Чарльз Диккенс
Приключения Оливера Твиста
Изд. "ХудЛит", Москва, 1958 г.
OCR Палек, 1998 г.
Собрание сочинений, т. 4
Десятое, пересмотренное издание перевода пер. А. В. Кривцовой
ПРЕДИСЛОВИЕ
В свое время сочли грубым и непристойным, что я выбрал некоторых ге-
роев этого повествования из среды самых преступных и деградировавших
представителей лондонского населения.
Не видя никакой причины, в пору писания этой книги, почему подонки
общества (поскольку их речь не оскорбляет слуха) не могут служить целям
моральным в той же мере, как его пена и сливки, - я дерзнул верить, что
это самое "свое время" может и не означать "во все времена" или даже
"долгое время". У меня были веские причины избрать подобный путь. Я чи-
тал десятки книг о ворах: славные ребята (большей частью любезные), оде-
ты безукоризненно, кошелек туго набит, знатоки лошадей, держат себя
весьма самоуверенно, преуспевают в галантных интригах, мастера петь пес-
ни, распить бутылку, сыграть в карты или кости - прекрасное общество для
самых достойных. Но я нигде не встречался (исключая - Хогарта) с жалкой
действительностью. Мне казалось, что изобразить реальных членов преступ-
ной шайки, нарисовать их во всем их уродстве, со всей их гнусностью, по-
казать убогую, нищую их жизнь, показать их такими, каковы они на самом
деле, - вечно крадутся они, охваченные тревогой, по самым грязным тропам
жизни, и куда бы ни взглянули, везде маячит перед ними большая черная
страшная виселица, - мне казалось, что изобразить Это - значит попы-
таться сделать то, что необходимо и что сослужит службу обществу. И я
это исполнил в меру моих сил.
Во всех известных мне книгах, где изображены подобные типы, они всег-
да чем-то прельщают и соблазняют. Даже в "Опере нищего" жизнь воров
изображена так, что, пожалуй, ей можно позавидовать: капитан Макхит, ок-
руженный соблазнительным ореолом власти и завоевавший преданную любовь
красивейшей девушки, единственной безупречной героини в пьесе, вызывает
у слабовольных зрителей такое же восхищение и желание ему подражать, как
и любой обходительный джентльмен в красном мундире, который, по словам
Вольтера, купил право командовать двумя-тремя тысячами человек и так
храбр, что не боится за их жизнь. Вопрос Джонсона, станет ли кто-нибудь
вором, потому что смертный приговор Макхиту был отменен, - кажется мне
не относящимся к делу. Я же спрашиваю себя, помешает ли комунибудь стать
вором то обстоятельство, что Макхит был приговорен к смерти и что су-
ществуют Пичум и Локит. И, вспоминая бурную жизнь капитана, его велико-
лепную внешность, огромный успех и великие достоинства, я чувствую уве-
ренность, что ни одному человеку с подобными же наклонностями не послу-
жит капитан предостережением и ни один человек не увидит в этой пьесе
ничего, кроме усыпанной цветами дороги, хоть она с течением времени и
приводит почтенного честолюбца к виселице.
В самом деле, Грэй высмеивал в своей остроумной сатире общество в це-
лом и, занятый более важными вопросами, не заботился о том, какое впе-
чатление произведет его герой. То же самое можно сказать и о превосход-
ном, сильном романе сэра Эдуарда Бульвера "Поль Клиффорд", который никак
нельзя считать произведением, имеющим отношение к затронутой мною теме;
автор и сам не ставил перед собой подобной задачи.
Какова же изображенная на этих страницах жизнь, повседневная жизнь
Вора? В чем ее очарование для людей молодых и с дурными наклонностями,
каковы ее соблазны для самых тупоумных юнцов? Нет здесь ни скачек гало-
пом по вересковой степи, залитой лунным светом, ни веселых пирушек в
уютной пещере, нет ни соблазнительных нарядов, ни галунов, ни кружев, ни
ботфортов, ни малиновых жилетов и рукавчиков, нет ничего от того бах-
вальства и той вольности, какими с незапамятных времен приукрашивали
"большую дорогу". Холодные, серые, ночные лондонские улицы, в которых не
найти пристанища; грязные и вонючие логовища - обитель всех пороков;
притоны голода и болезни; жалкие лохмотья, которые вот-вот рассыплются,
- что в этом соблазнительного?
