Абу-Иса лишь достигнуть пребывания с Куррат-аль-Айн в доме ее господи-
на.) "Это мнение правильное!" - оказал аль-Мамун. И потом он велел ос-
настить лодку, которую называли "Крылатая", и ему подвели лодку, и он
сел в нее с толпой своих приближенных. И первый дворец, в который он
вступил, был дворец Хумейда-длинного из Туса. И они вошли к нему во дво-
рец, в неожиданное время, и нашли его сидящим..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Четыреста пятнадцатая ночь
Когда же настала четыреста пятнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что альМамун сел со своими приближенными, и они
ехали, пока не достигли дворца Хумейда-Длинного из Туса. И они вошли к
нему во дворец в неожиданное время и нашли его сидящим на циновке, и пе-
ред ним находились певицы, в руках которых были инструменты для песен -
лютни, свирели и другие.
И аль-Мамун посидел немного, а затем перед ним поставили кушанья из
мяса вьючных животных, среди которых не было ничего из мяса птиц, и
аль-Мамун не стал ни на что смотреть.
"О повелитель правоверных, - сказал Абу-Иса, - мы пришли в это место
неожиданно, хозяин не знал о твоем прибытии. Отправимся же в помещение,
которое для тебя приготовлено и тебе подходит".
И халиф с приближенными поднялся (а с ним вместе был его брат
Абу-Иса), и они отправились к дому Али ибн Хишама.
И когда ибн Хишам узнал об их приходе, он встретил их наилучшим обра-
зом и поцеловал землю меж рук халифа, и затем он пошел с ним во дворец и
отпер покои, лучше которых не видали видящие: пол, колонны и стены были
выложены всевозможным мрамором, который был разрисован всякими румскими
рисунками, а на полу были постланы циновки из Синда [428], покрытые бас-
рийскими коврами, и эти ковры были изготовлены по длине помещения и по
ширине его.
И аль-Мамун посидел некоторое время, оглядывая комнату, потолок и
стены, и затем сказал: "Угости нас чемнибудь!" И Али ибн Хишам в тот же
час и минуту велел принести ему около ста кушаний из куриц, кроме прочих
птиц, похлебок, жарких и освежающих. А после аль-Мамун сказал: "Напои
нас чем-нибудь, о Али!" И Али принес им вина, выкипяченного до трети,
сваренного с плодами в хорошими пряностями, в сосудах из золота, серебра
и хрусталя, а принесли это вино в комнату юноши, подобные месяцам, оде-
тые в александрийские одежды, вышитые золотом, и на груди их были пове-
шены хрустальные фляги розовой воды с мускусом. И аль-Мамун пришел от
того, что увидел, в сильное удивление и сказал: "О Абу-ль-Хасан!" И тот
подскочил к ковру и поцеловал его, а затем он встал перед халифом и ска-
зал: "Я здесь, о повели гель правоверных!" И халиф молвил: "Дай нам ус-
лышать какиенибудь волнующие песни!" - "Слушаю и повинуюсь, о повелитель
правоверных!" - ответил Али, и затем он сказал кому-то из своих прибли-
женных: "Приведи невольницпевиц!" И тот отвечал: "Слушаю и повинуюсь!" И
евнух скрылся на мгновение и пришел, и с ним было десять евнухов, кото-
рые несли десять золотых скамеечек, и они поставили их, и после этого
пришли десять невольниц, подобных незакрытым лунам или цветущим садам, и
на них была черная парча, а на головах у них были венцы из золота. И они
шли, пока не сели на скамеечки, и стали они петь на разные напевы, и
аль-Мамун взглянул на одну из невольниц и прельстился ее изяществом и
прекрасной внешностью.
"Как твое имя, о невольница?" - спросил он. И девушка ответила: "Мое
имя Саджахи, о повелитель правоверных". - "Спой нам, о Саджахи", - мол-
вил халиф. И невольница затянула напев и произнесла такие стихи:
"Иду я, испуганный беседой с любимою,
Походкою низкого, двух львов увидавшего.
Покорность - мой меч, и сердце в страхе, влюблено? -
Страшны мне глаза врагов, глаза соглядатаев.
И к девушке я вхожу, что в неге воспитана,
Похожей на лань холмов, дитя потерявшую".
