можно скорее обвенчать Зину с князем. Средства же были под руками. Об-
венчать мог на дому и деревенский священник. Можно было обвенчать даже
послезавтра; в самом крайнем случае даже и завтра. Ведь бывали же
свадьбы, которые в два часа обделывались! Князю представить эту поспеш-
ность, это отсутствие всяких праздников, сговоров, девичников за необхо-
димое comme il faut; внушить ему, что это будет приличнее, грандиознее.
Наконец, можно было все выставить как романическое приключение и затро-
нуть таким образом самую чувствительную струну в сердце князя. В крайнем
случае можно даже и напоить его или, еще лучше, держать его постоянно
пьяным. А потом, что бы ни случилось, Зина все-таки будет княгиней! Если
же не обойдется потом без скандалу, например, хоть в Петербурге или в
Москве, где у князя были родные, то и тут было свое утешение. Во-первых,
все это еще впереди; а во-вторых, Марья Александровна верила, что в выс-
шем обществе почти никогда не обходится без скандалу, особенно в делах
свадебных; что это даже в тоне, хотя скандалы высшего общества, по ее
понятиям, должны быть всегда какие-нибудь особенные, грандиозные,
что-нибудь вроде "Монте-Кристо" или "Memoires du Diable". Что, наконец,
стоило только показаться в высшем обществе Зине, а маменьке поддержать
ее, то все, решительно все, будут в ту же минуту побеждены и что никто
из всех этих графинь и княгинь не в состоянии будет выдержать той морда-
совской головомойки, которую способна задать им одна Марья Александров-
на, всем вместе или поодиночке. Вследствие всех этих соображений Марья
Александровна и летела теперь в свое поместье за Афанасьем Матвеевичем,
в котором, по ее расчету, предстояла теперь необходимая надобность.
Действительно: вести князя в деревню значило везти его к Афанасию Матве-
ичу, с которым князь, может быть, и не захотел бы знакомиться. Если же
сам Афанасий Матвеич произнесет приглашение, тогда дело принимало совсем
другой вид. К тому же явление пожилого и сановитого отца семейства, в
белом галстуке и во фраке, со шляпой в руке, приехавшего нарочно из
дальних стран по первому слуху о князе, могло произвести чрезвычайно
приятный эффект, могло даже польстить самолюбию князя. От такого настой-
чивого и парадного приглашения трудно и отказаться, думала Марья Алек-
сандровна. Наконец, карета пролетела три версты, и кучер Сафрон осадил
своих коней у подъезда длинного одноэтажного деревянного строения, до-
вольно ветхого и почерневшего от времени, с длинным рядом окон и обстав-
ленного со всех сторон старыми липами. Это был деревенский дом и летняя
резиденция Марьи Александровны. В доме уже горели огни.
- Где болван? - закричала Марья Александровна, как ураган врываясь в
комнаты. - Зачем тут это полотенце? А! он утирался! Опять был в бане? И
вечно-то хлещет свой чай! Ну, что на меня глаза выпучил, отпетый дурак?
Зачем у него волосы не выстрижены? Гришка! Гришка! Гришка! Зачем ты не
обстриг барина, как я тебе на прошлой неделе приказывала?
Марья Александровна, входя в комнаты, собиралась поздороваться с Афа-
насием Матвеичем гораздо мягче, но, увидев, что он из бани и с наслажде-
нием попивает чай, она не могла удержаться от самого горького негодова-
ния. В самом деле: столько хлопот и забот с ее стороны и столько самого
блаженного квиетизма со стороны ни к чему не нужного и не способного к
делу Афанасия Матвеича; такой контраст немедленно ужалил ее в самое
сердце. Между тем болван, или, если сказать учтивее, тот, которого назы-
вали болваном, сидел за самоваром и, в бессмысленном испуге, раскрыв рот
и выпуча глаза, глядел на свою супругу, почти окаменившую его своим по-
явлением. Из передней выставилась заспанная и неуклюжая фигура Гришки,
хлопавшего глазами на всю эту сцену.
- Да не даются, оттого и не стриг, - проговорил он ворчливым и осип-
лым голосом. - Десять раз с ножницами подходил, - вот, говорю, барыня
ужо-тка приедет, - нам обоим достанется, тогда чего станем делать? Нет,
говорят, подожди, я к воскресенью завьюсь; мне надо, чтоб волосы длинные
были.
