если имя твое от нас скрыто, то стихи твои от нас не скрыты".
И я сел, и вдруг ворота открылись, и вышла первая девушка, и было в
руках ее блюдо плодов и блюдо сладостей. И я поел сладостей и плодов, и
поблагодарил девушку за ее милость, и хотел уходить, и вдруг какая-то
девушка закричала: "Посиди, о Асмаи!" И, подняв к ней глаза, я увидел
розовую руку в желтом рукаве и подумал, что луна сияет из-под облаков. И
девушка кинула мне кошелек, в котором было триста динаров, и сказала:
"Это моя деньги, и они - подарок тебе от меня за твой приговор".
"А почему ты рассудил в пользу младшей?" - спросил повелитель право-
верных. И аль-Асмаи сказал: "О повелитель правоверных, - да продлит Ал-
лах твою жизнь! - старшая сказала: "Я удивлюсь, если он посетит во сне
мое ложе", - и это скрыто и связано с условием: может и случиться, и не
случиться. Что до средней, то мимо нее прошел во сне призрак воображе-
ния, и она его приветствовала; что же касается стиха младшей, то она
сказала в нем, что лежала с любимым, как лежат в действительности, и
вдыхала его дыханье, которое приятнее мускуса, и выкупила бы его своей
душой и семьей. А выкупают душой только того, кто дороже всего на све-
те". - "Ты отличился, о Асмаи!" - воскликнул халиф и тоже дал ему триста
динаров за его рассказ.
Рассказ об Ибрахиме Мосульском и дьяволе
Рассказывают также, что Абу-Исхак-Ибрахим Мосульский рассказывал и
сказал: "Я попросил ар-Рашида подарить мне какой-нибудь день, чтобы я
мог уединиться с моими родными и друзьями, и он позволил мне это в день
субботы. И я пришел домой и стал приготовлять себе кушанья и напитки и
то, что мне было нужно, и приказал привратникам запереть (ворота и нико-
му не позволять ко мне войти. И когда я находился в зале, окруженный
женщинами, вдруг вошел ко мне старец, внушающий почтение и красивый, в
белых одеждах и мягкой рубахе, с тайлесаном на голове. В ручках у него
был посох с серебряной рукояткой, и от него веяло запахом благовоний,
который наполнил помещения и проход. И охватил меня великий гнев оттого,
что этот старен вошел ко мне, и я решил прогнать привратников, а старец
приветствовал меня наилучшим приветствием, и я ответил ему и велел ему
сесть. И он сел и стал со мной беседовать, ведя речь об арабах пустыни и
их стихах. И исчез бывший во мне гнев, и я подумал, что слуги хотели
доставить мне радость, впустив ко мне подобного человека, так как он был
образован я остроумен. "Не угодно ли тебе поесть?" - спросил я старца, и
он сказал: "Нет мне в этом нужды". И тогда я опросил: "А попить?" И ста-
рец молвил: "Это пусть будет по-твоему".
И я выпил ритль и дал ему выпить столько же, и затем он сказал мне:
"О Абу-Исхак, не хочешь ли ты чтонибудь мне спеть - мы послушаем твое
искусство, в котором ты превзошел и простого и избранного".
И слова старца разгневали меня, но потом я облегчил для себя это дело
и, взяв лютню, ударил по ней и запел. И старец сказал: "Прекрасно, о
Абу-Исхак!"
И тогда, - говорил Ибрахим, - я стал еще более гневен и подумал: "Он
не удовлетворился тем, что вошел ко мне без позволения, и пристает с
просьбами, но назвал меня по имени, не зная, как ко мне обратиться".
"Не хочешь ли ты прибавить еще, а мы с тобой потягаемся?" - сказал
потом старец. И я стерпел эту тяготу и, взяв лютню, запел, и был внима-
телен при пении и проявил заботливость, так как старец сказал: "А мы с
тобой потягаемся..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот восемьдесят восьмая ночь
Когда же настала шестьсот восемьдесят восьмая ночь, она сказала:
"Дошло до меня, о счастливый царь, что старец сказал АбуИсхаку: "Не хо-
чешь ли ты прибавить еще, а мы с тобой помочь "И я стерпел эту тяготу, -
говорил Абу-Исхак, - и, взяв лютню, запел и был внимателен при пении и
проявил полную заботливость, так как старец сказал: "А мы с тобой потя-
гаемся". И старец пришел в восторг и воскликнул: "Прекрасно, о господин
мой! И затем он спросил: "Позволишь ля ты мне петь?" И я ответил ему:
"Твое дело!" И счел, что он слаб умом, если будет петь в моем при-
сутствии после того, что услышал от меня. Старец взял лютни и стал ее
настраивать, и, клянусь Аллахом, мне представилось, что лютня говорит
ясным арабским языком, прекрасным, жеманным голосом! И старец начал петь
такие стихи:
"Вся печень изранена моя, - кто бы продал мне
Другую, здоровую, в обмен, без болячек?
