евна Анне Николаевне.
Но в эту минуту, в минуту высочайшего недоумения публики и напряжения
всей этой сцены, вдруг выступило одно, безмолвное доселе, лицо - и вся
сцена немедленно изменилась в своем характере...
Глава XIV
Зинаида Афанасьевна, вообще говоря, была чрезвычайно романического
характера. Не знаем, оттого ли, как уверяла сама Марья Александровна,
что слишком начиталась "этого дурака" Шекспира с "своим учителишкой", но
никогда, во всю мордасовскую жизнь свою, Зина еще не позволяла себе та-
кой необыкновенно романической или, лучше сказать, героической выходки,
как та, которую мы сейчас будем описывать.
Бледная, с решимостью во взгляде, но почти дрожащая от волнения, чуд-
но-прекрасная в своем негодовании, она выступила вперед. Обводя всех
долгим вызывающим взглядом, она посреди наставшего вдруг безмолвия обра-
тилась к матери, которая при первом ее движении тотчас же очнулась от
обморока и открыла глаза.
- Маменька! - сказала Зина. - К чему обманывать? К чему еще ложью
пятнать себя? Все уже до того загрязнено теперь, что, право, не стоит
унизительного труда прикрывать эту грязь!
- Зина! Зина! что с тобою? опомнись - вскричала испуганная Марья
Александровна, вскочив со своих кресел...
- Я вам сказала, я вам сказала заранее, маменька, что я не вынесу
всего этого позора, - продолжала Зина. - Неужели же непременно надо еще
более унижаться, еще более грязнить себя? Но знайте, маменька, что я все
возьму на себя, потому что я виновнее всех. Я, я своим согласием дала
ход этой гадкой... интриге! Вы - мать; вы меня любите; вы думали по-сво-
ему, по своим понятиям, устроить мне счастье. Вас еще можно простить; но
меня, меня - никогда!
- Зина, неужели ты хочешь рассказывать?.. О боже! я предчувствовала,
что этот кинжал не минует моего сердца!
- Да, маменька, все расскажу! Я опозорена, вы... мы все опозорены!..
- Ты преувеличиваешь, Зина! ты вне себя и не помнишь, что говоришь! и
к чему же рассказывать? Тут смысла нет... Стыд не на нас... Я докажу
сейчас, что стыд не на нас...
- Нет, маменька, - вскричала Зина с злобным дрожанием в голосе, - я
не хочу более молчать перед этими людьми, мнением которых презираю и ко-
торые приехали смеяться над нами! Я не хочу сносить от них обид; ни одна
из них не имеет права бросить в меня грязью. Все они готовы сейчас же
сделать в тридцать раз хуже, чем я или вы! Смеют ли, могут ли они быть
нашими судьями?
- Вот прекрасно! Вот как заговорила! Это что же! Это нас обижают! -
послышалось со всех сторон.
- Да они и впрямь сами не понимают, что говорят-с, - проговорила На-
талья Дмитриевна.
Заметим в скобках, что Наталья Дмитриевна сказала справедливо. Если
Зина не считала этих дам достойными судить себя, зачем же было и выхо-
дить к ним с такою огласкою, с такими признаниями? Вообще Зинаида Афа-
насьевна чрезвычайно поторопились. Таково было впоследствии мнение самых
лучших голов в Мордасове. Все бы могло быть исправлено! Все бы могло
быть улажено! Правда, и Марья Александровна сама себе подгадила в этот
вечер своею поспешностию и заносчивостью. Стоило только насмеяться над
идиотом-старикашкой, да и выгнать его вон! Но Зина, как нарочно, вопреки
здравому смыслу и мордасовской мудрости, обратилась к князю.
- Князь, - сказала она старику, который даже привстал из почтения со
стула, - так поразила она его в эту минуту. - Князь! простите меня,
простите нас! мы обманули, мы завлекли вас...
- Да замолчишь ли ты, несчастная! - в исступлении вскричала Марья
Александровна.
- Сударыня! сударыня! ma charmante enfant... - бормотал пораженный
князь.
Но гордый, порывистый и в высшей степени мечтательный характер Зины
увлекал ее в эту минуту из среды всех приличий, требуемых действи-
тельностью. Она забыла даже о своей матери, которую корчили судороги от
ее признаний.
