте его, пожалуйста, - отвечала Зина.
- Знаю, ты всегдашняя его заступница. Ах, Зина! У меня все сердце за-
мирало, когда я, из расчета, желала твоего брака с Мозгляковым. А с кня-
зем тебе притворяться нечего. Само собою разумеется, что ты не можешь
его любить... любовью, да и он сам не способен потребовать такой люб-
ви...
- Боже мой, какой вздор! Но уверяю вас, что вы ошиблись в самом нача-
ле, в самом первом, главном! Знайте, что я не хочу собою жертвовать не-
известно для чего! Знайте, что я вовсе не хочу замуж, ни за кого, и ос-
танусь в девках! Вы два года ели меня за то, что я не выхожу замуж. Ну
что ж? придется с этим вам примириться. Не хочу, да и только! Так и бу-
дет!
- Но, душечка, Зиночка, не горячись, ради бога, не выслушав! И что у
тебя за головка горячая, право! Позволь мне посмотреть с моей точки зре-
ния, и ты тотчас же со мной согласишься. Князь проживет год, много два,
и, по-моему, лучше уж быть молодой вдовой, чем перезрелой девой, не го-
воря уж о том, что ты, по смерти его, - княгиня, свободна, богата, неза-
висима! Друг мой, ты, может быть, с презрением смотришь на все эти рас-
четы, - расчеты на смерть его! Но - я мать, а какая мать осудит меня за
мою дальновидность? Наконец, если ты, ангел доброты, жалеешь до сих пор
этого мальчика, жалеешь до такой степени, что не хочешь даже выйти замуж
при его жизни (как я догадываюсь), то подумай, что, выйдя за князя, ты
заставишь его воскреснуть духом, обрадоваться! Если в нем есть хоть кап-
ля здравого смысла, то он, конечно, поймет, что ревность к князю неу-
местна, смешна; поймет, что ты вышла по расчету, по необходимости. Нако-
нец, он поймет... то есть я просто хочу сказать, что, по смерти князя,
ты можешь опять выйти замуж, за кого хочешь...
- Попросту выходит: выйти замуж за князя, обобрать его и рассчитывать
потом на его смерть, чтоб выйти потом за любовника. Хитро вы подводите
ваши итоги! Вы хотите соблазнить меня, предлагая мне... Я понимаю вас,
маменька, вполне понимаю! Вы никак не можете воздержаться от выставки
благородных чувств, даже в гадком деле. Сказали бы лучше прямо и просто:
"Зина, это подлость, но она выгодна, и потому согласись на нее!" Это по
крайней мере было бы откровеннее.
- Но зачем же, дитя мое, смотреть непременно с этой точки зрения, - с
точки зрения обмана, коварства, корыстолюбия? Ты считаешь мои расчеты за
низость, за обман? Но,ради всего святого, где же тут обман, какая тут
низость? Взгляни на себя в зеркало: ты так прекрасна, что за тебя можно
отдать королевство! И вдруг ты, - ты, красавица, жертвуешь старику свои
лучшие годы! Ты, как прекрасная звезда, осветишь закат его жизни; ты,
как зеленый плющ, обовьешся около его старости, ты, а не эта крапива,
эта гнусная женщина, которая околдовала его и с жадностию сосет его со-
ки! Неужели ж его деньги, его княжество стоят дороже тебя? Где же тут
обман и низость? Ты сама не знаешь, что говоришь, Зина!
- Верно, стоят, коли надо выходить за калеку! Обман - всегда обман,
маменька, какие бы ни были цели.
- Напротив, друг мой, напротив! на это можно взглянуть даже с высо-
кой, даже с христианской точки зрения, дитя мое! Ты сама однажды, в ка-
ком-то исступлении, сказала мне, что хочешь быть сестрою милосердия.
Твое сердце страдало, ожесточилось. Ты говорила (я знаю это), что оно
уже не может любить. Если ты не веришь в любовь, то обрати свои чувства
на другой, более возвышенный предмет, обрати искренно, как дитя, со всею
верою и святостию, - и бог благословит тебя. Этот старик тоже страдал,
он несчастен, его гонят; я уже несколько лет его знаю и всегда питала к
