а затем, приложив губы к замочной скважине, произнес голосом низким и
внушительным:
- Оливер!
- Выпустите меня! - отозвался Оливер из погреба.
- Ты узнаешь мой голос, Оливер? - спросил мистер Бамбл.
- Да, - ответил Оливер.
- И ты не боишься? Не трепещешь, когда я говорю? - спросил мистер
Бамбл.
- Нет! - дерзко ответил Оливер.
Ответ, столь не похожий на тот, какой он ждал услышать и какой привык
получать, не на шутку потряс мистера Бамбла. Он попятился от замочной
скважины, выпрямился во весь рост и в немом изумлении посмотрел на при-
сутствующих, перевода взгляд с одного на другого.
- Ох, мистер Бамбл, должно быть, он с ума спятил, - сказала миссис
Сауербери. - Ни один мальчишка, будь он хотя бы наполовину в здравом
рассудке, не осмелился бы так разговаривать с вами.
- Это не сумасшествие, миссис, - ответил мистер Бамбл после недолгого
глубокого раздумья. - Это мясо.
- Что такое? - воскликнула миссис Сауербери.
- Мясо, миссис, мясо! - повторил Бамбл сурово и выразительно. - Вы
его закормили, миссис. Вы пробудили в нем противоестественную душу и
противоестественный дух, которые не подобает иметь человеку в его поло-
жении. Это скажут вам, миссис Сауербери, и члены приходского совета, а
они - практические философы. Что делать беднякам с душой или духом? Хва-
тит с них того, что мы им оставляем тело. Если бы вы, миссис, держали
мальчика на каше, этого никогда бы не случилось.
- Ах, боже мой! - возопила миссис Сауербери, набожно возведя глаза к
потолку. - Вот что значит быть щедрой!
Щедрость миссис Сауербери по отношению к Оливеру выражалась в том,
что она, не скупясь, наделяла его отвратительными объедками, которых
никто другой не стал бы есть. И, следовательно, было немало покорности и
самоотвержения в ее согласии добровольно принять на себя столь тяжкое
обвинение, выдвинутое мистером Бамблом. Надо быть справедливым и отме-
тить, что в этом она была неповинна ни помышлением, ни словом, ни делом.
- Ах! - сказал мистер Бамбл, когда леди снова опустила глаза долу. -
Единственное, что можно сейчас сделать, - это оставить его на день-дру-
гой в погребе, чтобы он немножко проголодался, а потом вывести его отту-
да и кормить одной кашей, пока не закончится срок его обучения. Он из
дурной семьи. Легко возбуждающиеся натуры, миссис Сауербери! И сиделка и
доктор говорили, что его мать приплелась сюда, невзирая на такие препят-
ствия и мучения, которые давным-давно убили бы любую добропорядочную
женщину.
Когда мистер Бамбл довел свою речь до этого пункта, Оливер, услыхав
ровно столько, чтобы уловить снова упоминание о своей матери, опять за-
колотил ногами в дверь с таким неистовством, что заглушил все прочие
звуки.
В этот критический момент вернулся Сауербери. Когда ему поведали о
преступлении Оливера с теми преувеличениями, какие, по мнению обеих ле-
ди, могли наилучшим образом воспламенить его гнев, он немедленно отпер
дверь погреба и вытащил за шиворот своего взбунтовавшегося ученика.
Одежда Оливера была разорвана в клочья во время избиения; лицо в си-
няках и царапинах; всклокоченные волосы падали ему на лоб. Но лицо его
по-прежнему пылало от ярости, а когда его извлекли из темницы, он бросил
грозный взгляд на Ноэ и казался нисколько не запуганным.
- Нечего сказать, хорош парень! - произнес Сауербери, встряхнув Оли-
вера и угостив его пощечиной.
- Он ругал мою мать, - ответил Оливер.
- Ну так что за беда, если и ругал, неблагодарная, негодная ты тварь?
- воскликнула миссис Сауербери. - Она заслужила все, что он о ней гово-
рил, и даже больше.
- Нет, не заслужила, - сказал Оливер.
- Нет, заслужила, - сказала миссис Сауербери.
- Это неправда! - крикнул Оливер. - Неправда!