- Как? так он завивается! так ты еще выдумал без меня завиваться? Это
что за фасоны? Да идет ли это к тебе, к твоей глупой башке? Боже, какой
здесь беспорядок! Чем это пахнет? Я тебя спрашиваю, изверг, чем это
здесь пахнет? - кричала супруга, накидываясь все более и более на невин-
ного и совершенно уже ошалевшего Афанасья Матвеича.
- Ма-матушка! - пробормотал запуганный супруг, не вставая с места и
смотря умоляющими глазами на свою повелительницу, - ма-ма-матушка!..
- Сколько раз я вбивала в твою ослиную голову, что я тебе вовсе не
матушка? Какая я тебе матушка, пигмей ты этакой! Как смеешь ты давать
такое название благородной даме, которой место в высшем обществе, а не
подле такого осла, как ты!
- Да... да ведь ты, Марья Александровна, все же законная жена моя,
так вот я и говорю... по-супружески... - возразил было Афанасий Матвеич
и в ту же минуту поднес обе руки свои к голове, чтоб защитить свои воло-
сы.
- Ах ты, харя! ах ты, осиновый кол! Ну, слыхано ли что-нибудь глупее
такого ответа? Законная жена! Да какие теперь законные жены? Употребит
ли теперь хоть кто-нибудь в высшем обществе это глупое, это семинарское,
это отвратительно-низкое слово: "законная" - и как смеешь ты напоминать
мне, что я твоя жена, когда я стараюсь забыть об этом всеми силами, все-
ми средствами моей души? Что руками-то голову закрываешь? Посмотрите,
какие у него волосы? совсем, совсем мокрые! В три часа не обсохнут! Как
теперь везти его? Как теперь людям показать? Что теперь делать?
И Марья Александровна ломала свои руки от бешенства, бегая взад и
вперед по комнате. Беда, конечно, была небольшая и исправимая; но дело в
том, что Марья Александровна не могла совладать со всепобеждающим и
властолюбивым свои духом. Она находила потребность в беспрерывном излия-
нии своего гнева на Афанасья Матвеича, потому что тирания есть привычка,
обращающаяся в потребность. Да и, наконец, всем известно, к какому конт-
расту способны некоторые утонченные дамы известного общества у себя за
кулисами, и мне именно хотелось изобразить этот контраст. Афанасий Мат-
веич с трепетом следил за эволюциями своей супруги и даже вспотел, на
нее глядя.
- Гришка! - вскричала наконец она, - тотчас же барину одеваться!
фрак, брюки, белый галстук, жилет, - живее! Да где его головная щетка,
где щетка?
- Матушка! да ведь я из бани: простудиться могу, если в город
ехать...
- Не простудишься!
- Да вот и волосы мокрые...
- А вот мы их сейчас высушим! Гришка, бери головную щетку, три его
досуха; крепче! крепче! вот так! вот так!
Под эту команду усердный и преданный Гришка что есть силы начал отти-
рать волосы своего барина, для большего удобства схватив его за плечо и
несколько принагнув к дивану. Афанасий Матвеич морщился и чуть не пла-
кал.
- Теперь пошел сюда! подыми его, Гришка! где помада? Нагнись, наг-
нись, негодяй, нагнись, дармоед!
И Марья Александровна собственноручно принялась помадить своего суп-
руга, безжалостно теребя его густые с проседью волосы, которые он, на
беду свою, не остриг. Афанасий Матвеич кряхтел, вздыхал, но не вскрикнул
и с покорностию выдержал всю операцию.
- Соки ты мои высосал, пачкун ты такой! - проговорила Марья Александ-
ровна. - Да нагнись еще больше, нагнись!
- Чем же я, матушка, высосал твои соки? - промямлил супруг, нагибая
как только мог более голову.
- Болван! аллегории не понимает! Теперь причешись; а ты одевай его,
да живее!
Героиня наша уселась в кресла и инквизиторски наблюдала весь церемо-
ниал облачения Афанасия Матвеича. Между тем он успел несколько отдохнуть
и собраться с духом, и когда дело дошло до повязки белого галстука, то
даже осмелился изъявить какое-то собственное мнение насчет формы и кра-
соты узла. Наконец, надевая фрак, почтенный муж совершенно ободрился и
начал поглядывать на себя в зеркало с некоторым уважением.
