него оставалось, до последних поскребков, продолжая жуировать и заводя
разные интимности с губернскими барынями. Человек он был к тому же доб-
рейший, разумеется, не без некоторых особенных княжеских замашек, кото-
рые, впрочем, в Мордасове считались принадлежностию самого высшего об-
щества, а потому, вместо досады, производили даже эффект. Особенно дамы
были в постоянном восторге от своего милого гостя. Сохранилось много лю-
бопытных воспоминаний. Рассказывали, между прочим, что князь проводил
больше половины дня за своим туалетом и, казалось, был весь составлен из
каких-то кусочков. Никто не знал, когда и где он успел так рассыпаться.
Он носил парик, усы, бакенбарды и даже эспаньолку - все, до последнего
волоска, накладное и великолепного черного цвета; белился и румянился
ежедневно. Уверяли, что он как-то расправлял пружинками морщины на своем
лице и что эти пружины были, каким-то особенным образом, скрыты в его
волосах. Уверяли еще, что он носит корсет, потому что лишился где-то
ребра, неловко выскочив из окошка, во время одного своего любовного по-
хождения, в Италии. Он хромал на левую ногу; утверждали, что эта нога
поддельная, а что настоящую сломали ему, при каком-то другом похождении,
в Париже, зато приставили новую, какую-то особенную, пробочную. Впрочем,
мало ли чего не расскажут? Но верно было, однакоже, то, что правый глаз
его был стеклянный, хотя и очень искусно подделанный. Зубы тоже были из
композиции. Целые дни он умывался разными патентованными водами, душился
и помадился. Помнят, однакоже, что князь тогда уже начинал приметно
дряхлеть и становился невыносимо болтлив. Казалось, что карьера его
оканчивалась. Все знали, что у него уже не было ни копейки. И вдруг в
это время, совершенно неожиданно, одна из ближайших его родственниц,
чрезвычайно ветхая старуха, проживавшая постоянно в Париже и от которой
он никаким образом не мог ожидать наследства, - умерла, похоронив, ровно
за месяц до своей смерти, своего законного наследника. Князь, совершенно
неожиданно, сделался ее законным наследником. Четыре тысячи душ велико-
лепнейшего имения, ровно в шестидесяти верстах от Мордасова, достались
ему одному, безраздельно. Он немедленно собрался для окончания своих дел
в Петербург. Провожая своего гостя, наши дамы дали ему великолепный
обед, по подписке. Помнят, что князь был очаровательно весел на этом
последнем обеде, каламбурил, смешил, рассказывал самые необыкновенные
анекдоты, обещался как можно скорее приехать в Духаново (свое новоприоб-
ретенное имение) и давал слово, что по возвращении у него будут беспре-
рывные праздники, пикники, балы, фейерверки. Целый год после его отъезда
дамы толковали об этих обещанных праздниках, ожидая своего милого ста-
ричка с ужасным нетерпением. В ожидании же составлялись даже поездки в
Духаново, где был старинный барский дом и сад, с выстриженными из акаций
львами, с насыпными курганами, с прудами, по которым ходили лодки с де-
ревянными турками, игравшими на свирелях, с беседками, с павильонами, с
монплезирами и другими затеями.
Наконец князь воротился, но, к всеобщему удивлению и разочарованию,
даже и не заехал в Мордасов, а поселился в своем Духанове совершенным
затворником. Распространились странные слухи, и вообще с этой эпохи ис-
тория князя становится туманною и фантастическою. Во-первых, рассказыва-
ли, что в Петербурге ему не совсем удалось, что некоторые из его
родственников, будущие наследники, хотели, по слабоумию князя, выхлопо-
тать над ним какую-то опеку, вероятно, из боязни, что он опять все про-
мотает. Мало того: иные прибавляли, что его хотели даже посадить в су-
масшедший дом, но что какой-то из его родственников, один важный барин,
будто бы за него заступился, доказав ясно всем прочим, что бедный князь,
вполовину умерший и поддельный, вероятно, скоро и весь умрет, и тогда
имение достанется им и без сумасшедшего дома. Повторяю опять: мало ли
чего не наскажут, особенно у нас в Мордасове? Все это, как рассказывали,
ужасно испугало князя, до того, что он совершенно изменился характером и
обратился в затворника. Некоторые из мордасовцев из любопытства поехали
к нему с поздравлениямии, но - или не были приняты, или приняты чрезвы-
чайно странным образом. Князь даже не узнавал своих прежних знакомых.
