тоящий немецкий философ Кант или, еще вернее, откормленный жирный индюк.
Совершенный comme il faut для служащего человека!..
Марья Александровна хохочет с самым восторженным увлечением и даже
хлопает в ладошки. Павел Александрович вторит ей от всего сердца: его
чрезвычайно занимает дядя. Захохотала и Настасья Петровна. Улыбнулась
даже и Зина.
- Но сколько юмору, сколько веселости, сколько в вас остроумия,
князь! - восклицает Марья Александровна. - Какая драгоценная способность
подметить самую тонкую, самую смешную черту!.. И исчезнуть из общества,
запереться на целых пять лет! С таким талантом! Но вы бы могли писать,
князь! Вы бы могли повторить Фонвизина, Грибоедова, Гоголя!..
- Ну да, ну да! - говорит вседовольный князь, - я могу пов-то-рить...
и, знаете, я был необыкновенно остроумен в прежнее время. Я даже для
сцены во-де-виль написал... Там было несколько вос-хи-ти-тельных купле-
тов! Впрочем, его никогда не играли...
- Ах, как бы это мило было прочесть! И знаешь, Зина, вот теперь бы
кстати! У нас же сбираются составить театр, - для патриотического по-
жертвования, князь, в пользу раненых... вот бы ваш водевиль!
- Конечно! Я даже опять готов написать... впрочем, я его совершенно
за-был. Но, помню, там было два-три каламбура таких, что (и князь поце-
ловал свою ручку)... И вообще, когда я был за гра-ни-цей, я производил
настоящий fu-ro-re. Лорда Байрона помню. Мы были на дружеской но-ге.
Восхитительно танцевал краковяк на Венском конгрессе.
- Лорд Байрон, дядюшка! помилуйте, дядюшка, что вы?
- Ну да, лорд Байрон. Впрочем, может быть, это был и не лорд Байрон,
а кто-нибудь другой. Именно, не лорд Байрон, а один поляк! Я теперь со-
вершенно припоминаю. И пре-ори-ги-нальный был этот по-ляк: выдал себя за
графа, а потом оказалось, что он был какой-то кухмистер. Но только
вос-хи-ти-тельно танцевал краковяк и, наконец, сломал себе ногу. Я еще
тогда на этот случай стихи сочинил:
Наш поляк
Танцевал краковяк...
А там... а там, вот уж дальше и не припомню...
А как ногу сломал,
Танцевать перестал.
- Ну, уж верно, так, дядюшка? - восклицает Мозгляков, все более и бо-
лее приходя в вдохновенье.
- Кажется, что так, друг мой, - отвечает дядюшка, - или что-нибудь
по-добное. Впрочем, может быть, и не так, но только преудачные вышли
стишки... Вообще я теперь забыл некоторые происшествия. Это у меня от
занятий.
- Но скажите, князь, чем же вы все это время занимались в вашем уеди-
нении? - интересуется Марья Александровна. - Я так часто думала о вас,
mon cher prince, что, признаюсь, на этот раз сгораю нетерпением узнать
об этом подробнее...
- Чем занимался? Ну, вообще, знаете, много за-ня-тий. Когда - отдыха-
ешь; а иногда, знаете, хожу, воображаю разные вещи...
- У вас, должно быть, чрезвычайно сильное воображение, дядюшка?
- Чрезвычайно сильное, мой милый. Я иногда такое воображу, что даже
сам себе потом у-див-ляюсь. Когда я был в Кадуеве... A propos! ведь ты,
кажется, кадуевским вице-губернатором был?
- Я, дядюшка? Помилуйте, что вы! - восклицает Павел Александрович.
- Представь себе, мой друг! а я тебя все принимал за вице-губернато-
ра, да и думаю: что это у него как будто бы вдруг стало совсем другое
ли-цо?.. У того, знаешь, было лицо такое о-са-нистое, умное.
Не-о-бык-новенно умный был человек и все стихи со-чи-нял на разные слу-
чаи. Немного, этак сбоку, на бубнового короля был похож...
- Нет, князь, - перебивает Марья Александровна, - клянусь, вы погуби-
те себя такой жизнию! Затвориться на пять лет в уединение, никого не ви-
дать, ничего не слыхать! Но вы погибший человек, князь! Кого хотите
спросите из тех, кто вам предан, и вам всякий скажет, что вы - погибший
человек!
