сколько у меня сегодня разных идей.А другой раз, может быть, ты и не по-
веришь тому, как будто их совсем не бывает. Так и сижу целый день.
- Это, дядушка, вероятно, от сегодняшнего падения. Это потрясло ваши
нервы, и вот...
- Я и сам, мой друг, этому же приписываю и нахожу этот случай даже
по-лез-ным; так что я решился простить моего Фео-фи-ла. Знаешь что? мне
кажется, он не покушался на мою жизнь; ты думаешь? Притом же он и без
того был недавно наказан, когда ему бороду сбрили.
- Бороду сбрили, дядюшка! Но у него борода с немецкое государство?
- Ну да, с немецкое государство. Вообще, мой друг, ты совершенно
справедлив в своих за-клю-че-ниях. Но это искусственная. И представьте
себе, какой случай: вдруг присылают мне прейс-курант. Получены вновь
из-за границы превосходнейшие кучерские и господские бо-ро-ды, равномер-
но бакенбарды, эспаньолки, усы и прочее, и все это лучшего ка-чес-тва и
по самым умеренным ценам. Дай, думаю, выпишу бо-ро-ду, хоть поглядеть, -
чт`о такое? Вот и выписал я бороду кучерскую, - действительно, борода
заглядение! Но оказывается, что у Феофила своя собственная чуть не в два
раза больше. Разумеется, возникло недоумение: сбрить ли свою или прис-
ланную назад отослать, а носить натуральную? Я думал-думал и решил, что
уж лучше носить искусственную.
- Вероятно, потому, что искусство выше натуры, дядюшка!
- Именно потому. И сколько ему страданий стоило, когда ему бороду
сбрили! Как будто со всей своей карьерой, с бородой расставался... Но не
пора ли нам ехать, мой милый?
- Я готов, дядюшка.
- Но я надеюсь, князь, что вы только к одному губернатору! - в волне-
нии восклицает Марья Александровна. - Вы теперь мой, князь, и принадле-
жите моему семейству на целый день. Я, конечно, ничего вам не буду гово-
рить про здешнее общество. Может быть, вы пожелаете быть у Анны Никола-
евны, и я не вправе разочаровывать: к тому же я вполне уверена, что вре-
мя покажет свое. Но помните одно, что я ваша хозяйка, сестра, мамка,
нянька на весь этот день, и, признаюсь, я трепещу за вас, князь! Вы не
знаете, нет, вы не знаете вполне этих людей, по крайней мере, до време-
ни!..
- Положитесь на меня, Марья Александровна. Все, как я вам обещал, так
будет, - говорит Мозгляков.
- Уж вы, ветреник! положись на вас! Я вас жду к обеду, князь. Мы обе-
даем рано. И как я жалею, что на этот случай муж мой в деревне! как бы
рад он был вас увидеть! Он так вас уважает, так душевно вас любит!
- Ваш муж? А у вас есть и муж? - спрашивает князь.
- Ах, боже мой! как вы забывчивы, князь! Но вы совершенно, совершенно
забыли все прежнее! Мой муж, Афанасий Матвеич, неужели вы его не помни-
те? Он теперь в деревне, но вы тысячу раз его видели прежде. Помните,
князь: Афанасий Матвеич?..
- Афанасий Матвеич! в деревне, представьте себе, mais c'est
delicieux! Так у вас есть и муж? Какой странный, однако же, случай! Это
точь-в-точь как есть один водевиль: муж в дверь, а жена в ... позвольте,
вот и забыл! только куда-то и жена тоже поехала, кажется в Тулу или в
Ярославль, одним словом, выходит как-то очень смешно.
- Муж в дверь, а жена в Тверь, дядюшка, - подсказывает Мозгляков.
- Ну-ну! да-да! благодарю тебя, друг мой, именно в Тверь, charmant,
charmant! так что оно и складно выходит. Ты всегда в рифму попадаешь,
мой милый! То-то я помню: в Ярославль или в Кострому, но только куда-то
и жена тоже поехала! Charmant, charmant! Впрочем, я немного забыл, о чем
начал говорить... да! итак, мы едем, друг мой. Au revoir, madame, adieu,
ma charmante demoiselle, - прибавил князь, обращаясь к Зине и целуя кон-
чики своих пальцев.
- Обедать, обедать, князь! Не забудьте возвратиться скорее! - кричит
вслед Марья Александровна.