- Куда ж это ты везешь меня, Марья Александровна? - проговорил он,
охорашиваясь.
Марья Александровна не поверила было ушам своим.
- Слышите! ах ты, чучело! Да как ты смеешь спрашивать меня, куда я
везу тебя!
- Матушка, да ведь надо же знать...
- Молчать! Вот только назови еще раз меня матушкой, особенно там, ку-
да теперь едем! Целый месяц просидишь без чаю.
Испуганный супруг умолк.
- Ишь! ни одного креста ведь не выслужил, чумичка ты этакая, - про-
должала она, с презрением смотря на черный фрак Афанасия Матвеича.
Афанасий Матвеич наконец обиделся.
- Кресты, матушка, начальство дает, а я советник, а не чумичка, -
проговорил он в благородном негодовании.
- Что, что, что? Да ты здесь рассуждать научился! ах ты, мужик ты
этакой! ах ты, сопляк! Ну, жаль, некогда мне теперь с тобой возиться, а
то бы я... Ну да потом припомню! Давай ему шляпу, Гришка! Давай ему шу-
бу! Здесь без меня все эти три комнаты прибрать; да зеленую, угловую
комнату тоже прибрать. Мигом щетки в руки! С зеркал снять чехлы, с часов
тоже, да чтоб через час все было готово. Да сам надень фрак, людям выдай
перчатки, слышишь, Гришка, слышишь?
Сели в карету. Афанасий Матвеич недоумевал и удивлялся. Между тем
Марья Александровна думала про себя, - как бы понятнее вбить в голову
своего супруга некоторые наставления, необходимые в теперешнем его поло-
жении. Но супруг предупредил ее.
- А я вот, Марья Александровна, сегодня сон преоригинальный видел, -
возвестил он, совсем неожиданно, посреди обоюдного молчания.
- Тьфу ты, проклятое чучело! Я думала и бог знает что! Какой-то сон!
да как ты смеешь лезть ко мне с своими мужицкими снами! Оригинальный!
понимаешь ли еще, что такое оригинальный? Слушай, говорю в последний
раз, если ты у меня сегодня осмелишься только слово упомянуть про сон
или про что-нибудь другое, то я, - я уж и не знаю, что с тобой сделаю!
Слушай хорошенько: ко мне приехал князь К. Помнишь князя К.?
- Помню, матушка, помню. Зачем же это он пожаловал?
- Молчи, не твое дело! Ты должен с особенною любезностию, как хозяин,
просить его сейчас же к нам в деревню. За тем я и везу тебя. Сегодня же
сядем и уедем. Но если ты только осмелишься хоть одно слово сказать в
целый вечер, или завтра, или послезавтра, или когда-нибудь, то я тебя
целый год заставлю гусей пасти! Ничего не говори, ни единого слова. Вот
вся твоя обязанность, понимаешь?
- Ну, а если что-нибудь спросят?
- Все равно молчи.
- Но ведь нельзя же все молчать, Марья Александровна.
- В таком случае отвечай односложно,что-нибудь этакое, например: "!
или что-нибудь такое же, чтоб показать, что ты умный человек и обсужива-
ешь прежде, чем отвечаешь.
- Гм.
- Пойми ты меня! Я тебя везу для того, что ты услышал о князе и тот-
час же, в восторге от его посещения, прилетел к нему засвидетельствовать
свое почтение и просить к себе в деревню; понимаешь?
- Гм.
- Да ты не теперь гумкай, дурак! ты мне-то отвечай.
- Хорошо, матушка, все будет по-твоему; только зачем я приглашать-то
буду князя?
- Что, что? опять рассуждать! А тебе какое дело: зачем? да как ты
смеешь об этом спрашивать?
- Да я все к тому, Марья Александровна: как же приглашать-то его бу-
ду, коли ты мне велела молчать?
- Я буду говорить за тебя, а ты только кланяйся, слышишь, только кла-
няйся, а шляпу в руках держи. Понимаешь?
- Понимаю, мат... Марья Александровна.
- Князь чрезвычайно остроумен. Если что-нибудь он скажет хоть и не
тебе, то ты на все отвечай добродушной и веселой улыбкой, слышишь?
- Гм.