- Неужели? - восклицает князь.
- Уверяю вас; я говорю вам как друг, как сестра ваша! Я говорю вам
потому, что вы мне дороги, потому что память о прошлом для меня священ-
на! Какая выгода была бы мне лицемерить? Нет, вам нужно до основания из-
менить вашу жизнь, - иначе вы заболеете, вы истощите себя, вы умрете...
- Ах, боже мой! Неужели так скоро умру! - восклицает испуганный
князь. - И представьте себе, вы угадали: меня чрезвычайно мучит геморой,
особенно с некоторого времени... И когда у меня бывают припадки, то во-
обще у-ди-ви-тельные при этом симптомы... (я вам подробнейшим образом их
опишу). Во-первых...
- Дядюшка, это вы в другой раз расскажете, - подхватывает Павел Алек-
сандрович, - а теперь... не пора ли нам ехать?
- Ну да! пожалуй, в другой раз. Это, может быть, и не так интересно
слушать. Я теперь соображаю... Но все-таки это чрезвычайно любопытная
болезнь. Есть разные эпизоды... Напомни мне, мой друг, я тебе ужо вече-
ром расскажу один случай в под-роб-ности...
- Но послушайте, князь, вам бы попробовать лечиться за границей, -
перебивает еще раз Марья Александровна.
- За границей! Ну да, ну да! Я непременно поеду за границу. Я помню,
когда я был за границей в двадцатых годах, там было у-ди-ви-тельно весе-
ло. Я чуть-чуть не женился на одной виконтессе, француженке. Я тогда был
чрезвычайно влюблен и хотел посвятить ей всю свою жизнь. Но, впрочем,
женился не я, а другой и восторжествовал, один немецкий барон; он еще
потом некоторое время в сумасшедшем доме сидел.
- Но, cher prince, я к тому говорила, что вам надо серьезно подумать
о своем здоровье. За границей такие медики... и, сверх того, чего стоит
уже одна перемена жизни! Вам решительно надо бросить, хоть на время, ва-
ше Духаново.
- Неп-ре-менно! Я уже давно решился и, знаете, намерен лечиться
гид-ро-па-тией.
- Гидропатией?
- Гидропатией. Я уже лечился раз гид-ро-па-тией. Я был тогда на во-
дах. Там была одна московская барыня, я уж фамилью забыл, но только
чрезвычайно поэтическая женщина, лет семидесяти была. При ней еще нахо-
дилась дочь, лет пятидесяти, вдова, с бельмом на глазу. Та тоже
чуть-чуть не стихами говорила. Потом еще с ней несчастный случай вы-шел:
свою дворовую девку, осердясь, убила и за то под судом была. Вот и взду-
мали они меня водой лечить. Я, признаюсь, ничем не был болен; ну, прис-
тали ко мне:" Лечись да лечись!" Я, из деликатности, и начал пить воду;
думаю: и в самом деле легче сде-лается. Пил-пил, пил-пил, выпил целый
водопад, и, знаете, эта гидропатия полезная вещь и ужасно много пользы
мне принесла, так что если б я наконец не забо-лел, то уверяю вас, что
был бы совершенно здоров...
- Вот это совершенно справедливое заключенье, дядюшка! Скажите, дя-
дюшка, вы учились логике?
- Боже мой! какие вы вопросы задаете! - строго замечает скандализиро-
ванная Марья Александровна.
- Учился, друг мой, но только очень давно. Я и философии обучался в
Германии, весь курс прошел, но только тогда же все совершенно забыл.
Но... признаюсь вам... вы меня так испугали этими болезнями, что я...
весь расстроен. Впрочем, я сейчас ворочусь...
- Но куда же вы, князь? - вскрикивает удивленная Марья Александровна.
- Я сейчас, сейчас... Я только записать одну новую мысль... au
revoir...
- Каков? - вскрикивает Павел Александрович и заливается хохотом.
Марья Александровна теряет терпенье.
- Не понимаю, решительно не понимаю, чему вы смеетесь! - начинает она
с горячностию. - Смеяться над почтенным старичком, над родственником,
подымать на смех каждое его слово, пользуясь ангельской его добротою! Я
краснела за вас, Павел Александрович! Но, скажите, чем он смешон, по-ва-
шему? Я ничего не нашла в нем смешного.
- Что он не узнает людей, что он иногда заговаривается?
