Как жирная курочка - порока и скуки нет.
И я не видела, чтобы кто-нибудь остановился возле мясника и не потре-
бовал бы у него жирного мяса. Сказали мудрецы: "Наслаждение в трех ве-
щах: есть мясо, ездить верхом на мясе и вводить мясо в мясо". А ты, о
сухопарая, - твои ноги - точно ноги воробья или печная кочерга, ты крес-
товина распятого и мясо порченного, и нет в тебе ничего радующего ум,
как сказал о тебе поэт:
Аллах от всего меля спаси, что б заставило
Лежать рядом с женщиной, сухою, как лыко пальч.
Все члены ее - рога, бодают они меня
Во сне, и ослабнувшим всегда просыпаюсь я".
И ее господин сказал ей: "Садись, этого достаточно!" И она села.
И господин сделал знак худощавой, и та поднялась, подобная ветви ивы,
или трости бамбука, или стеблю базилика, и сказала: "Слава Аллаху, кото-
рый сотворил меня и создал прекрасной и сделал близость со мною пределом
стремлений и уподобил меня ветви, к которой склоняются сердца! Когда я
встаю, то встаю легко, а когда сажусь, то сажусь изящно; я легкомысленна
при шутке, и душе моей приятно веселье. И не видала я, чтобы кто-нибудь,
описывая возлюбленного, говорил: "Мой любимый величиной со слона". И не
говорят: "Он подобен горе, широкой и длинной". А говорят только: "У мое-
го любимого стройный стан, и он высок ростом". Немного пищи мне доста-
точно, и малость воды утоляет мою жажду. Мои игры легки и шутки прекрас-
ны, я живее воробья и легче скворца, близость со мной - мечта желающего
и услада ищущего, мой рост прекрасен и прелестна улыбка, я точно ветвь
ивы, или трость бамбука, или стебель базилика, и нет по прелести мне по-
добного, как сказал обо мне сказавший:
Я с ветвью тонкой твой стан сравнил
И образ твой своей долей сделал.
Как безумный я за тобой ходи и -
Так боялся я соглядатаев.
Из-за подобных мне безумствуют влюбленные и впадает в смущенье тоску-
ющий, и если мой любимый привлекает меня, я приближаюсь к нему, и если
он наклоняет меня, я наклоняюсь к нему, а не на него. А ты, о жирная те-
лом, - ты ешь, как слон, и не насыщает тебя ни многое, ни малое, и при
сближении не отдыхает с тобою друг, и не находит он с тобою пути к ве-
селью - величина твоего живота мешает тебя познать, и овладеть тобой не
дает толщина твоих бедер. Какая красота в твоей толщине и какая в твоей
грубости тонкость и мягкость? Подобает жирному мясу только убой, и нет в
нем ничего, что бы требовало похвал. Если с тобою кто-нибудь шутит, ты
сердишься, а если с тобою играют, - печалишься; заигрывая, ты сопишь, и
когда ходишь, высовываешь язык, а когда ешь, не можешь насытиться. Ты
тяжелее горы и безобразнее гибели и горя, нет у тебя движения и нет в
тебе благословения, и только и дела у тебя, что есть и спать. Ты точно
надутый бурдюк или уродливый слон, и когда ты идешь в дом уединения, ты
хочешь, чтобы кто-нибудь помыл тебя и выщипал на тебе волосы - а это
предел лени и образец безделья. И, коротко говоря, нет в тебе похвально-
го, и сказал о тебе поэт:
Грузна как бурдюк она с мочею раздувшийся,
И бедра ее, как склоны гор возвышаются.
Когда в землях западных кичливо идет она,
Летит на восток тот вздор, который несет она".