"Ты отлично спела, о невольница! - сказал халиф. - Чьи это стихи!" -
"Амра ибн Мадикариба аз-Зубейдй, а песня - Мабада" [429], - отвечала не-
вольница. И аль Мамун, Абу-Иса и Али ибн Хишам выпили, а потом невольни-
цы ушли, и пришли еще десять невольниц, и на каждой из них быля шелко-
вые, йеменские материи, затканные золотом. И они сели на скамеечки и
стали петь разные песни, и аль-Мамун посмотрел на одну из невольниц, по-
добную лани песков, и спросил ее: "Как твое имя, о невольница?" И не-
вольница отвечала: "Мое имя Забия, о повелитель правоверных". - "Спой
нам, о Забия", - сказал аль-Мамун. И девушка защебетала устами и произ-
несла такие два стиха:
"Девы вольные, что постыдного не задумали -
Как газелей в Мекке ловить их нам запретно.
За речь нежную их считают все непотребными,
Но распутничать им препятствует их вера".
О А когда она окончила свои стихи, аль-Мамун сказал ей: "Твой дар от
Аллаха..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Четыреста шестнадцатая ночь
Когда же настала четыреста шестнадцатая ночь, она оказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что, когда невольница кончила декламировать,
альМамун сказал ей: "Твой дар от Аллаха! Чьи это стихи?" - "Джерира, -
ответила девушка, - а песня - ибн Сурейджа" [430].
И аль-Мамун и те, кто были с ним, выпили, и невольницы ушли. А после
них пришли десять других невольниц, подобных яхонтам, и на них была
красная парча, шитая золотом и украшенная жемчугом и драгоценными камня-
ми, и были они с непокрытыми головами. И они сели на скамеечки и стали
петь разные песни, и аль-Мамун посмотрел на невольницу среди них, подоб-
ную дневному солнцу, и спросил ее: "Как твое имя, о невольница?" - "Мое
имя Фатии, о повелитель правоверных", - отвечала она. И халиф сказал ей:
"Спой нам, о Фатин". И она затянула напев и произнесла такие стихи:
"Подари мне близость - ведь время ей пришло теперь,
Достаточно разлуки уж вкусила я.
Ты тот, чей лик все прелести собрал в себе,
Но терпение я покинула, на него смотря,
Я жизнь свою истратила, любя тебя,
О, если бы за это мне любовь иметь!"
"Твой дар от Аллаха, о Фатин! Чьи это стихи?" - спросил халиф. И де-
вушка отвечала: "Ади ибн Зейда, а песня - древняя". И аль-Мамун с
Абу-Исой и Ал и ибн Хишамом выпили. Затем эти невольницы ушли, и пришли
после них десять других невольниц, подобные жемчужинам, и была на них
материя, шитая червонным золотом, а стан их охватывали пояса, украшенные
драгоценными камнями. И невольницы сели на скамеечки и стали петь разные
песни. И аль-Мамун спросил одну из невольниц, подобную ветви ивы: "Как
твое имя, о невольница?" И девушка отвечала: "Мое имя Раша, о повелитель
правоверных". - "Спой нам, о Раша", - сказал халиф. И девушка затянула
напев и произнесла такие стихи:
"Как ветвь, темноглазый, тоску исцелит,
Газель он напомнит, коль взглянет на нас.
Вино я пригубил" ладит его в честь,
И чашу тянул я, пока он не лег,
Со мною на ложе проспал он тогда,
И тут я сказал: "Вот желанье мое!"
"Ты отлично спела, о девушка, - воскликнул аль-Мамун, - прибавь нам!"
И невольница встала и поцеловала Землю меж рук халифа и пропела такой
стих:
"Она вышла взглянуть на пир тихо-тихо,
В одеянье, пропитанном духом амбры",
И аль-Мамун пришел от этого стиха в великий восторг, и, когда девушка
увидала восторг аль-Мамуна, она стала повторять напев с этим стихом. А
после этого аль-Мамун оказал: "Подведите Крылатую!" И хотел садиться и
уехать, и тут поднялся Аля ибн Хишам и сказал: "О повелитель правовер-
ных, у меня есть невольница, которую я купил за десять тысяч динаров, и
она взяла все мое сердце. Я хочу показать ее повелителю правоверных. Ес-
ли она ему понравится и он будет ею доволен, она принадлежит ему, а нет
- пусть послушает ее пение", - "Ко мне с нею!" - воскликнул, халиф, и
вышла девушка, подобная ветви ивы, - у нее были глаза прельщающие и бро-
ви, подобные двум лукам, а на голове ее был венец из червонного золота"
украшенный жемчугом и драгоценными камнями, под которым была повязка и
на повязке был выведен топазом такой стих:
Вот джинния, у нее есть джинн, чтоб учить ее
Искусству разить сердца из лука без тетивы.