- Но это следствие ужасной жизни его, ужасного пятилетнего заключения
под надзором этой адской женщины. Его надо жалеть, а не смеяться над
ним. Он даже меня не узнал; вы были сами свидетелем. Это уже, так ска-
зать, вопиет! Его, решительно, надо спасти! Я предлагаю ему ехать за
границу, единственно в надежде, что он, может быть, бросит эту... тор-
говку!
- Знаете ли что? его надо женить, Марья Александровна! - восклицает
Павел Александрович.
- Опять! Но вы неисправимы после этого, мсье Мозгляков!
- Нет, Марья Александровна, нет! В этот раз я говорю совершенно
серьезно! Почему ж не женить? Это тоже идея! C'est une idee comme une
autre! Чем может это повредить ему, скажите, пожалуйста? Он, напротив, в
таком положении, что подобная мера может только спасти его! По закону,
он еще может жениться. Во-первых, он будет избавлен от этой пройдохи
(извините за выражение). Во-вторых, и главное, представьте себе, что он
выберет девушку или, еще лучше, вдову, милую, добрую, умную, нежную и,
главное, бедную, которая будет ухаживать за ним, как дочь, и поймет, что
он ее облагодетельствовал, назвав своею женою. А что же ему лучше, как
не родное, как не искреннее и благородное существо, которое беспрерывно
будет подле него вместо этой... бабы? Разумеется, она должна быть хоро-
шенькая, потому что дядюшка до сих пор еще любит хорошеньких. Вы замети-
ли, как он заглядывался на Зинаиду Афанасьевну?
- Да где же вы найдете такую невесту? - спрашивает Настасья Петровна,
прилежно слушавшая.
- Вот так сказали; да хоть бы вы, если только угодно! Позвольте спро-
сить: чем вы не невеста князю? Во-первых - вы хорошенькая, во-вторых -
вдова, в третьих - благородная, в-четвертых - бедная (потому что вы
действительно небогатая), в-пятых - вы очень благоразумная дама,
следственно, будете любить его, держать его в хлопочках, прогоните ту
барыню в толчки, повезете его за границу, будете кормить его манной каш-
кой и конфектами, все это ровно до той минуты, когда он оставит сей
бренный мир, что будет ровно через год, а может быть, и через два месяца
с половиною. Тогда вы - княгиня, вдова, богачка и, в награду за вашу ре-
шимость, выходите замуж за маркиза или за генерал-интенданта! C'est
joli, не правда ли?
- Фу ты, боже мой! да я бы, мне кажется, влюбилась в него, голубчика,
из одной благодарности, если б он только сделал мне предложение! - воск-
лицает госпожа Зяблова, и темные выразительные глаза ее засверкали. -
Только все это - вздор!
- Вздор? хотите, это будет не вздор? Попросите-ка меня хорошенько и
потом палец мне отрежьте, если же сегодня же не будете его невестою! Да
нет ничего легче уговорить или сманить на что-нибудь дядюшку! Он на все
говорит: "Ну да, ну да!" - сами слышали. Мы его женим так, что он и не
услышит. Пожалуй, обманем и женим; да ведь для его же пользы, помилосер-
дуйте!.. Хоть бы вы принарядились на всякий случай, Настасья Петровна!
Восторг мсье Мозглякова переходит даже в азарт. У госпожи Зябловой,
как ни рассудительна она, потекли, однако же, слюнки.
- Да уж я и без вас знаю, что сегодня совсем замарашка, - отвечает
она. - Совсем опустилась, давно не мечтаю. Вот и выехала такая мадам
Грибусье... А что, в самом деле, я кухаркой кажусь?
Все это время Марья Александровна сидела с какой-то странной миною в
лице. Я не ошибусь, если скажу, что она слушала странное предложение
Павла Александровича с каким-то испугом, как-то оторопев... Наконец она
опомнилась.
- Все это, положим, очень хорошо, но все это вздор и нелепость, а
главное, совершенно некстати, - резко прерывает она Мозглякова.
- Но почему же, добрейшая Марья Александровна, почему же это вздор и
некстати?
- По многим причинам, а главное, потому, что вы у меня в доме, что
князь - мой гость и что я никому не позволю забыть уважение к моему до-
му. Я принимаю ваши слова не иначе как за шутку, Павел Александрович. Но
слава богу! вот и князь!
- Вот и я! - кричит князь, входя в комнату. - Удивительно, cher ami,