Утверждали, что он и не хотел узнавать. Посетил его и губернатор.
Он воротился с известием, что, по его мнению, князь действительно
немного помешан, и всегда потом делал кислую мину при воспоминании о
своей поездке в Духаново. Дамы громко негодовали. Узнали наконец одну
капитальную вещь, именно: что князем овладела какая-то неизвестная Сте-
панида Матвеевна, бог знает какая женщина, приехавшая с ним из Петербур-
га, пожилая и толстая, которая ходит в ситцевых платьях и с ключами в
руках; что князь слушается ее во всем как ребенок и не смеет ступить ша-
гу без ее позволения; что она даже моет его своими руками; балует его,
носит и тешит как ребенка; что, наконец, она-то и отдаляет от него всех
посетителей, и в особенности родственников, которые начали было понемно-
гу заезжать в Духаново, для разведок. В Мордасове много рассуждали об
этой непонятной связи, особенно дамы. Ко всему этому прибавляли, что
Степанида Матвеевна управляет всем имением князя безгранично и самов-
ластно; отрешает управителей, приказчиков, прислугу, собирает доходы; но
что управляет она хорошо, так что крестьяне благословляют судьбу свою.
Что же касается до самого князя, то узнали, что дни его проходят почти
сплошь за туалетом, в примеривании париков и фраков; что остальное время
он проводит с Степанидой Матвеевной, играет с ней в свои козыри, гадает
на картах, изредка выезжая погулять верхом на смирной английской кобыле,
причем Степанида Матвеевна непременно сопровождает его в крытых дрожках,
на всякий случай, - потому что князь ездит верхом более из кокетства, а
сам чуть держится на седле. Видели его иногда и пешком, в пальто и в со-
ломенной широкополой шляпке, с розовым дамским платочком на шее, с стек-
лышком в глазу и с соломенной корзинкой на левой руке для собирания
грибков, полевых цветков, васильков; Степанида же Матвеевна всегда при
этом сопровождает его, а сзади идут два саженные лакея и едет, на всякий
случай, коляска. Когда же встречается с ним мужик и, остановясь в сторо-
не, снимает шапку, низко кланяется и приговаривает: "Здравствуй, батюшка
князь, ваше сиятельство, наше красное солнышко!" - то князь немедленно
наводит на него свой лорнет, приветливо кивает головой и ласково говорит
ему "Bonjour, mon ami, bonjour!", и много подобных слухов ходило в Мор-
дасове; князя никак не могли забыть: он жил в таком близком соседстве!
Каково же было всеобщее изумление, когда в одно прекрасное утро разнесся
слух, что князь, затворник, чудак, своею собственною особою пожаловал в
Мордасов и остановился у Марьи Александровны! Все переполошилось и
взволновалось. Все ждали объяснений, все спрашивали друг у друга: что
это значит? Иные собирались уже ехать к Марье Александровне. Всем приезд
князя казался диковинкой. Дамы пересылались записками, собирались с ви-
зитами, посылали своих горничных и мужей на разведки. Особенно странным
казалось, отчего именно князь остановился у Марьи Александровны, а не у
кого другого? Всех более досадовала Анна Николаевна Антипова, потому что
князь приходился ей как-то очень дальней родней. Но, чтоб разрешить все
эти вопросы, нужно непременно зайти к самой Марье Александровне, к кото-
рой милости просим пожаловать и благосклонного читателя. Теперь, правда,
еще только десять часов утра, но я уверен, что она не откажется принять
своих коротких знакомых. Нас, по крайней мере, примет она непременно.