- Да, мы обманули вас обе, князь: маменька тем, что решилась заста-
вить вас жениться на мне, а я тем, что согласилась на это. Вас напоили
вином, я согласилась петь и кривляться перед вами. Вас - слабого, безза-
щитного, облапошили, как выразился Павел Александрович, облапошили из-за
вашего богатства, из-за вашего княжества. Все это было ужасно низко, и я
каюсь в этом. Но клянусь вам, князь, что я решилась на эту низость не из
низкого побуждения. Я хотела... Но что я! двойная низость оправдывать
себя в таком деле! Но я объявляю вам, князь, что я, если б и взяла от
вас что-нибудь, то была бы за это вашей игрушкой, служанкой, плясуньей,
рабой...я поклялась и свято бы сдержала клятву мою!..
Сильный горловой спазм остановил ее в эту минуту. Все гостьи как буд-
то оцепенели и слушали, выпуча глаза. Неожиданная и совершенно непонят-
ная им выходка Зины сбила их с толку. Один князь был тронут до слез, хо-
тя и половины не понимал из того, что сказала Зина.
- Но я женюсь на вас, ma belle enfant, если уж вы так хоти-те, - бор-
мотал он, - и это для меня будет боль-шая честь! Только уверяю вас, что
это был действи-тельно как будто бы сон... Ну, мало ли что я увижу во
сне? К чему же так бес-по-коиться? Я даже как будто ничего и не понял,
mon ami, - продолжал он, обращаясь к Мозглякову, - объясни мне хоть ты,
пожа-луй-ста...
- А вы, Павел Александрович, - подхватила Зина, тоже обращаясь к
Мозглякову, - вы, на которого я одно время решилась было смотреть как на
моего будущего мужа, вы, который теперь мне так жестоко отомстили, - не-
ужели и вы могли примкнуть к этим людям, чтоб растерзать и опозорить ме-
ня? И вы говорили, что любили меня! Но не мне читать вам нравоучения! Я
виновнее вас. Я оскорбила вас, потому что действительно манила вас обе-
щаниями и мои давешние доказательства были ложь и хитросплетения! Я вас
никогда не любила, и если решилась выйти за вас, то единственно, чтоб
хоть куда-нибудь уйти отсюда, из этого проклятого города, и избавиться
от всего этого смрада... Но, клянусь вам, выйдя за вас, я была бы вам
доброй и верной женой... Вы жестоко отмстили мне, и, если это льстит ва-
шей гордости...
- Зинаида Афанасьевна! - вскричал Мозгляков.
- Если до сих пор вы питаете ко мне ненависть...
- Зинаида Афанасьевна!!
- Если когда-нибудь, - продолжала Зина, давя в себе слезы, - если
когда-нибудь вы любили меня...
- Зинаида Афанасьевна!!!
- Зина, Зина! дочь моя! - вопила Марья Александровна.
- Я подлец, Зинаида Афанасьевна, я подлец и больше ничего! - скрепил
Мозгляков, и все пришло в ужаснейшее волнение. Поднялись крики удивле-
ния, негодования, но Мозгляков стоял как вкопанный, без мысли и без го-
лосу...
Для слабых и пустых характеров, привыкших к постоянной подчиненности
и решающихся наконец взбеситься и протестовать, одним словом, быть твер-
дыми и последовательными, всегда существует черта, - близкий предел их
твердости и последовательности. Протест их бывает вначале обыкновенно
самый энергический. Энергия их даже доходит до исступления. Они бросают-
ся на препятствия, как-то зажмурив глаза, и всегда почти не по силам бе-
рут себе ношу на плечи. Но, дойдя до известной точки, взбешенный человек
вдруг как будто сам себя испугается, останавливается, как ошеломленный,
с ужасным вопросом: "Что это такое я наделал?" Потом немедленно раскиса-
ет, хнычет, требует объяснений, становится на колени, просит прощения,
умоляет, чтоб все было по-старому, но только поскорее, как можно поско-
рее!.. Почти то же самое случилось теперь с Мозгляковым. Выйдя из себя,
взбесившись, накликав беду, которую он уже всю целиком приписывал теперь
одному себе; насытив свое негодование и самолюбие и себя же возненавидев
за это, он вдруг остановился, убитый совестью, перед неожиданной выход-
кой Зины. Последние слова ее добили его окончательно. Перескочить из од-
ной крайности в другую было делом одной минуты.
