"Знай, о царь и султан, владыка века и времени, - то, что пришло тебе на
ум, прекрасно, но только для этого не настало еще время по двум причи-
нам: во-первых, твой сын Кан-Макан юн годами, а вовторых, кто сделает
своего сына султаном при жизни, тот живет после этого недолго. Таков мой
ответ". - "Знай, о везирь, - ответил царь, - мы поручим сына заботам
старшего царедворца, который женился на моей сестре и стал мне вместо
брата". - "Делай, что тебе вздумается, - сказал везирь, - мы покорны
твоему приказанию".
И царь велел привести старшего царедворца, а также вельмож своего
царства и сказал им: "Вот мой сын КанМакан. Вы знаете, что он витязь
среди людей своего времени и нет ему соперников в резне и сече, и я сде-
лал его над вами султаном, а старший царедворец ему дядя, и он его опе-
кун".
"О царь времени, - воскликнул царедворец, - я лишь росток, посеянный
твоею милостью!" А Дау-аль-Макан сказал: "О царедворец, мой сын Кан-Ма-
кан и моя племянница Кудыя-Факан - двоюродные брат и сестра, и я выдал
ее за него замуж". И он сделал присутствующих свидетелями, а затем пере-
нес к своему сыну такие сокровища, описать которые бессилен язык. И пос-
ле этого он вошел к своей сестре Нузхат-аз-Заман и известил ее об этом,
и она обрадовалась и воскликнула: "Оба они мои дети, да сохранит тебя
Аллах и да проживешь ты для них, пока тянется время!" - "О сестрица, -
сказал царь, - я удовлетворил при жизни желания сердца и спокоен за мое-
го сына, по тебе надлежит заботиться о нем и присматривать за его ма-
терью".
И он поручил придворным и Нузхат-аз-Заман заботиться о своем сыне,
дочери своего брата и своей жене в течение ночей и дней, ибо убедился,
что близка чаша гибели, и не сходил с подушек, а царедворец стал творить
суд над рабами и городами.
А через год царь призвал своего сына Кан-Макана и везиря Дандана и
сказал: "О дитя мое, этот везирь - отец тебе после меня. Знай, что я
отправляюсь из обители преходящей в обитель вечную; я достиг того, чего
хотел от жизни, но в моем сердце осталась печаль, которую Аллах удалит
твоими руками". - "А что это за печаль, о батюшка?" - спросил царя его
сын, и царь ответил: "О дитя мое, ведь я умру, не отомстив старухе по
имени Зат-адДавахи за твоего деда, Омара ибн ан-Нуман, и дядю твоего,
царя Шарр-Кана. И если Аллах дарует тебе поддержку, не засыпай раньше,
чем отомстишь и не снимешь позор, нанесенный неверными. Берегись ко-
варства старухи и внимай тому, что скажет тебе везирь Дандан, ибо он
опора нашего царства с давних времен".
И сын паря внял его словам, и глаза Дау-аль-Макана пролили слезы, а
болезнь его усилилась, и дела царства перешли в руки царедворца, его зя-
тя, а это был человек старый. И он начал судить, приказывать и запре-
щать, и правил целый год, а Дау-аль-Макана мучила болезнь, и недуги тер-
зали его четыре года. И старший царедворец пробыл это время у власти, и
он был угоден жителям царства и вельможам правления, и во всех землях
молились за него.
Вот что было с Дау-аль-Маканом и царедворцем. Что же касается цареви-
ча Кан-Макана, то у него только и было дела, что ездить на коне, играть
копьем и разить стрелами, как и у дочери его дяди, Кудыя-Факан. А она
выезжала вместе с ним с начала дня и до наступления ночи, и потом уходи-
ла к своей матери, а он уходил к своей и находил ее сидящей у изголовья
своего отца и плачущей. И он прислуживал отцу всю ночь до утра, а потом,
как всегда, выезжал с дочерью своего дяди. И страдания Дауаль-Макана
продлились, и он плакал и произносил такие стихи:
"Пропала мощь, и время мое минуло,
И стал я теперь подобен тому, что видишь.
В дни славы своей сильнейшим я был в народе,
И всех я быстрей своих достигал желаний.
А ныне смотрю пред смертью моей на сына,
Хочу, чтоб на месте моем стал царем он.
Разит он врагов, чтоб им отомстить жестоко,
Рубя их мечом и острым зубцом пронзая.
А я не гожусь ни в шутку, ни в дело,
Коль вновь не вернет владыка небес мне душу".
