барона не было секретаря. За небольшую плату, а то и вовсе без жалованья
можно попробовать наняться к нему.
У Джорджа был покровитель, настоятель Фоенс, духовник из
аристократического рода, который устраивал Джорджа в среднюю школу и
считал, что было бы скверно, если такой умный мальчик с аристократической
фамилией Билл оказался вкрестьянской школе. Джордж попросил настоятеля
познакомить его с Байроном Хедемарком. Настоятель согласился, что пост
секретаря при бароне может оказаться полезным, ну хотя бы на период летних
каникул.
Барон обошёлся с молодым студентом учтиво и поручил ему привести в
порядок счета усадьбы. Они были запущены, но Джордж достаточно владел
бухгалтерским делом, чтобы справиться с этим. Когда он покончил с ним, ему
практически больше нечего было делать, так как барон не вёл переписки и не
составлял никаких документов.
Но после обеда барон был не прочь порассуждать о философии и религии.
Никаких намёков о случае с Адельбрандом, но Джорджу казалось, что он
близок к цели. Он стал рассуждать о некоторых упущениях церковников по
тексту библии.
- Возьмём случай с Саулом и волшебницей из Аэндора, - начал однажды
Джордж. - Она воскресила Самуила заклинаниями. "Саул, для чего ты
тревожишь меня?" И в ответ на вопрос Саула об исходе завтрашней битвы
Самуил сказал: "Завтра ты и твои сыновья будете со мной". Так вот церковь
утверждает, что Самуил был на небесах. А в библии не говорится, что
онсошёл с небес, чтобы поговорить с Саулом, он пришёл снизу, из могилы, в
погребальных одеждах. И он напророчил, что Саул с сыновьями будет с ним,
но не на небесах, а в некотором тенистом месте, где не любят, чтобы
тревожили их сон. В этом месте Саул с сыновьями узнает будущее. А ведь
Ионафан должен был знать о том постыдном трюке, которым Соломон сумел
убить сына-калеку Ионафана, не нарушая своего обещания Давиду. Вам не
кажется, что Ионафан должен был преследовать Соломона? И если да, то разве
Соломон не сообщил бы нам об этом?
Барон отвернулся. - Молодые люди бывают иногда слишком умными. Вы
пытались вынудить меня словом или фразой, или выражением лица дать вам
знать что-либо о якобы бывшем со мной случае. Никому никогда не удастся
сделать этого, пока я жив. Именно это и было вашей целью, когда вы
просились устроиться у меня. Так как вам это не удалось, вам нет резону
оставаться здесь дальше. Управляющий уплатит вам месячное жалованье
вперёд. Я же больше не хочу вас видеть.
Следующий барон Хедемарк велел засыпать озеро. Слуги не возражали, они
даже охотно возили землю к озёрку.
Череп Адельбранда и волосы Лонтилии теперь покоятся под двухсотфутовым
слоем земли и мусора.
ДОЛОРЕС
Молодежь бунтовала. Мальчики-подростки уклонялись от выполнения домашних
обязанностей, выдаивали коров кое-как, не кормили лошадей по вечерам,
поросята визжали, требуя овощей.
В школе они нахально уклонялись от занятий, уходили на перемену и
больше в этот день в школе не появлялись. Они любили собираться на
перекрёстках улиц, отпуская шуточки в адрес проходивших мимо девушек и
женщин, которые убыстряли шаг, боясь услышать то, что им не полагалось
слышать. Поздно вечером, когда "предок" уже храпел, они украдкой
выбирались из дома и присоединялись к компании в каком-нибудь
полуподвальном кафе-мороженом, где, зная ходы и выходы, можно было достать
и пива. И какими мужскими и лихими были разговоры юнцов,которые накалялись
до такой степени, что хозяин выставлял их за дверь.
Дело было в середине семидесятых годов девятнадцатого века. Энтузиазм и
надежды бурного времени по окончании гражданской войны уступили место
всеобщему разочарованию во время депрессии 1873 года, когда не проявлялось
тенденции к движению вперёд. Но нельзя приписывать бунт молодёжи
толькодепрессии. Депрессии ведь бывали и раньше, но они не приводили к
такому потрясению духа у молодёжи.
