сюрпризе, который вы сделали нам, мне и Зине, приехав двумя неделями
раньше обещанного; это уж само собой! Я ужасна рада тому, что вы привез-
ли сюда этого милого князя. Знаете ли, как я люблю этого очаровательного
старичка! Но нет, нет! вы не поймете меня! вы, молодежь, не поймете мое-
го восторга, как бы я ни уверяла вас! Знаете ли, чем он был для меня в
прежнее время, лет шесть тому назад, помнишь, Зина? Впрочем, я и забыла:
ты тогда гостила у тетки... Вы не поверите, Павел Александрович: я была
его руководительницей, сестрой, матерью! Он слушался меня как ребенок!
было что-то наивное, нежное и облагороженное в нашей связи; что-то даже
как-будто пастушеское... Я уж и не знаю, как и назвать! Вот почему он и
помнит теперь только об одном моем доме с благодарностию, ce pauvre
prince!. Знаете ли, Павел Александрович, что вы, может быть, спасли его
тем, что завезли его ко мне! Я с сокрушением сердца думала о нем эти
шесть лет. Вы не поверите: он мне снился даже во сне. Говорят, эта чудо-
вищная женщина околдовала, погубила его. Но наконец-то вы его вырвали из
этих клещей! Нет, надобно воспользоваться случаем и спасти его совершен-
но! Но расскажите мне еще раз, как удалось вам все это? Опишите мне под-
робнейшим образом всю вашу встречу. Давеча я, впопыпах, обратила только
внимание на главное дело, тогда как все эти мелочи, мелочи и составляют,
так сказать, настоящий сок! Я ужасно люблю мелочи, даже в самых важных
случаях прежде обращаю внимание на мелочи... и... покамест он еще сидит
за своим туалетом...
- Да все то же, что уже рассказывал, Марья Александровна! - с готов-
ностию подхватывает Мозгляков, готовый рассказывать хоть в десятый раз,
- это составляет для него наслаждение. - Ехал я всю ночь, разумеется,
всю ночь не спал, - можете себе представить, как я спешил! - прибавляет
он, обращаясь к Зине, - одним словом, бранился, кричал, требовал лоша-
дей, даже буянил из-за лошадей на станциях; если б напечатать, вышла бы
целая поэма в новейшем вкусе! Впрочем, это в сторону! Ровно в шесть ча-
сов утра приезжаю на последнюю станцию, в Игишево. Издрог, не хочу и
греться, кричу: лошадей! Испугал смотрительницу с грудным ребенком: те-
перь, кажется, у нее пропало молоко... Восход солнца очаровательный.
Знаете, эта морозная пыль алеет, серебрится! Не обращаю ни на что внима-
ния; одним словом, спешу напропалую! Лошадей взял с бою: отнял у како-
го-то коллежского советника и чуть не вызвал его на дуэль. Говорят мне,
что четверть часа тому съехал со станции какой-то князь, едет на своих,
ночевал. Я едва слушаю, сажусь, лечу, точно с цепи сорвался. Есть что-то
подобное у Фета, в какой-то элегии. Ровно в девяти верстах от города, на
самом повороте в Светозерскую пустынь, вижу, произошло удивительное со-
бытие. Огромная дорожная карета лежит на боку, кучер и два лакея стоят
перед нею в недоумении, а из кареты, лежащей на боку, несутся раздираю-
щие душу крики и вопли. Думал проехать мимо: лежи себе на боку; не здеш-
него прихода! Но превозмогло человеколюбие, которое, как выражается Гей-
не, везде суется с своим носом. Останавливаюсь. Я, мой Семен, ямщик -
тоже русская душа, спешим на подмогу и, таким образом, вшестером подыма-
ем наконец экипаж, ставим его на ноги, которых у него, правда, и нет,
потому что он на полозьях. Помогли еще мужики с дровами, ехали в город,
получили от меня на водку. Думаю: верно, это тот самый князь! Смотрю:
боже мой! он самый и есть, князь Гаврила! Вот встреча! Кричу ему:
"Князь! дядюшка!" Он, конечно, почти не узнал меня с первого взгляда;
впрочем, тотчас же почти узнал... со второго взгляда. Признаюсь вам, од-
нако же, что едва ли он и теперь понимает - кто я таков, и, кажется,
принимает меня за кого-то другого, а не за родственника. Я видел его лет
семь назад в Петербурге; ну, разумеется, я тогда был мальчишка. Я-то его