Однако иные люди столь утонченны от природы и столь деликатны, что не
в силах созерцать подобные ужасы. Они не отворачиваются инстинктивно от
преступления, нет, но преступник, чтобы прийтись им по вкусу, должен
быть, подобно кушаньям, подан с деликатной приправой. Какой-нибудь Мака-
рони в зеленом бархате - восхитительное созданье, ну а такой в бумазей-
ной рубахе невыносим! Какая-нибудь миссис Макарони - особа в короткой
юбочке и маскарадном костюме - заслуживает того, чтобы ее изображали в
живых картинах и на литографиях, украшающих популярные песенки; ну а
Нэнси - существо в бумажном платье и дешевой шали - недопустима! Удиви-
тельно, как отворачивается Добродетель от грязных чулок и как Порок, со-
четаясь с лентами и ярким нарядом, меняет, подобно замужним женщинам,
свое имя и становится Романтикой.
Но одна из задач этой книги - показать суровую правду, даже когда она
выступает в обличье тех людей, которые столь превознесены в романах, а
посему я не утаил от своих читателей ни одной дырки в сюртуке Плута, ни
одной папильотки в растрепанных волосах Нэнси. Я совсем не верил в дели-
катность тех, которым не под силу их созерцать. У меня не было ни малей-
шего желания завоевывать сторонников среди подобных людей. Я не питал
уважения к их мнению, хорошему или плохому, не добивался их одобрения и
не для их развлечения писал.
О Нэнси говорили, что ее преданная любовь к свирепому грабителю ка-
жется неестественной. И в то же время возражали против Сайкса, - до-
вольно непоследовательно, как смею я думать, - утверждая, будто краски
сгущены, ибо в нем нет и следа тех искупающих качеств, против которых
возражали, находя их неестественными в его любовнице. В ответ на послед-
нее возражение замечу только, что, как я опасаюсь, на свете все же есть
такие бесчувственные и бессердечные натуры, которые окончательно и без-
надежно испорчены. Как бы там ни было, я уверен в одном: такие люди, как
Сайкс, существуют, и если пристально следить за ними на протяжении того
же периода времени и при тех же обстоятельствах, что изображены в рома-
не, они не обнаружат ни в одном своем поступке ни малейшего признака
добрых чувств. То ли всякое, более мягкое человеческое чувство в них
умерло, то ли заржавела струна, которой следовало коснуться, и трудно ее
найти - об этом я не берусь судить, но я уверен, что дело обстоит именно
так.
Бесполезно спорить о том, естественны или неестественны поведение и
характер девушки, возможны или немыслимы, правильны или нет. Они - сама
правда. Всякий, кто наблюдал эти печальные тени жизни, должен это знать.
Начиная с первого появления этой жалкой несчастной девушки и кончая тем,
как она опускает свою окровавленную голову на грудь грабителя, здесь нет
ни малейшего преувеличения или натяжки. Это святая правда, ибо эту прав-
ду бог оставляет в душах развращенных и несчастных; надежда еще тлеет в
них; последняя чистая капля воды на дне заросшего тиной колодца. В ней
заключены и лучшие и худшие стороны нашей природы - множество самых
уродливых ее свойств, но есть и самые прекрасные; это - противоречие,
аномалия, кажущиеся невозможными, но это - правда. Я рад, что в ней
усомнились, ибо, если бы я нуждался в подтверждении того, что эту правду
нужно сказать, последнее обстоятельство вдохнуло бы в меня эту уверен-
ность.
В тысяча восемьсот пятидесятом году один чудаколдермен во всеуслыша-
ние заявил в Лондоне, что острова Джекоба нет и никогда не было. Но и в
тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году остров Джекоба (по-прежнему
место незавидное) продолжает существовать, хотя значительно изменился к
лучшему.
