Нузхат-аз-Заман и сказал ей: "Поистине, соединить траву и огонь - очень
опасно, и мужчины не должны доверяться женщинам, пока глядят глаза и ми-
гают веки. Сын твоего брата, Кан-Макан, достиг возраста мужей, и ему не
следует позволять входить к носящим на ногах браслеты, и еще необходимо
запретить твоей дочери быть с мужчинами, так как подобных ей должно от-
делять". - "Ты прав, о разумный царь", - сказала Нузхат-аз-Заман.
И когда наступил следующий день, Кан-Макан пришел, как обычно, к сво-
ей тетке Нузхат-аз-Заман и поздоровался с ней, а она ответила на его
привет и молвила: "О дитя мое, я должна сказать тебе слова, которых не
хотела бы говорить, но я тебе расскажу об этом наперекор самой себе". -
"Говори", - молвил Кан-Макан, и она сказала: "Царедворец, твой отец и
отец Кудыя-Факан, услышал, какие ты сказал о ней стихи, и приказал отде-
лить ее от тебя. И если тебе, о дитя мое, будет что-нибудь от нас нужно,
я вышлю тебе это из-за двери. Не смотри на Кудыя-Факан и не возвращайся
больше сюда от сего времени".
И Кан-Макан, услышав такие слова, поднялся и вышел, не вымолвив ни
одного слова. Он пошел к своей матери и передал ей, что говорила его
тетка, и мать его сказала: "Это произошло оттого, что ты много говоришь!
Ты знаешь, что слух о твоей любви к Кудыя-Факан ужо разнесся, и молва об
этом всюду распространилась. Как это ты ешь их пищу, а потом влюбляешься
в их дочь!" - "А кто ее возьмет, кроме меня, раз она дочь моего дяди и я
имею на нее больше всех прав?" - сказал Кан-Макан, но его мать восклик-
нула: "Прекрати эти речи и молчи, чтобы не дошел слух до царя Сасана!
Тогда ты и ее лишишься и погибнешь, и испытаешь много печалей. Сегодня
вечером нам ничего не прислали на ужин, и мы умрем с голоду. Если бы мы
жили в другом городе, мы бы наверное погибли от мук голода или от позора
нищенства".
И когда Кан-Макан услышал от матери эти слова, его печаль усилилась,
и глаза его пролили слезы, и он стал стонать и жаловаться и произнес:
"Уменьши упреки ты свои неотступные,
Ведь любит душа моя лишь ту, кто пленил ее,
Терпения от меня ни крошки не требуй ты.
Аллаха святилищем клянусь, я развелся с ним!
Запретов хулителей суровых не слушал я
И вот исповедую любовь мою искренно.
И силой заставили меня с ней не видеться.
Клянусь милосердым я: не буду развратником!
И кости мои, клянусь, услышавши речь о ней,
Походят на стаю птиц, коль сзади их ястребы.
Скажи же хулящий нас за чувство: "Поистине,
О дяди родного дочь, влюблен я в лицо твое!"
А окончив эти стихи, он сказал своей матери: "Для меня нет больше
места здесь, подле тетки и этих людей! Нет, я уйду из дворца и поселюсь
в конце города".
И его мать покинула с ним дворец и поселилась по соседству с каки-
ми-то нищими, а мать Кан-Макана ходила во дворец царя Сасана и брала там
пищу, которой они и питались.
А потом Кудыя-Факан осталась как-то наедине с матерью Кан-Макана и
спросила ее: "О тетушка, как поживает твой сын?" И старуха отвечала ей:
"О дочь моя, глаза его плачут и сердце его печально, и он попал в сети
любви к тебе!" И она сказала ей стихи, которые произнес Кан-Макан, и Ку-
дыя-Факан заплакала и воскликнула: "Клянусь Аллахом, я рассталась с ним
не из-за слов его и не из ненависти. Все это потому, что я боялась зла
для него от врагов. И тоскую я о нем во много раз сильнее, чем он обо
мне, и язык мой не может описать, какова моя тоска. Если бы не болтли-
вость его языка и трепет его души, мой отец не прекратил бы своих милос-
тей к нему и не подверг бы его лишениям. Но жизнь людей изменчива, и
терпенье во всяком деле - самое прекрасное. Быть может, тот, кто судил
нам расстаться, дарует нам встречу!" И она произнесла такое двустишие:
"О дяди сын, я страсть переживаю
Такую же, как та, что в твоем сердце.