Но все отказались люди печень мою купить -
Никто за здоровое не купит больное.
Стенаю я от тоски, в груди поселившейся,
Как стонет давящийся, вином заболевший".
И клянусь Аллахом, - говорил Абу-Исхак, - я подумал, что двери и сте-
ны и все, что есть в доме, отвечает ему и поет с ним, так прекрасен был
его голос, и мне казалось даже, что я слышу, как мои члены и одежда от-
вечают ему. И я сидел, оторопев, и не был в состоянии ни говорить, ни
двигаться из-за того, что вошло ко мне в сердце, а старец запел такие
стихи:
"О голуби аль-Лива [570], вернитесь хоть раз ко мне -
По вашим я голосам тоскую безмерно!
Вернулись они к ветвям, едва не убив меня,
И им не открыл едва я все свои тайны.
И криком зовут они ушедшего, словно бы
Вина напились они и им одержимы.
Не видел мой глаз вовек голубок, подобных им,
Хоть плачут, но из их глаз слеза не струится.
И он пропел еще такие стихи:
"О Неджда зефир, когда подуешь из Неджда ты,
Твое дуновение тоски мне прибавит лишь.
Голубка проворковала в утренний светлый час
В ветвях переплетшихся лавровых и ивовых.
И плачет в тоске она, как маленькое дитя,
Являя тоску и страсть, которых не ведал я.
Они говорят, что милый, если приблизится,
Наскучит, и отдаленность лечит от страсти нас.
Лечились по-всякому, и не исцелились мы.
Но близость жилищ все ж лучше, чем отдаление,
Хоть близость жилищ не может быть нам полезною,
Коль тот, кто любим тобой, не знает к тебе любви".
И потом старец сказал: "О Ибрахим, спой напев, который ты услышал, и
придерживайся этого способа в своем пении, и научи ему твоих невольниц".
- "Повтори напев", - сказал я. Но старец молвил: "Ты не нуждаешься в
повторении, ты уже схватил его и покончил с ним".
И потом он исчез передо мной, и я удивился и, взяв меч, вытащил его и
побежал к дверям гарема, но увидел, что они заперты. И я спросил не-
вольниц: "Что вы слышали?" И они сказали: "Мы слышали самое лучшее и са-
мое прекрасное пение".
И тогда я вышел в недоумении к воротам дома и, увидев, что они запер-
ты, спросил привратников про старца, и они сказали: "Какой старец? Кля-
немся Аллахом, к тебе не входил сегодня никто".
И я вернулся, обдумывая это дело, и вдруг кто-то невидимо заговорил
из угла комнаты и сказал: "Не беда, о Абу-Исхак, я - Абу-Мурра [571], и я
был сегодня твоим собутыльником. Не пугайся же!"
И я поехал к ар-Рашиду и рассказал ему эту историю, и ар-Рашид ска-
зал: "Повтори напевы, которым ты научился от него". И я взял лютню и
стал играть, и вдруг оказывается, напевы крепко утвердились у меня в
груди.
И ар-Рашид пришел от них в восторг и стал пить под них, хотя и не ув-
лекался вином, и говорил: "О, если бы он дал один день насладиться со-
бою, как дал насладиться тебе".
И затем он приказал выдать мне награду, и я взял ее и уехал".
Рассказ об Джамиле и сыне его дяди
Рассказывают также, что Масрур-евнух говорил: "Однажды ночью повели-
тель правоверных Харун ар-Рашид сильно мучился бессонницей. И он спросил
меня: "О Масрур, кто у ворот из поэтов?" И я вышел в проход и увидал
Джамиля ибн Мамара-альУзри [572] и сказал ему: "Отвечай повелителю право-
верных!" И Джамиль молвил: "Слушаю и повинуюсь!" И я вошел, и он вошел
со мною и оказался меж рук Харуна ар-Рашида, и приветствовал его, как
приветствуют халифов.