ГЛАВА I повествует о месте, где родился Оливер Твист, и обстоя-
тельствах, сопутствовавших его рождению
Среди общественных зданий в некоем городе, который по многим причинам
благоразумнее будет не называть и которому я не дам никакого вымышленно-
го наименования, находится здание, издавна встречающееся почти во всех
городах, больших и малых, именно - работный дом. И в ртом работном доме
родился, - я могу себя не утруждать указанием дня и числа, так как это
не имеет никакого значения для читателя, во всяком случае на данной ста-
дии повествования, - родился смертный, чье имя предшествует началу этой
главы.
Когда приходский врач ввел его в сей мир печали и скорбей, долгое
время казалось весьма сомнительным, выживет ли ребенок, чтобы получить
какое бы то ни было имя; по всей вероятности, эти мемуары никогда не
вышли бы в свет, а если бы вышли, то заняли бы не более двух-трех стра-
ниц и благодаря этому бесценному качеству являли бы собою самый краткий
и правдивый образец биографии из всех сохранившихся в литературе любого
века или любой страны.
Хотя я не склонен утверждать, что рождение в работном доме само по
себе самая счастливая и завидная участь, какая может выпасть на долю че-
ловека, тем не менее я полагаю, что при данных условиях это было наилуч-
шим для Оливера Твиста. Потому что весьма трудно было добиться, чтобы
Оливер Твист взял на себя заботу о своем дыхании, а это занятие хлопот-
ливое, хотя обычай сделал его необходимым для нашего безболезненного су-
ществования. В течение некоторого времени он лежал, задыхающийся, на
шерстяном матрасике, находясь в неустойчивом равновесии между этим миром
и грядущим и решительно склоняясь в пользу последнего. Если бы на протя-
жении этого короткого промежутка времени Оливер был окружен заботливыми
бабушками, встревоженными тетками, опытными сиделками и премудрыми док-
торами, он неизбежно и, несомненно был бы загублен. Но так как никого
поблизости не было, кроме нищей старухи, у которой голова затуманилась
от непривычной порции пива, и приходского врача, исполнявшего свои обя-
занности по договору, Оливер и Природа вдвоем выиграли битву. В ре-
зультате Оливер после недолгой борьбы вздохнул, чихнул и возвестил оби-
тателям работного дома о новом бремени, ложившемся на приход, испустив
такой громкий вопль, какой только можно было ожидать от младенца мужско-
го пола, который три с четвертью минуты назад получил сей весьма полез-
ный дар - голос.
Как только Оливер обнаружил это первое доказательство надлежащей и
свободной деятельности своих легких, лоскутное одеяло, небрежно брошен-
ное на железную кровать, зашевелилось, бледное лицо молодой женщины при-
поднялось с подушки и слабый голос невнятно произнес:
- Дайте мне посмотреть на ребенка - и умереть.
Врач сидел у камина, согревая и потирая ладони. Когда заговорила мо-
лодая женщина, он встал и, подойдя к изголовью, сказал ласковее, чем
можно было от него ждать:
- Ну, вам еще рано говорить о смерти!
- Конечно, боже избавь! - вмешалась сиделка, торопливо засовывая в
карман зеленую бутылку, содержимое которой она с явным удовольствием
смаковала в углу комнаты. - Боже избавь! Вот когда она проживет столько,
сколько прожила я, сэр, да произведет на свет тринадцать ребят, и из них
останутся в живых двое, да и те будут с нею в работном доме, вот тогда
она образумится и не будет принимать все близко к сердцу!.. Подумайте,
милая, о том, что значит быть матерью! Какой у вас милый ребеночек!
По-видимому, эта утешительная перспектива материнства не произвела
надлежащего впечатления. Больная покачала головой и протянула руку к ре-
бенку.
Доктор передал его в ее объятия. Она страстно прижалась холодными,
бледными губами к его лбу, провела рукой по лицу, дико осмотрелась вок-
руг, вздрогнула, откинулась назад... и умерла. Ей растирали грудь, руки
и виски, но сердце остановилось навеки. Что-то говорили о надежде и ус-
покоении. Но этого она давно уже не ведала.