Но от людей любовь свою я скрыла,
О, почему любовь свою не скрыл ты?"
Услышав это, мать Кан-Макана поблагодарила ее и, призвав на нее бла-
гословение, ушла и сообщила обо всем своему сыну Кан-Макану, и он еще
сильнее стал желать девушку, и его душа ободрилась после того, как он
перестал надеяться и остыло его дыхание. "Клянусь Аллахом, я не хочу ни-
кого, кроме нее, - сказал он и произнес: -
Укоры оставь - словам бранящих не внемлю я.
И тайну открыл я ту, что раньше я скрыть хотел.
И ныне далеко та, чьей близости я желал,
И очи не спят мои, она же спокойно спит".
И затем проходили дни и ночи, а жизнь Кан-Макана была словно на горя-
чих сковородах, пока не минуло в его жизни семнадцать дет, и красота его
стала совершенна, и он исполнился изящества. И однажды ночью он не спал,
и начал говорить сам с собою, и сказал: "Что я буду молчать о себе, пока
не растаю, не видя моей возлюбленной! Нет у меня порока, кроме бедности!
Клянусь Аллахом, я хочу уехать из этой страны и бродить по пустыням! И
жить в этом городе пытка, и нет у меня здесь ни друга, ни любимого, ко-
торый бы развлек меня. Я хочу утешиться, уехав с родины на чужбину, пока
не умру и не избавлюсь от этих унижений и испытаний". И потом он произ-
нес такие стихи:
"Пусть душа моя все сильней трепещет - оставь ее!
Безразлично ей, что унижена перед врагом она.
Извини меня, ведь душа моя - точно рукопись,
И заглавием, нет сомнения, служат слезы ей.
Вот сестра моя, словно гурия, появилась к нам,
И Ридван ей дал разрешение, чтоб с небес сойти.
Кто осмелится ей в глаза взглянуть, не боясь мечей
Поражающих, - не спастись тому от вражды ее.
Буду ездить я по земле Аллаха без устали,
Чтоб добыть себе пропитание, ею прогнанный.
И поеду я по земле просторной к спасению,
И душе найду я дары другие, отвергнутый.
И вернусь богатым, счастливый сердцем и радостный.
И сражаться буду я с храбрыми за любимую.
Уже скоро я пригоню добычу, назад идя,
И накинусь я на соперника с полной силою".
А потом Кан-Макан ушел, идя босой, пешком, в рубахе с короткими рука-
вами, а на голове у него была войлочная ермолка, ношенная уже семь лет,
и взял он с собой сухую лепешку, которой было уже три дня. И оп вышел в
глубоком мраке и пришел к воротам аль-Азадж в Багдаде и встал там, а
когда открылись городские ворота, первый, кто вышел из них, был Кан-Ма-
кан. И пошел оп скитаться куда глаза глядят по пустыням и ночью и днем.
А когда пришла ночь, мать стала искать его и нигде не нашла, и мир
сделался для нее тесен, несмотря на его простор, и ничто уже не радовало
ее. И она прождала его первый день, и второй день, и третий день, пока
не прошло десять дней, но не услышала вести о нем, и стеснилась у нее
грудь, и она стала кричать и вопить и воскликнула: "О дитя мое, о друг
мой, ты вызвал во мне чувство печали. Я слишком много пережила и потому
удалилась от суеты этого мира. Но после твоего ухода я не желаю пи пищи,
ни сна. Теперь мне остались только слезы! О дитя мое, из каких стран я
буду кликать тебя и какой город приютил тебя?" И затем она глубоко
вздохнула и произнесла такие стихи:
"Мы знали: не будет вас, и будем мы мучиться,
И лук расставания направил на нас стрелу.
Седло затянув свое, меня они бросили,
Чтоб смертью терзалась я, покуда в песках они.
Во мраке ночном ко мне донесся стон голубя,
Чья шея украшена, и молвила: "Тише!" - я.
Я жизнью твоей клянусь, будь грустно ему, как мне,
Не вздумал бы украшать он шею и красить ног. Ведь бросил мой друг ме-
ня, и после я вынесла
Заботы и горести; не бросят меня они".
После этого она отказалась от питья и пищи, и усилились ее плач и ры-
дания, и она плакала на людях и довела до слез рабов Аллаха и всю стра-
ну. И люди стали говорить: "Где твои глаза, о Дау-аль-Макан?" И сетовали
на пристрастие судьбы, и говорили они: "Посмотреть бы, что же случилось
с Кан-Маканом, почему он удалился с родины и изгнан отсюда, хотя его
отец насыщал голодных и призывал к справедливости и праводушию".