Глава III
Десять часов утра. Мы в доме Марьи Александровны, на Большой улице, в
той самой комнате, которую хозяйка, в торжественных случаях, называет
своим салоном. У Марьи Александровны есть тоже и будуар. В этом салоне
порядочно выкрашены полы и недурны выписные обои. В мебели, довольно не-
уклюжей, преобладает красный цвет. Есть камин, над камином зеркало, пе-
ред зеркалом бронзовые часы с каким-то амуром, весьма дурного вкуса.
Между окнами, в простенках, два зеркала, с которых успели уже снять чех-
лы. Перед зеркалами, на столиках, опять часы. У задней стены - превос-
ходный рояль, выписанный для Зины: Зина - музыкантша. Около затопленного
камина расставлены кресла, по возможности, в живописном беспорядке; меж-
ду ними маленький столик. На другом конце комнаты другой стол, накрытый
скатертью ослепительной белизны; на нем кипит серебряный самовар и соб-
ран хорошенький чайный прибор. Самоваром и чаем заведует одна дама, про-
живающая у Марьи Александровны в качестве бедной родственницы, Настасья
Петровна Зяблова. Два слова об этой даме. Она вдова, ей за тридцать лет,
брюнетка с свежим цветом лица и с живыми темно-карими глазами. Вообще
недурна собою. Она веселого характера и большая хохотунья, довольно хит-
ра, разумеется, сплетница и умеет обделывать свои делишки. У ней двое
детей, где-то учатся. Ей бы очень хотелось выйти еще раз замуж. Держит
она себя довольно независимо. Муж ее был военный офицер.
Сама Марья Александровна сидит у камина в превосходнейшем расположе-
нии духа и в светло-зеленом платье, которое к ней идет. Она ужасна обра-
дована приездом князя, который в эту минуту сидит наверху за своим туа-
летом. Она так рада, что даже не старается скрывать свою радость. Перед
ней, стоя, рисуется молодой человек и что-то с одушевлением рассказыва-
ет. По глазам его видно, что ему хочется угодить своим слушательницам.
Ему двадцать пять лет. Манеры его были бы недурны, но он часто приходит
в восторг и, кроме того, с большой претензией на юмор и остроту. Одет
отлично, белокур, недурен собою. Но мы уже говорили об нем: это господин
Мозгляков, подающий большие надежды. Марья Александровна находит про се-
бя, что у него немного пусто в голове, но принимает его прекрасно. Он
искатель руки ее дочери Зины, в которую, по его словам, влюблен до безу-
мия. Он поминутно обращается к Зине, стараясь сорвать с ее губ улыбку
своим остроумием и веселостью. Но та с ним видимо холодна и небрежна. В
эту минуту она стоит в стороне, у рояля, и перебирает пальчиками кален-
дарь. Это одна из тех женщин, которые производят всеобщее восторженное
изумление, когда являются в обществе. Она хороша до невозможности: росту
высокого, брюнетка, с чудными, почти совершенно черными глазами, строй-
ная, с могучею, дивною грудью. Ее плечи и руки - античные, ножка соблаз-
нительная, поступь королевская. Она сегодня немного бледна; но зато ее
пухленькие алые губки, удивительно обрисованные, между которыми светят-
ся, как нанизанный жемчуг, ровные маленькие зубы, будут вам три дня
сниться во сне, если хоть раз на них взглянете. Выражение ее серьезно и
строго. Мосье Мозгляков как будто боится ее пристального взгляда; по
крайней мере, его как-то коробит, когда он осмеливается взглянуть на
нее. Движения ее свысока небрежны. Она одета в простое белое кисейное
платье. Белый цвет к ней чрезвычайно идет; впрочем, к ней все идет. На
ее пальчике кольцо, сплетенное из чьих-то волос, судя по цвету, - не из
маменькиных; Мозгляков никогда не смел спросить ее: чьи это волосы? В
это утро Зина как-то особенно молчалива и даже грустна, как будто чем-то
озабочена. Зато Марья Александровна готова говорить без умолку, хотя из-
редка тоже взглядывает на дочь каким-то особенным, подозрительным взгля-
дом, но, впрочем, делает это украдкой, как будто и она тоже боится ее.
- Я так рада, так рада, Павел Александрович, - щебечет она, - что го-
това кричать об этом всем и каждому из окошка. Не говорю уж о том милом