И эта невольница прошла, как блуждающая газель, и искушала она бого-
мольного. И она шла до тех пор, пока не села на скамеечку..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Четыреста семнадцатая ночь
Когда же настала четыреста семнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что девушка прошла, как блуждающая газель, и
искушала она богомольного. И она шла до тех пор, пока не села на скаме-
ечку.
Когда аль-Мамун увидел ее, он изумился ее красоте и прелести, и
Абу-Иса почувствовал боль в душе, и цвет его лица пожелгел и вид его из-
менился.
"О Абу-Иса, сказал ему аль-Мамун, - твой вид изменился". И Абу-Иса
ответил: "О повелитель правоверных, это по причине болезни, которая
иногда на меня нападает". - "Знал ли ты эту невольницу раньше?" - спро-
сил это халиф. И Абу-Иса ответил: "Да, о повелитель правоверных, и разве
бывает сокрыт месяц?" - "Как твое имя, девушка?" - спросила аль-Мамун. И
невольница ответила: "Мое имя Куррат-аль-Айя, о повелитель правоверных!"
- "Спой нам, о Куррат-аль-Айн", - сказал халиф. И девушка пропела такие
два стиха:
"Вот уехали все возлюбленные ночью,
Они тронулись с паломниками под утро,
Раскинули палатки славы вокруг шатров
И завесились занавескою парчовой".
"Твой дар от Аллаха! - сказал ей халиф. - Чьи это стихи?" И девушка
ответила: "Адбиля аль-Хузаи, а песня Зарзура-младшего".
И посмотрел на нее Абу-Иса, и слезы стали душить его, и удивились ему
люди, бывшие в помещении, а девушка повернулась к аль-Мамуну и сказала:
"О повелитель правоверных, позволишь мне переменить слова?" - "Пой что
хочешь", - отвечал ей халиф. И она затянула напев и произнесла такие
стихи:
"Когда лишь угоден ты, и друг твой с тобою хорош
Открыто - так тайно будь вернее еще в любви.
И сплетников речь ты разъясни - не случается,
Чтоб сплетник не захотел влюбленного разлучить.
Сказали: "Когда влюбленный близок к любимому,
Наскучит он, а когда далек он - любовь пройдет".
Лечились по-всякому, но все же нездоровы мы,
И все же жить в близости нам лучше, чем быть вдали.
Но близость домов помочь не может совсем тогда,
Когда твой возлюбленный не знает к тебе любви".
А когда она окончила эти стихи, Абу-Иса сказал: "О повелитель право-
верных..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Четыреста восемнадцатая ночь
Когда же настала четыреста восемнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что, (когда Куррат-аль-Айн окончила эти стихи,
Абу-Иса сказал: "О повелитель правоверных, выдав себя, мы находим отдых!
Позволишь ли ты мне ответить ей?" - "Да, говори ей что хочешь", - отве-
тил халиф. И Абу-Иса удержал слезы глаз и произнес такие два стиха:
"Я промолчал, не высказал любви я,
И скрыл любовь от собственной души я.
И если любовь в глазах моих увидят,
То ведь луна светящая к ним близко".
И взяла лютню Куррат-аль-Айн и затянула напев и пропела такие стихи:
"Будь правдой все то, что утверждаешь,
Надеждой бы ты не развлекался,
И стоек перед девушкой бы не был,
Что дивна по прелести и свойствам
Но то, что теперь ты утверждаешь,
Одних только уст слова - не больше".
И когда Куррат-аль-Айн окончила эти стихи" Абу-Иса стал плакать, ры-
дать, жаловаться и дрожать, и затем он поднял к ней голову и, испуская
вздохи, произнес такие стихи:
"Одеждой скрыта плоть изнуренная,
В душе моей забота упорная.
Душа моя болезнью всегда больна,
Глаза мои потоками слезы льют,
И только лишь с разумным встречаюсь я,