И ар-Рашид вернул ему приветствие и велел ему сесть, и потом сказал:
"О Джамиль, есть ли у тебя какой-нибудь удивительный рассказ?" - "Да, о
повелитель правоверных, - ответил Джамиль. - Что тебе более любо: то,
что я видел и лицезрел, или то, что я слышал и чему внимал?" - "Расскажи
мне о том, что ты видел и лицезрел", - сказал халиф. И Джамиль молвил:
"Хорошо, о повелитель правоверных! Обратись ко мне всем своим существом
и прислушайся ко мне ушами".
И ар-Рашид взял подушку из вышитой золотом красной парчи, набитую
перьями страусов, и положил ее себе под бедра, а затем он оперся на нее
локтями и сказал: "Ну, подавай свой рассказ, Джамиль!"
"Знай, о повелитель правоверных, - сказал Джамиль, - что я пленился
одной девушкой и любил ее и часто ее посещал..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот восемьдесят девятая ночь
Когда же настала шестьсот восемьдесят девятая ночь, она сказала:
"Дошло до меня, о счастливый царь, что повелитель правоверных Харун
ар-Рашид облокотился на парчовую подушку и сказал:
"Ну, подавай свой рассказ, Джамиль!" И Джамиль начал: "Знай, о пове-
литель правоверных, что я пленился одной девушкой и любил ее и часто ее
посещал, так как она была предметом моих желаний, тем, что я просил от
жизни. А потом ее родные уехали с вею из-за скудности пастбищ, и я про-
вел некоторое время, не видя ее, но затем тоска взволновала меня и потя-
нула к этой девушке, и душа моя заговорила о том, чтобы к вей отпра-
виться. И когда наступила некая ночь из ночей, тоска по девушке начала
трясти меня, и я поднялся и, затянув седло на верблюдице, повязал тюр-
бан, надел свое рубище, опоясался мечом и подвязал копье. А затем сел на
верблюдицу и выехал, направляясь к девушке, и ехал быстрым ходом. И я
выехал некоей ночью, и была эта yочь темная, непроглядная, и приходилось
мне к тому же преодолевать спуски в долины и подъемы на горы. И и слышал
со всех сторон рыканье львов, вой волков и голоса зверей, и мой разум
смутился, и взволновалось мое сердце, а язык мой неослабно поминал Алла-
ха великого.
И когда я ехал таким образом, вдруг одолел меня сон, и верблюдица
пошла со мной не по той дороге, по которой я ехал, и сон овладел мной. И
вдруг что-то ударило меня по голове, и я проснулся, испуганный, устра-
шенный, и увидел деревья и реки. И птицы на ветвях щебетали на разные
голоса и напевы, а деревья на лугу переплетались одно с другим. И я со-
шел с верблюдицы и взял поводья в руки и до тех пор осторожно выбирался,
пока не вывел ее из-за этих деревьев на равнину. И тогда я поправил на
ней седло и сел на ее спине прямо, и не знал я, куда направиться и в ка-
кое место погонят меня судьбы. И я углубился взором в эту пустыню, и
блеснул мне огонь по середине ее. И тогда я ударил верблюдицу пяткой и
ехал по направлению к огню, пока не приблизился. И я приблизился к огню
и всмотрелся, и вдруг вижу палатку, воткнутое копье, возвышающееся зна-
мя, коней и свободно пасущихся верблюдов! И я сказал себе: "С этим шат-
ром связано великое дело, так как я не вижу в этой пустыне ничего друго-
го". И я направился в сторону шатра и сказал: "Мир с вами, обитатели
шатра, и милость Аллаха и его благословение!" И вышел ко мне из шатра
юноша, сын девятнадцати лет, подобный луне, когда она сияет, и доблесть
была видна меж его глаз. "И с тобою мир и милость Аллаха и благословение
его, о брат арабов! - сказал он. - Я думаю, что ты сбился с дороги". -
"Это так и есть, - ответил я. - Выведи меня, помилует тебя Аллах!" - "О
брат арабов, - молвил юноша, - наша местность полна львов, а сегодня
ночь мрачная, дикая, очень темная и холодная, и я боюсь, что растерзает
тебя зверь. Остановись у меня, в уюте и просторе, а когда прядет завт-
рашний день, я выведу тебя на дорогу".
И я сошел с верблюдицы и спутал ей ноги длинным поводом, а потом снял
бывшие на мне одежды и разделся и немного посидел. И юноша взял овцу и