Миссис Сауербери залилась потоком слез. Этот поток слез лишил мистера
Сауербери возможности сделать выбор. Если бы он хоть на минутку поколе-
бался сурово наказать Оливера согласно всем прецедентам в супружеских
размолвках, то заслужил бы, как поймет искушенный читатель, наименование
скотины, чудовища, оскорбителя, гнусной пародии на мужчину и другие
лестные отзывы, слишком многочисленные, чтобы их можно было уместить в
пределах этой главы. Нужно отдать ему справедливость: поскольку прости-
ралась его власть, - а она простиралась недалеко, - он был расположен
щадить мальчика, может быть потому, что это отвечало его интересам, а
быть может потому, что его жена не любила Оливера. Однако поток ее слез
поставил его в безвыходное положение, и он отколотил Оливера так, что
удовлетворил даже миссис Сауербери, а мистеру Бамблу в сущности уже не-
зачем было пускать в ход приходскую трость. До наступления ночи Оливер
сидел под замком в чулане в обществе насоса и ломтя хлеба, а вечером
миссис Сауербери, стоя за дверью, сделала ряд замечаний, отнюдь не лест-
ных для памяти его матери, затем - Ноэ и Шарлотт все это время осыпали
его насмешками и остротами - приказала ему идти наверх, где находилось
его жалкое ложе.
Оставшись один в безмолвии и тишине мрачной лавки гробовщика, Оливер
только тогда дал волю чувствам, которые после такого дня могли пробу-
диться даже в душе ребенка. Он с презрением слушал язвительные замеча-
ния, он без единого крика перенес удары плетью, ибо сердце его исполни-
лось той гордости, которая заставила бы его молчать до последней минуты,
даже если бы его поджаривали на огне. Но теперь, когда никто не видел и
не слышал его, Оливер упал на колени и заплакал такими слезами, какие
мало кто в столь юном возрасте имел основания проливать - к чести нашей,
бог дарует их смертным.
Долго оставался Оливер в этой позе. Свеча догорала в подсвечнике,
когда он встал. Осторожно осматриваясь и чутко прислушиваясь, он поти-
хоньку отпер дверь и выглянул на улицу.
Была холодная, темная ночь. На взгляд мальчика, звезды были дальше от
земли, чем он привык их видеть; ветра не было, и мрачные тени, отбрасы-
ваемые на землю деревьями, казались призрачными и мертвыми - так были
они неподвижны. Он тихо запер дверь. При слабом свете догорающей свечи,
увязав в носовой платок коекакую свою одежду, он сел на скамейку и стал
ждать утра.
Когда первый луч света пробился сквозь щели в ставнях, Оливер встал и
снова снял дверные засовы. Робкий взгляд, брошенный вокруг, минутное ко-
лебание - и он притворил за собой дверь и очутился на улице.
Он посмотрел направо, потом налево, не зная, куда бежать. Он вспом-
нил, что повозки, выезжая из города, медленно поднимались на холм. Он
избрал этот путь и, дойдя до тропинки, пересекавшей поле, которая, как
он знал, дальше снова выходила на дорогу, свернул на эту тропинку и
быстро пошел вперед.
Оливер прекрасно помнил, что по этой самой тропинке он бежал рысцой
рядом с мистером Бамблом, когда тот вел его с фермы в работный дом. Путь
его лежал как раз мимо коттеджа. Сердце у него сильно забилось, когда он
об этом подумал, и он чуть было не повернул назад. Но он уже прошел не-
малое расстояние и потерял бы много времени на обратный путь. К тому же
было очень рано, и вряд ли были основания опасаться, что его увидят.
Итак, он двинулся вперед.
Он поравнялся с домом. По-видимому, в такой ранний час все обитатели
его еще спали. Оливер остановился и заглянул в сад. Какой-то мальчик по-
лол грядку; когда Оливер остановился, он поднял бледное личико - это был
один из его прежних товарищей. Оливер обрадовался, что увидел его, преж-
де чем отсюда уйти: мальчик был моложе его, но Оливер жил с ним в дружбе
и часто они вместе играли. Много раз их обоих били, морили голодом, са-
жали под замок.
- Тише, Дик! - сказал Оливер, когда мальчик подбежал к калитке и про-
сунул между перекладинами худую руку, чтобы поздороваться с ним. - Никто
еще не встал?
- Никто, кроме меня, - ответил мальчик.