Глава V
- Вы бы, Настасья Петровна, взглянули на кухне, - говорит она, прово-
див князя. - У меня есть предчувствие, что этот изверг Никитка непремен-
но испортит обед! Я уверена, что он уже пьян...
Настасья Петровна повинуется. Уходя, она подозрительно взглядывает на
Марью Александровну и замечает в ней какое-то необыкновенное волнение.
Вместо того чтоб идти присмотреть за извергом Никиткой, Настасья Петров-
на проходит в зал, оттуда коридором в свою комнату, оттуда в темную ком-
натку, вроде чуланчика, где стоят сундуки, развешана кой-какая одежда и
сохраняется в узлах черное белье всего дома. Она на цыпочках подходит к
запертым дверям, скрадывает свое дыхание, нагибается, смотрит в замочную
скважину и подслушивает. Эта дверь - одна из трех дверей той самой ком-
наты, где остались теперь Зина и ее маменька, - всегда наглухо заперта и
заколочена.
Марья Александровна считает Настасью Петровну плутоватой, но чрезвы-
чайно легкомысленной женщиной. Конечно, ей приходила иногда мысль, что
Настасья Петровна не поцеремонится и подслушать. Но в настоящую минуту
госпожа Москалева так занята и взволнована, что совершенно забыла о не-
которых предосторожностях. Она садится в кресло и значительно взглядыва-
ет на Зину. Зина чувствует на себе этот взгляд, и какая-то неприятная
тоска начинает щемить ее сердце.
- Зина!
Зина медленно оборачивает к ней свое бледное лицо и подымает свои
черные задумчивые глаза.
- Зина, я намерена поговорить с тобой о чрезвычайно важном деле.
Зина оборачивается совершенно к своей маменьке, складывает свои руки
и стоит в ожидании. В лице ее досада и насмешка, что, впрочем, она ста-
рается скрыть.
- Я хочу тебя спросить, Зина, как показался тебе, сегодня, этот Мозг-
ляков?
- Вы уже давно знаете, как я о нем думаю, - нехотя отвечает Зина.
- Да, mon enfant; но мне кажется, он становится как-то уж слишком на-
вязчивым с своими... исканиями.
- Он говорит, что влюблен в меня, и навязчивость его извинительна.
- Странно! Ты прежде не извиняла его так... охотно. Напротив, всегда
на него нападала, когда я заговорю об нем.
- Странно и то, что вы всегда защищали и непременно хотели, чтоб я
вышла за него замуж, а теперь первая на него нападаете.
- Почти. Я не запираюсь, Зина: я желала тебя видеть за Мозгляковым.
Мне тяжело было видеть твою беспрерывную тоску, твои страдания, которые
я в состоянии понять (что бы ты ни думала обо мне!) и которые отравляют
мой сон по ночам. Я уверилась, наконец, что одна только значительная пе-
ремена в твоей жизни может спасти тебя! И перемена эта должна быть - за-
мужество. Мы небогаты и не можем ехать, например, за границу. Здешние
ослы удивляются, что тебе двадцать три года и ты не замужем, и сочиняют
об этом истории. Но неужели ж я тебя выдам за здешнего советника или за
Ивана Ивановича, нашего стряпчего? Есть ли для тебя здесь мужья? Мозгля-
ков, конечно, пуст, но он все-таки лучше их всех. Он порядочной фамилии,
у него есть родство, у него есть полтораста душ; это все-таки лучше, чем
жить крючками да взятками да бог знает какими приключениями; потому я и
бросила на него мои взгляды. Но, клянусь тебе, я никогда не имела насто-
ящей к нему симпатии. Я уверена, что сам всевышний предупреждал меня. И
если бы бог послал, хоть теперь, что-нибудь лучше - о! как хорошо тогда,
что ты еще не дала ему слова! ты ведь сегодня ничего не сказала ему на-
верное, Зина?
- К чему так кривляться, маменька, когда все дело в двух словах? -
раздражительно проговорила Зина.
- Кривляться, Зина, кривляться! и ты могла сказать такое слово мате-
ри? Но что я! Ты давно уже не веришь своей матери! Ты давно уже считаешь
меня своим врагом, а не матерью.
- Э, полноте, маменька! Нам ли с вами за слово спорить! Разве мы не
понимаем друг друга? Было, кажется, время понять!
- Но ты оскорбляешь меня, дитя мое! Ты не веришь, что я готова реши-
тельно на все, чтоб устроить судьбу твою!