запомнил: он меня поразил, - ну, а ему-то где ж меня помнить! Рекоменду-
юсь; он в восхищении, обнимает меня, а между тем сам весь дрожит от ис-
пуга и плачет, ей-богу, плачет: я видел это собственными глазами! То да
се, - уговорил его наконец пересесть в мой возок и хоть на один день за-
ехать в Мордасов, ободриться и отдохнуть. Он соглашается беспрекослов-
но... Объявляет мне, что едет в Светозерскую пустынь, к иеромонаху Миса-
илу, которого чтит и уважает; что Степанида Матвеевна, - а уж из нас,
родственников, кто не слыхал про Степаниду Матвеевну? - она меня прошло-
го года из Духанова помелом прогнала, - что эта Степанида Матвеевна по-
лучила письмо такого содержания, что у ней в Москве кто-то при последнем
издыхании: отец или дочь, не знаю, кто именно, да и не интересуюсь
знать; может быть, и отец и дочь вместе; может быть, еще с прибавкою ка-
кого-нибудь племянника, служащего по питейной части... Одним словом, она
до того была сконфужена, что дней на десять решилась распроститься с
своим князем и полетела в столицу украсить ее своим присутствием. Князь
сидел день, сидел другой, примерял парики, помадился, фабрился, загадал
было на картах (может быть, даже и на бобах); но стало невмочь без Сте-
паниды Матвеевны! приказал лошадей и покатил в Светозерскую пустынь.
Кто-то из домашних, боясь невидимой Степаниды Матвеевны, осмелился было
возразить; но князь настоял. Выехал вчера после обеда, ночевал в Игише-
ве, со станции съехал на заре и, на самом повороте к иеромонаху Мисаилу,
полетел с каретой чуть не в овраг. Я его спасаю, уговариваю заехать к
общему другу нашему, многоуважаемой Марье Александровне; он говорит про
вас, что вы очаровательнейшая дама из всех, которых он когда-нибудь
знал, и вот мы здесь, а князь поправляет теперь наверху свой туалет, с
помощию своего камердинера, которого не забыл взять с собою и которого
никогда и ни в каком случае не забудет взять с собою, потому что согла-
сится скорее умереть, чем явиться к дамам без некоторых приготовлений
или, лучше сказать - исправлений... Вот и вся история! Eine allerliebste
Geschichte!
- Но какой он юморист, Зина! - вскрикивает Марья Александровна, выс-
лушав, - как он это мило рассказывает! Но, послушайте, Поль, - один воп-
рос: объясните мне хорошенько ваше родство с князем! Вы называете его
дядей?
- Ей-богу, не знаю, Марья Александровна, как и чем я родня ему: ка-
жется, седьмая вода, может быть, даже и не на киселе, а на чем-нибудь
другом. Я тут не виноват нисколько; а виновата во всем этом тетушка Аг-
лая Михайловна. Впрочем, тетушке Аглае Михайловне больше и делать нече-
го, как пересчитывать по пальцам родню; она-то и протурила меня ехать к
нему, прошлого лета, в Духаново. Съездила бы сама! Просто-запросто я на-
зываю его дядюшкой; он откликается. Вот вам и все наше родство, на се-
годняшний день по крайней мере...
- Но я все-таки повторю, что только один бог мог вас надоумить при-
везти его прямо ко мне! Я трепещу, когда воображу себе, чт`о бы с ним
было, бедняжкой, если б он попал к кому-нибудь другому, а не ко мне? Да
его бы здесь расхватали, разобрали по косточкам, съели! Бросились бы на
него, как на рудник, как на россыпь, - пожалуй, обокрали бы его? Вы не
можете представить себе, какие здесь жадные, низкие и коварные людишки,
Павел Александрович!..
- Ах, боже мой, да к кому же его и привезти, как не к вам, - какие
вы, Марья Александровна! - подхватывает Настасья Петровна, вдова, разли-
вающая чай. - Ведь не к Анне же Николаевне везти его, как вы думаете?
- Однако ж, что он так долго не выходит? Это даже странно, - говорит
Марья Александровна, в нетерпении вставая с места.
- Дядюшка-то? Да, я думаю, он еще пять часов будет там одеваться! К
тому же так как у него совершенно нет памяти, то он, может быть, и за-
был, что приехал к вам в гости. Ведь это удивительнейший человек, Марья
Александровна!
- Ах, полноте, пожалуйста, чт`о вы!