- Я - осел, Зинаида Афанасьевна! - вскричал он в порыве исступленного
раскаяния. - Нет! что осел? Осел еще ничего! Я несравненно хуже осла! Но
я вам докажу, Зинаида Афанасьевна, я вам докажу, что и осел может быть
благородным человеком!.. Дядюшка! я обманул вас! Я, я обманул вас! Вы не
спали; вы действительно, наяву, делали предложение, а я, я, подлец, из
мщения, что мне отказали, уверил вас, что вы видели все это во сне.
- Удивительно любопытные вещи-с открываются-с, - прошипела Наталья
Дмитриевна на ухо Анне Николаевне.
- Друг мой, - отвечал князь, - ус-по-койся, по-жа-луйста; ты меня,
право, испугал своим кри-ком. Уверяю тебя, что ты о-ши-ба-ешься... Я,
пожалуй, готов жениться, если уж так на-до; но ведь ты сам же уверял ме-
ня, что это было только во сне...
- О, как уверить мне вас! Научите меня, как мне уверить его теперь!
Дядюшка, дядюшка! Ведь это важная вещь, важнейшее фамильное дело! Сооб-
разите! подумайте!
- Друг мой, изволь, я по-ду-маю. Постой, дай же мне вспомнить все по
поряд-ку. Сначала я видел кучера Фе-о-фи-ла...
- Э! не до Феофила теперь, дядюшка!
- Ну да, положим, что теперь не до не-го. Потом был На-по-ле-он, а
потом как будто мы чай пили и какая-то дама пришла и весь сахар у нас
поела...
- Но, дядюшка, - брякнул Мозгляков в затмении ума своего, - ведь это
сама Марья Александровна рассказывала вам давеча про Наталью Дмитриевну!
Ведь я тут же был, я сам это слышал! Я спрятался и смотрел на вас в ды-
рочку...
- Как, Марья Александровна, - подхватила Наталья Дмитриевна, - так вы
уж и князю рассказывали-с, что я у вас сахар украла из сахарницы! Так я
к вам сахар воровать езжу-с!
- Прочь от меня! - закричала Марья Александровна, доведенная до отча-
яния.
- Нет, не прочь, Марья Александровна, вы этак не смеете говорить-с, а
стало быть, я у вас сахар краду-с? Я давно слышала, что вы про меня та-
кие гнусности распускаете-с. Мне Софья Петровна подробно рассказыва-
ла-с... Так я у вас сахар краду-с?..
- Но, mesdames, - закричал князь, - ведь это было только во сне! Ну,
мало ли что я увижу во сне?..
- Кадушка проклятая, - пробормотала вполголоса Марья Александровна.
- Как, я и кадушка-с! - взвизгнула Наталья Дмитриевна. - А вы кто та-
кая-с? Я давно знаю, что вы меня кадушкой зовете-с! У меня, по крайней
мере, муж у меня-с, а у вас-то дурак-с...
- Ну да, я помню, была и ка-ду-шка, - пробормотал бессознательно
князь, припоминая давешний разговор с Марьей Александровной.
- Как, и вы туда же дворянку бранить-с? Как вы смеете, князь дворянку
бранить-с? Коли я кадушка, так вы безногие-с...
- Кто, я безногий?
- Ну да, безногие-с, да еще и беззубые-с, вот вы какие-с!
- Да еще и одноглазый! - закричала Марья Александровна.
- У вас корсет вместо ребер-с! - прибавила Наталья Дмитриевна.
- Лицо на пружинах!
- Волос своих нет-с!..
- И усишки-то, у дурака, накладные, - скрепила Марья Александровна.
- Да хоть нос-то оставьте мне, Марья Степановна, настоящий! - вскри-
чал князь, ошеломленный такими внезапными откровенностями. - Друг мой!
Это ты меня продал! Это ты рассказал, что волосы у меня нак-лад-ные...
- Дядюшка!
- Нет, мой друг, я уже более не могу здесь оста-ваться. Уведи ты меня
куда-нибудь... quelle societe! Куда это ты завел меня, бо-же мой?
- Идиот! подлец! - кричала Марья Александровна.
- Боже ты мой! - говорил бедный князь. - Я вот только не-много
за-был, зачем я сюда приехал, но я сей-час вспом-ню. Уведи ты меня, бра-
тец, куда-ни-будь, а то меня растерзают! Притом же... мне не-мед-ленно
надо записать одну новую мысль...
- Пойдемте, дядюшка, еще не поздно; я вас тотчас же перевезу в гости-
ницу и сам перееду с вами...
- Ну да, в гос-ти-ницу. Adieu, ma charmante enfant... вы одна... вы