И ее господин сказал ей: "Садись, этого достаточно!" И она села, а он
сделал знак желтой невольнице, и та поднялась на ноги и восхвалила Алла-
ха великого и прославила его и произнесла молитву и привет избранному им
среди созданий, а затем она показала рукой на коричневую невольницу и
сказала..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Триста тридцать седьмая ночь
Когда же настала триста тридцать седьмая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что желтая невольница поднялась на нога и восх-
валила Аллаха великого и прославила его, а затем она указала рукой на
коричневую невольницу и сказала ей:
"Я восхвалена в Коране, и описал мой цвет милосердный и дал ему преи-
мущество над всеми цветами, когда сказал - велик он! - в своей ясной
книге: "Желтая, чист ее цвет, и радует он взирающих..." [371] И цвет мой -
чудо, красота моя - предел, и прелесть моя - совершенство, ибо мой цвет
- цвет динара, цвет звезд и светил, и цвет яблока и образ мой - образ
прекрасных и имеет цвет шафрана, превозносящийся над всеми цветами, и
образ мой необычен, и цвет мой удивителен. Я мягка телом и дорога ценою,
и я объяла все виды красоты, и цвет мой дорог в этом мире, как чистое
золото. И сколько во мне преимуществ, и о подобной мне сказал поэт:
Ее желтизна блестит, как солнца прекрасный свет,
Динару она равна по виду красивому.
Не выразит нам шафран и части красот ее,
О нет, и весь вид ее возносится над луной.
А затем я начну порицать тебя, о коричневая цветом! Твой цвет-цвет
буйвола, и видом твоим брезгают души, и если есть твой цвет в какой-ни-
будь вещи, то ее порицают, а если он есть в кушанье, то оно отравлено.
Твой цвет - цвет мух, и он отвратителен, как собака. Среди прочих цветов
он приводит в смущенье и служит признаком горестей, и я никогда не слы-
хала о коричневом золоте, или жемчуге, или рубине. Уходя в уединение, ты
меняешь цвет лица, а выйдя, становишься еще более безобразной; ты не
черная, которую знают, и не белая, которую описывают, и нет у тебя ника-
ких преимуществ, как сказал о тебе поэт:
Цвет пыли, вот цвет ее лица; то землистый цвет,
Как прах, облепляющий прохожего ноги.
Едва на нее я брошу глазом хоть беглый взгляд,
Заботы усилятся мои и печали".
И ее господин сказал: "Садись, этого достаточно!" - и она села. И
господин ее сделал знак коричневой невольнице, а она обладала прелестью
и красотой, и была высока, соразмерна, блестяща и совершенна. И ее тело
было мягко, а волосы - как уголь. Она была стройна телом, розовощека, с
насурмленными глазами, овальными щеками, прекрасным лицом, красноречивым
языком, тонким станом и тяжелыми бедрами. И сказала она: "Слава Аллаху,
который не сделал меня ни жирной и порицаемой, ни худощавой и поджарой,
ни белой, как проказа, ни желтой, как страдающий от колик, ни черной, -
цвета сажи - но, напротив, сделал мой цвет любимцем обладателей разума.
Все поэты хвалят коричневых на всех языках и дают их цвету преимущество
над всеми цветами. Коричневый цветом имеет похвальные качества, и от Ал-
лаха дар того, кто сказал:
У смуглых не мало свойств, и если б ты смысл их знал,
Твой глаз бы не стал смотреть на красных и белых.
Умелы в словах они, и взоры играют их;
Харута пророчествам и чарам учить бы могли [372].
И слова другого:
Кто смуглого мне вернет, чьи члены, как говорят,
Высокие, стройные самхарские копья.
Тоскуют глаза его, пушок его шелковист;
Он в сердце влюбленного всегда пребывает.
И слова другого:
Я ценю, как дух, точку смуглую на лице его,
Белизна же пусть превосходит блеском месяц.
Ведь когда б имел он такую точку, но белую,
Красота его заменилась бы позором.
Не вином его опьяняюсь я, но, поистине,
Его локоны оставляют всех хмельными,
И красоты все одна другой завидуют,
И пушком его все бы стать они хотели.
И слова поэта:
Почему к пушку не склоняюсь я, когда явится
На коричневом, что копью подобен цветом.
Но ведь всех красот завершение, - говорит поэт,
Муравьев следы, что видны на ненюфаре [373].
И я видывал, как влюбленные теряли честь
Из за родинки под глазом его черным.
И бранить ли станут хулители за того меня,
Кто весь родинка? - Так избавьте же от глупых!