Зина взглянула на мать насмешливо и с досадою.
- Уж не хотите ли вы меня выдать за этого князя, чтоб устроить судьбу
мою? - спросила она с странной улыбкой.
- Я ни слова не говорила об этом, но к слову скажу, что если б случи-
лось тебе выйти за князя, то это было бы счастьем твоим, а не безуми-
ем...
- А я нахожу, что это просто вздор! - запальчиво воскликнула Зина. -
Вздор! вздор! Я нахожу еще, маменька, что у вас слишком много поэтичес-
ких вдохновений, вы женщина-поэт, в полном смысле этого слова; вас здесь
и называют так. У вас беспрерывно проекты. Невозможность и вздорность их
вас не останавливают. Я предчувствовала, когда еще князь здесь сидел,
что у вас это на уме. Когда дурачился Мозгляков и уверял, что надо же-
нить этого старика, я прочла все мысли на вашем лице. Я готова биться об
заклад, что вы об этом думаете и теперь с этим же ко мне подъезжаете. Но
так как ваши беспрерывные проекты насчет меня начинают мне до смерти на-
доедать, начинают мучить меня, то прошу вас не говорить мне об этом ни
слова, слышите ли, маменька, - ни слова, и я бы желала, чтоб вы это за-
помнили! - Она задыхалась от гнева.
- Ты дитя, Зина, - раздраженное, больное дитя! - отвечала Марья Алек-
сандровна растроганным, слезящимся голосом. - Ты говоришь со мной непоч-
тительно и оскорбляешь меня. Ни одна мать не вынесла бы того, что я вы-
ношу от тебя ежедневно! Но ты раздражена, ты больна, ты страдаешь, а я
мать и прежде всего христианка. Я должна терпеть и прощать. Но одно сло-
во, Зина: если б я и действительно мечтала об этом союзе, - почему имен-
но ты считаешь все это вздором? По-моему, Мозгляков никогда не говорил
умнее давешнего, когда доказывал, что князю необходима женитьба, конеч-
но, не на этой чумичке Настасье. Тут уж он заврался.
- Послушайте, маменька! скажите прямо: вы это спрашиваете только так,
из любопытства, или с намерением?
- Я спрашиваю только: почему это кажется тебе таким вздором?
- Ах, досада! ведь достанется же такая судьба! - восклицает Зина,
топнув ногою от нетерпения. - Вот почему, если это вам до сих пор неиз-
вестно: не говоря уже о всех других нелепостях, - воспользоваться тем,
что старикашка выжил из ума, обмануть его, выйти за него, за калеку,
чтоб вытащить у него его деньги и потом каждый день, каждый час желать
его смерти, по-моему, это не только вздор, но сверх того, так низко, так
низко, что я не поздравляю вас с такими мыслями, маменька!
С минуту продолжалось молчание.
- Зина! А помнишь ли, что было два года назад? - спросила вдруг Марья
Александровна.
Зина вздрогнула.
- Маменька! - сказала она строгим голосом, - вы торжественно обещали
мне никогда не напоминать об этом.
- А теперь торжественно прошу тебя, дитя мое, чтоб ты позволила мне
один только раз нарушить это обещание, которое я никогда до сих пор не
нарушала. Зина! пришло время полного объяснения между нами. Эти два года
молчания были ужасны! Так не может продолжаться!.. Я готова на коленях
молить тебя, чтоб ты мне позволила говорить. Слышишь, Зина: родная мать
умоляет тебя на коленях! Вместе с этим даю тебе торжественное слово мое
- слово несчастной матери, обожающей свою дочь, что никогда, ни под ка-
ким видом, ни при каких обстоятельствах, даже если б шло о спасении жиз-
ни моей, я уже не буду более говорить об этом. Это будет в последний
раз, но теперь - это необходимо!
Марья Александровна рассчитывала на полный эффект.
- Говорите, - сказала Зина, заметно бледнея.
- Благодарю тебя, Зина. Два года назад к покойному Мите, твоему ма-
ленькому брату, ходил учитель.
- Но зачем вы так торжественно начинаете, маменька! К чему все это
красноречие, все эти подробности, которые совершенно не нужны, которые
тяжелы и которые нам обеим слишком известны? - с каким-то злобным отвра-
щением прервала ее Зина.
- К тому, дитя мое, что я, твоя мать, принуждена теперь оправдываться