Директор средней школы считал, что понимает причину такого положения. В
так называемых просвещённых районах дисциплина в семье совсем сошла на
нет. Матери больше не шлёпают малышей, отцы не прибегают к ремню при
воспитании подростков.
Школьному учителю уже не позволялось пользоваться прутом или даже
тапочком в отношении мальчика, который корчил ему рожу или показывал язык.
"Суть дисциплины, - говаривал директор, - это розги. Отложите розгу в
сторону и получите то, что сейчас имеем: мальчишки, которые не уважают
никого и ничего". У священника было другое объяснение. Оно состояло в
ослаблении религии в результате популяризации простых либеральных
взглядов. Кто из проповедников осмеливается упоминать об адском огне перед
паствой? А что представляет собой религия без адского пламени? Отцы,
может, и числятся прихожанами, но разве они ходят в церковь регулярно? Они
сидят по домам и играют в покер. Если уж отец отлынивает от церкви ради
покера, то что же странного в том, что его сын пропускает занятия, чтобы
поиграть в биллиард?
У отставного моряка-капитана была своя объясняющая всё теория. Все беды
происходят от пароходов. Ещё со времён Адама взрослеющие мальчики всегда
бунтовали против "предка". Но в молодые годы капитана наиболее деятельные
из них убегали на море. Мальчики представляли себе жизнь моряка, как
сплошное путешествие, иногда продолжительностью года в два, вокруг
штормящего мыса Горн, через Тихий океан к зачарованным островам, где
какие-то странные люди жили странными обычаями, и где не было никаких
законов и правил, когда сходишь на берег. Начинаешь юнгой, но потом
становишься умелым моряком, боцманом, капитаном шлюпа в стихии пиратов и
тайфунов, возможно даже капитаном большого пакетбота.
Такова была собственная карьера капитана. Если кто-либо возражал, что
немного мальчиков может отправиться в море, то капитан утверждал, что их
достаточно, чтобы укомплектовать обширный торговый флот. Не всех
сорванцов, конечно, можно пристроить. Но в каждой ватаге мальчишек есть
вожак, и когда этот заводила уходит на флот, то все остальные ребята со
временем остепеняются, кто как может.
Теперь же море утратило свою привлекательность. Пароходы ходят по морю
напролом, независимо от погоды. Нет уже героической борьбы с парусом на
главной мачте в шквал, нет томительных дней ожидания в экваториальной
штилевой полосе, нет романтики островов в океане, ничего, кроме жаркой
работы по погрузке мешков с копрой. Никакого продвижения по службе, всё,
на что может надеяться в жизни парнишка, так это работа кочегара,
подручного, и - что гораздо более вероятно - матроса на палубе, постоянно
занятого очисткой палубы от туч пепла или же вечным перекладыванием и
сортировкой ящиков и мешков в трюме, которые надо подготовить к следующему
порту захода.
Море ушло, и в этом-то вся беда.
Генри Сайру (Хэнку в своей ватаге) было восемнадцать лет, он учился в
последнем классе неполной средней школы в Ньюарке. Он был старшим сыном
трудолюбивого и процветающего огородника, специализировавшегося на продаже
овощей. С тех пор, как он научился отличать одно растение от другого, его
главным занятием была прополка сорняков. Если бы их можно было выполоть
раз и навсегда, то тогда было бы чувство удовлетворения. Но после
следующего дождя новая поросль сорняков давала свои наглые побеги. Отец и
брат Джон, на два года моложе его, обожали выпалывать сорняки. Для Джона
длинный ряд моркови или свеклы, должным образом прореженный и совершенно
без сорняков, был прекраснее "Оды соловью" Китса, которую он выучил
наизусть ещё в начальной школе. А Генри терпеть не мог сорняки и их
хозяев, морковь и свеклу. Он уважал Джона за его страсть к выпалыванию
сорняков до тех пор, пока сам оставался Генри. Но теперь, когда стал
Хэнком, он стал презирать Джона.
В те времена в начальных школах ещё не было принято давать домашних
заданий. Во время весеннего полугодия Генри занимался прополкой два часа
поутру до школы и примерно столько же времени после школы. Когда школа
закрывалась на летние каникулы, г-н Сайр со своими двумя сыновьями
устраивал просто оргию по прополке.