И плач и стоны его матери усилилась, и весть об этом дошла до царя
Сасана..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до ста сорока
Когда же настала ночь, дополняющая до ста сорока, она сказала: "Дошло
до меня, о счастливый царь, что до царя Сасана дошли через старших эми-
ров сведения о том, что случилось с Кан-Маканом, и они сказали ему: "Это
сын нашего царя и потомок царя Омара ибн ан-Нумана, и стало нам извест-
но, что он покинул родину для чужбины". И, услышав это, царь Сасан разг-
невался на эмиров и приказал удавить и повесить одного из них, и страх
перед ним запал в сердца остальных вельмож, и никто из них не смел заго-
ворить. Потом Сасан вспомнил, что Дау-аль-Макан оказал ему милости и по-
ручил ему заботиться о своем сыне, и опечалился он о Кан-Макане и ска-
зал: "Его непременно надо разыскать во всех странах".
И он призвал Теркаша и велел ему выбрать сотню всадников, взять их и
поискать Кан-Макана. И Теркаш удалился и отсутствовал десять дней, а по-
том вернулся и сказал: "Я не узнал вестей о нем и не напал на его следы,
и никто мне ничего про него не рассказал". А царь Сасан опечалился из-за
того, что он так поступил с Кан-Маканом. Что же касается матери юноши,
то она потеряла покой, и терпение не повиновалось ей, и прошло над нею
двадцать долгих дней.
Бог что было с этими. Что же касается Кан-Макана, то, выйдя из Багда-
да, он растерялся и не знал, куда идти. Он шел по пустыне три дня один,
но видя ни пешего, ни всадника, и сон улетел от него, и бессонница его
усилилась, и думал он о близких и родине. И стал он питаться растениями
с земли и пил воду из рек, и отдыхал каждый полдень, во время жары, под
деревьями. И он сошел с этой дороги на другую и шел по ней три дня, а на
четвертый день он приблизился к земле, где долины были покрыты свежей
травой и украшены растительностью, и склоны их были прекрасны, а земля
эта напилась из чаши облаков под звуки грома и крик голубей, и склоны ее
зазеленели, и прекрасны стали ее равнины.
И Кап-Макан вспомнил город своего отца, Багдад, и в тоске произнес:
"Я вышел в надежде вернуться опять,
По только не знаю, когда я вернусь,
Бежал я из дома, ее полюбив,
Раз то, что случилось, нельзя устранить".
И, окончив свои стихи, он заплакал, и потом вытер слезы и поел расте-
ний, и помылся и совершил обязательные молитвы, которые пропустил за это
время, и просидел в том месте, отдыхая, целый день. А когда пришла ночь,
он лег спать и проспал до полуночи, и потом проснулся и услышал голос
человека, который говорил:
"Лишь в том ведь жизнь - чтобы мог ты видеть улыбки блеск
С уст возлюбленной и лицо ее прекрасное.
Ведь о ней молились в церквах своих епископи,
Пред нею ниц стараясь поскорее пасть.
И легче смерть, чем с возлюбленной расставание,
Чей призрак в ночь бессонною не явится.
О, радость сотрапезников, сойдутся коль -
И возлюбленный и любящий там встретятся.
Особенно как весна придет и цветы ее,
Приятно время! Дает оно, чего хочешь ты.
О вы, пьющие золотистое, подымитесь же!
Вот земли счастья, и струи вод изобильны в ночи".
Когда Кан-Макан услышал эти стихи, в нем взволновались горести, и
слезы ручьями побежали по его щекам, и в сердце его вспыхнуло пламя. Он
хотел посмотреть, кто произнес эти слова, но никого не увидел во мраке
ночи, и тоска его усилилась, и он испугался, и волнение охватило его. И
он ушел с этого места, и спустился в долину и пошел по берегу реки и ус-
лышал, как обладатель того голоса испускает вздохи и говорит такие сти-
хи:
"Коль горе в любви таил ты прежде из страха,
Пролей же в разлуки день ты слезы свободно.
Меж мной и любимым союз заключен любви,
Всегда к ним поэтому стремиться я буду.
Стремлюсь я сердцем к ним, и страсти волнение
Приносит прохлада мне, как ветры подуют.
О Сада, запомнит ли браслеты носящая,