- Дик, не говори, что ты меня видел, - сказал Оливер. - Я сбежал. Ме-
ня били и обижали, и я решил искать счастья где-нибудь далеко отсюда. Не
знаю только где. Какой ты бледный!
- Я слышал, как доктор сказал, что я умру, - слабо улыбнувшись, отве-
тил мальчик. - Я рад, что повидался с тобой, но уходи, уходи!
- Нет, я хочу попрощаться с тобой, - сказал Оливер. - Мы еще увидим-
ся, Дик. Знаю, что увидимся! Ты будешь здоровым и счастливым!
- Надеюсь, - ответил мальчик. - После того как умру. Я знаю, доктор
прав, Оливер, потому что мне часто снятся небо, ангелы и добрые лица,
которых я никогда не вижу наяву. Поцелуй меня, - сказал мальчик, вска-
рабкавшись на низкую калитку и обвив ручонками шею Оливера. - Прощай,
милый! Да благословит тебя бог.
Это благословение произнесли уста ребенка, но Оливер впервые услышал,
что на него призывают благословение, и в последующей своей жизни, полной
борьбы, страданий, превратностей и невзгод, он никогда не забывал его.
ГЛАВА VIII Оливер идет в Лондон. Он встречает на дороге странного мо-
лодого джентльмена
Оливер добрался до перелаза, которым кончалась тропинка, и снова вы-
шел на большую дорогу. Было восемь часов. Хотя от города его отделяло
почти пять миль, но до полудня он бежал, прячась за изгородями, опаса-
ясь, что его преследуют и могут настигнуть. Наконец, он сел отдохнуть у
придорожного столба и впервые задумался о том, куда ему идти и где жить.
На столбе, у которого он сидел, было начертано крупными буквами, что
отсюда до Лондона ровно семьдесят миль. Эта надпись вызвала у мальчика
вереницу мыслей. Лондон!.. Величественный, огромный город!.. Никто - да-
же сам мистер Бамбл - никогда не сможет отыскать его там! Старики в ра-
ботном доме говаривали, что ни один толковый парень не будет нуждаться,
живя в Лондоне, и в этом большом городе существуют такие способы зараба-
тывать деньги, о каких понятия не имеют люди, выросшие в провинции. Это
было самое подходящее место для бездомного мальчика, которому придется
умереть на улице, если никто ему не поможет. Когда эти мысли пришли ему
в голову, он вскочил и снова зашагал вперед.
Расстояние между ним и Лондоном уменьшилось еще на добрые четыре ми-
ли, прежде чем он сообразил, сколько он должен претерпеть, пока достиг-
нет цели своего путешествия. Слегка замедлив шаги, он задумался о том,
как ему туда добраться. В узелке у него была корка хлеба, грубая рубашка
и две пары чулок. Кроме того, в кармане был пенни - подарок Сауербери
после каких-то похорон, на которых Оливер особенно отличился. "Чистая
рубашка, - подумал Оливер, - вещь прекрасная, так же как две пары зашто-
панных чулок и пенни; но от этого мало пользы тому, кто должен пройти
шестьдесят пять миль в зимнюю пору".
Оливер, как и большинство людей, отличался чрезвычайной готовностью и
уменьем подмечать трудности, но был совершенно беспомощен, когда нужно
было придумать какой-нибудь осуществимый способ их преодолеть. И после
долгих размышлений, оказавшихся бесплодными, он перебросил свой узелок
через другое плечо и поплелся дальше.
В тот день Оливер прошел двадцать миль, и за все это время у него во
рту не было ничего, кроме сухой корки хлеба и воды, которую он выпросил
у дверей придорожного коттеджа. Когда стемнело, он свернул на луг и, за-
бравшись в стог сена, решил лежать здесь до утра. Сначала ему было
страшно, потому что ветер уныло завывал над оголенными полями. Ему было
холодно, он был голоден и никогда еще не чувствовал себя таким одиноким.
Но, очень устав от ходьбы, он скоро заснул и забыл о своих невзгодах.
К утру он озяб, окоченел и был так голоден, что поневоле обменял свой
пенни на маленький хлебец в первой же деревне, через которую случилось
ему проходить. Он прошел не больше двенадцати миль, когда снова спусти-
лась ночь. Ступни его ныли, и от усталости подкашивались ноги. Прошла