К концу лета сорняки больше уж не могли навредить овощам, но г-н Сайр с
Джоном расправлялись с ними так же безжалостно, чтобы они не сеяли свои
семена на землю на будущий год. И Генри приходилось тянуться за ними.
Средняя школа стала для него благословенной отдушиной. Там надо было
выполнять умеренный объём домашних заданий. Генри растрогал учителей до
глубины души, выпрашивая дополнительные задания. Никакой прополки до
каникул, и Генри добился, чтобы учителя дали ему задание на лето.
Но на третий год Генри, теперь уже Хэнк, ввязался в компанию ребят,
которые ненавидели учёбу так же страстно, как он раньше ненавидел сорняки.
Иногда они уходили с уроков, чтобы подзаработать на случайных шабашках,
деньги затем тратились на полуазартные игры в бильярдной. На экзаменах они
подсаживались к мальчикам, которые не входили в их шайку, и бессовестно
списывали. При этом им удавалось получать лишь оценки не выше тройки.
В семье ужаснулись, когда получили табель Генри. Джон не поверил своим
глазам.
Здесь была какая-то ошибка. Им попал чей-то чужой табель. Но отец лишь
покачал головой. - Нет, Джон, я не раз слыхал о том, что ученики
собираются в шайки и прогуливают уроки. Мне один приятель говорил, что
несколько раз видел Генри в худшей из шаек в школе. Я поговорю с ним.
- Генри, - сказал он. - Твой табель наводит меня на мысль, что тебе не
подходит жизнь образованного человека. Ты хорошо было начал, но на этом
вроде бы всё и кончилось. Ну ладно, подождём табель за второе полугодие.
Если он будет похож на этот, то тебе придётся бросить весь этот вздор со
средней школой, закатать рукава и приняться за работу.
Генри знал, что табель за второе полугодие будет ещё хуже. Учителя
знали о том, какой размах приняло списывание, и создали целый штат
инспекторов, которые должны были поймать любого, кто списывает. И Генри
просто не мог наверстать во втором полугодии то, что пропустил в первом.
Полный провал маячил перед ним и всей его шайкой. Остальные члены шайки
со злорадством предвкушали - или по крайней мере делали вид - тот кризис,
который им предстоит дома. У Генри же на душе не было ликования. Он не
сможет посмотреть в глаза своим домочадцам. Они поймут, что он опозорил
их, да так ведь оно и есть. Он опозорил себя. Он мог бы работать на
огороде ничуть не хуже остальных, но позора пережить не мог.
Ему ничего не оставалось, как уйти из дому. Он поедет на запад. У него
было немного денег, которые ему удалось получить на разных работах, убегая
с уроков.
Этого будет достаточно на билет до Питтсбурга, города далеко на западе,
судя по познаниям, почерпнутым из курса географии в начальной школе.
Однажды утром он надел свой лучший костюм, набил карманы носовыми
платками и ушёл из дому как будто бы в школу. Он не мог взять чемодана,
это выдало бы его.
Попрощался с матерью, а отец с братом в это время работали на огороде.
Генри впервые путешествовал по железной дороге. На местном поезде ему
придётся провести остаток дня и всю ночь, чтобы добраться до Питтсбурга. В
светлое время суток Генри с удовольствием рассматривал пробегавшие мимо
поля и леса. Ведь он и сам убегал. Но ночью было не так уж приятно. Ему не
хватало привычной кровати и перины. Он иногда засыпал сидя на несколько
минут, но грохот колёс останавливающегося поезда и снова стук при троганьи
с места будил его, и он чувствовал себя несчастным. В такие минуты совесть
набрасывается на человека как огромная хищная птица с чёрными крыльями.
Каким же дураком он был, когда связался с этой дурацкой компанией!
Опозорился. Потерял дом, милый, добрый дом, несмотря на сорняки.
Да кончится ли когда-нибудь эта ночь? Она, наконец, прошла словно
вечность.
Питтсбург! Семь часов утра. Когда Генри спускался по ступеням вокзала
на мрачную и негостеприимную улицу, он чувствовал себя разбитым и
несчастным.