Мой образ прекрасен, и стан мой изящен, и цвет мой желанен для царей,
и любят его все, и богатые и нищие. Я тонка, легка, прекрасна и изящна,
нежна телом и высока ценою, и во мне завершилась красота, образованность
и красноречие. Моя внешность прекрасна, язык мой красноречив, мои шутки
легки, и игры мои изящны. А ты, - ты подобна мальве у ворот аль-Лук [374]
- желтая и вся в жилах. Пропади ты, о котелок мясника, о ржавчина на ме-
ди, о видом подобная сове, о пища с дерева заккум! Тому, кто лежит с то-
бой, тесло дышать, и он погребен в могилах, и нет у тебя в красоте преи-
мущества, как сказал о подобной тебе поэт:
Она очень желтая, хотя не больна она,
Стесняет она мне грудь, болит голова моя,
Когда не раскается душа, я срамлю ее,
Целую ту желтую, и зубы она мне рвет".
И когда она окончила свое стихотворение, ее господин оказал ей: Са-
дись, этого достаточно!" А после этого..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Триста тридцать восьмая ночь
Когда же настала триста тридцать восьмая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что, когда невольница окончила свое стихотворе-
ние, ее господин сказал: "Садись, этого довольно!" А после этого он по-
мирил невольниц и одел их в роскошные одежды, и подарил им дорогие кам-
ни, земные и морские, и не видал я, о повелитель правоверных, ни в какое
время и ни в каком месте никого, краше этих прекрасных невольниц".
И когда аль-Мамун услышал эту повесть от Мухаммеда аль-Басри, он об-
ратился к нему и спросил: "О Мухаммед, знаешь ли ты, где эти невольницы
и их господин. Можешь ли ты купить их для нас?" И Мухаммед ответил ему:
"О повелитель правоверных, до меня дошло, что их господин влюблен в них
и не может с ними расстаться". - "Захвати для их господина по десять ты-
сяч динаров за каждую девушку (а всего это составит шестьдесят тысяч ди-
наров), и возьми их с собой, и отправляйся к нему, и купи у него не-
вольниц", - сказал аль-Мамун. И Мухаммед аль-Басри взял у него эти
деньги и отправился и, прибыв к господину невольниц, сказал ему, что по-
велитель правоверных желает купить у него этих девушек за столько-то.
Йеменец согласился их продать в угоду повелителю правоверных, и отос-
лав невольниц к нему, и когда они прибыли к повелителю правоверных, он
приготовил для них прекрасное помещение, и проводил с ними время. И де-
вушки разделяли трапезу халифа, а он дивился их красоте и прелести и
разнообразию их цветов и их прекрасным речам. И таким образом они прове-
ли некоторое время, а потом у их первого господина, который их продал,
не стало терпения быть в разлуке с ними. И он послал письмо повелителю
правоверных аль-Мамуну, где жаловался ему на то, какова его любовь к не-
вольницам, и содержало оно такие стихи:
"Шесть прекрасных похитили мою душу,
Шесть прекрасных - привет я им посылаю.
Мое зренье и слух они, моя жизнь в них,
Мой напиток и кушанье и услада,
Не забуду сближения с красотой их,
Сна приятность, когда их нет, удалилась.
Ах, как долго печалился и рыдал я,
Мне бы лучше среди людей не родиться!
О глаза, что украшены дивно веком!
Точно луки, - в меня они мечут стрелы".
И когда это письмо попало в руки халифа аль-Мамуна, он облачил деву-
шек в роскошные одежды, дал им шестьдесят тысяч динаров и послал их к
господину. И они прибыли к нему, и он им обрадовался до крайних преде-
лов, больше чем деньгам, которые пришли с ними. И жил с ними наилучшей и
приятнейшей жизнью, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений и
Разлучительница собраний.
Повесть О ХАРУНЕ АР-РАШИДЕ И НЕВОЛЬНИЦЕ
Рассказывают также, что халиф, повелитель правоверных Харун ар-Рашид,
испытывал в какую-то ночь сильное беспокойство и впал в великое раз-
думье. И он поднялся с ложа и стал ходить по своему дворцу, и дошел до
одной комнаты с занавеской и поднял эту занавеску и увидел на возвышении
ложе, а на ложе что-то черное, похожее на спящего человека, и справа от
него была свеча и слева свеча. И халиф смотрел на это и удивлялся. И
вдруг увидел он бутыль, наполненную старым ликом, и чашу рядом с ней, и
когда повелитель правоверных увидал это, он изумился и сказал про себя:
"Бывает разве такое убранство у подобных этому черному?" И затем он
приблизился к ложу и увидал на нем спящую женщину, которая закрылась