- Вовсе не чт`о вы, Марья Александровна, а сущая правда! Ведь это по-
лукомпозиция, а не человек. Вы его видели шесть лет назад, а я час тому
назад его видел. Ведь это полупокойник! Ведь это только воспоминание о
человеке; ведь его забыли похоронить! Ведь у него глаза вставные, ноги
пробочные, он весь на пружинах и говорит на пружинах!
- Боже мой, какой вы, однако же, ветреник, как я вас послушаю! -
восклицает Марья Александровна, принимая строгий вид. - И как не стыдно
вам, молодому человеку, родственнику, говорить так про этого почтенного
старичка! Не говоря уже о его беспримерной доброте, - и голос ее прини-
мает какое-то трогательное выражение, - вспомните, что это остаток, так
сказать, обломок нашей аристократии. Друг мой, mon ami! Я понимаю, что
вы ветреничаете из каких-то там ваших новых идей, о которых вы беспре-
рывно толкуете. Но боже мой! Я и сама - ваших новых идей! Я понимаю, что
основание вашего направления благородно и честно. Я чувствую, что в этих
новых идеях новых есть даже что-то возвышенное; но все это не мешает мне
видеть и прямую, так сказать, практическую сторону дела. Я жила на све-
те, я видела больше вас, и, наконец, я мать, а вы еще молоды! Он стари-
чок, и потому, на ваши глаза, смешон! Мало того: вы прошлый раз говорили
даже, что намерены отпустить ваших крестьян на волю и что надобно же
что-нибудь сделать для века, и все это оттого, что вы начитались там ка-
кого-нибудь вашего Шекспира! Поверьте, Павел Александрович, ваш Шекспир
давным-давно уже отжил свой век и если б воскрес, то, со всем своим
умом, не разобрал бы в нашей жизни ни строчки! Если есть что-нибудь ры-
царское и величественное в современном нам обществе, так это именно в
высшем сословии. Князь и в кульке князь, князь и в лачуге будет как во
дворце! А вот муж Натальи Дмитриевны чуть ли не дворец себе выстроил, -
и все-таки он только муж Натальи Дмитриевны, и ничего больше! Да и сама
Наталья Дмитриевна, хоть пятьдесят кринолинов на себя налепи, - все-таки
останется прежней Натальей Дмитриевной и нисколько не прибавит себе. Вы
тоже, отчасти, представитель высшего сословия, потому что от него проис-
ходите. Я тоже себя считаю не чужою ему, - а дурное то дитя, которое ма-
рает свое гнездо! Но, впрочем, вы сами дойдете до всего этого лучше ме-
ня, mon cher Paul, и забудете вашего Шекспира. Предрекаю вам. Я уверена,
что вы даже и теперь не искренни, а так только, модничаете. Впрочем, я
заболталась. Побудьте здесь, mon cher Paul, я сама схожу наверх и узнаю
о князе. Может быть, ему надо чего-нибудь, а ведь с моими людишками...
И Марья Александровна поспешно вышла из комнаты, вспомня о своих лю-
дишках.
- Марья Александровна, кажется, очень рады, что князь не достался
этой франтихе, Анне Николаевне. А ведь уверяла все, что родня ему. То-то
разрывается, должно быть, теперь от досады! - заметила Настасья Петров-
на; но заметив, что ей не отвечают, и взглянув на Зину и на Павла Алек-
сандровича, госпожа Зяблова тотчас догадалась и вышла, как будто за де-
лом, из комнаты. Она, впрочем, немедленно вознаградила себя, останови-
лась у дверей и стала подслушивать.
Павел Александрович тотчас же обратился к Зине. Он был в ужасном вол-
нении; голос его дрожал.
- Зинаида Афанасьевна, вы не сердитесь на меня? - проговорил он с
робким и умоляющим видом.
- На вас? За что же? - сказала Зина, слегка покраснев и подняв на не-
го чудные глаза.
- За мой ранний приезд, Зинаида Афанасьевна! Я не вытерпел, я не мог
дожидаться еще две недели... Вы мне снились даже во сне. Я прилетел уз-
нать мою участь... Но вы хмуритесь, вы сердитесь! Неужели и теперь я не
узнаю ничего решительного?
Зинаида действительно нахмурилась.
- Я ожидала, что вы заговорите об этом, - отвечала она, снова опустив
глаза, голосом твердым и строгим, но в котором слышалась досада. - И так
как это ожидание было для меня очень тяжело, то, чем скорее оно разреши-