А окончив говорить стихи, он положил голову на подушку, и его глаза
смежились, и он заснул и увидел во сне, что кто-то говорит ему: "Радуй-
ся, ибо твой сын наполнит землю справедливостью и овладеет ими, и будут
покорны ему рабы". И он пробудился от сна, радуясь той благой вести, ко-
торую услышал, а через несколько дней к нему постучалась смерть, и пора-
зило людей Багдада известие о его кончине, и оплакивал его и низкий и
великий.
Но время пронеслось над именем его, словно его и не было, и измени-
лось положение Кан-Макана: жители Багдада низложили его и посадили с
семьею в какое-то помещение, где они были одни. И, увидя это, мать
Кан-Макана почувствовала величайшее унижение и воскликнула: "Я отправ-
люсь к старшему царедворцу и надеюсь на милость всеблагого, всеведуще-
го!"
И, выйдя из своего жилища, она пришла к дому царедворца, который стал
султаном, и увидала, что он сидит на ковре. Она подошла к его жене Нуз-
хат-аз-Заман и стала горько плакать и сказала: "Поистине, нет у мертвого
друга! Да не заставит вас Аллах испытать нужду, пока идут века и годы, и
да не перестанете вы справедливо судить избранных и простых! Твои уши
слышали и глаза твои видели, в каком мы жили могуществе, славе, почете,
богатстве и благоденствии, а теперь рок повернулся против пас, и судьба
и время нас обманули, поступив с нами как враги. Я пришла к тебе, ища
твоей милости, после того как сама оказывала благодеяния, ибо, когда
умирает мужчина, его жены и дочери бывают унижены". И потом она произ-
несла такие стихи:
"Довольно с тебя, что смерть являет нам дивное,
Но жизнь отошедшая от нас навсегда ушла.
Подобны сей жизни дни привала для путника -
К воде их источника подмешаны бедствия.
И сердцу всего больней утрата великих тех,
Кого окружили вдруг превратности грозные",
И Нузхат-аз-Заман, услышав эти слова, вспомнила своего брата
Дау-аль-Макана и его сына Кан-Макана и, приблизив его мать к себе, обош-
лась с нею милостиво и сказала: "Клянусь Аллахом, я теперь богата, а ты
бедна, и клянусь Аллахом, мы не заходили тебя проведать лишь из опаснос-
ти разбить твое сердце, чтобы тебе не показался наш подарок милостыней.
Но ведь все наше добро от тебя и от твоего мужа, и наш дом - твой дом, а
жилище наше - твое жилище. Тебе будет то, что будет нам, и на тебе лежит
то, что лежит на нас".
Потом она подарила ей роскошную одежду и отвела ей во дворце покои
смежные с своими покоями. И старуха жила у них приятнейшей жизнью вместе
со своим сыном Кан-Маканом, которого Нузхат-аз-Заман одела в царские
одежды, и она назначила им невольниц, чтобы им прислуживать. А потом,
спустя недолгое время, Нузхат-аз-Заман рассказала своему мужу про жену
ее брата Дау-аль-Макана, и глаза его прослезились, и он воскликнул: "Ес-
ли хочешь посмотреть, какова будет жизнь после тебя, посмотри, какова
она после другого! Приюти же ее с почетом..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто тридцать восьмая ночь
Когда же настала сто тридцать восьмая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что когда Нузхат-аз-Заман рассказала царедворцу
про жену ее брата, тот воскликнул: "Приюти же ее с почетом и преврати ее
бедность в богатство!"
Вот что было с Нузхат-аз-Заман, ее мужем и матерью Кан-Макана. Что же
касается Кан-Макана и дочери его дяди, Кудыя-Факан, то они сделались
старше и выросли и стали, как две плодоносные ветви или две блестящие
луны, и достигли возраста пятнадцати лет. И Кудыя-Факан была одной из
красивейших девушек, покрытых покрывалом: с прекрасным лицом, овальными
щеками, худощавым станом, тяжелыми бедрами, высокая ростом, с устами
слаще вина и слюною, как Сельсебиль [193]. И она была такова, как сказал о
ней кто-то в таком двустишии:
И мнится, слюна ее - вино наилучшее,
А кисти лозы ее с уст сладостных сорваны.
Согнется - склоняются ее виноградины.
Прославлен ее творец. Нельзя описать се.
И Аллах великий объединил в ней все прелести: ее стан Заставлял сты-
диться ветви, и розы просили пощады у ее щек, а слюна издевалась над
чистым вином; и красавица возбуждала радость в сердцах, как сказал о ней
порт:
Прекрасная свойствами, красой совершенная!
Смущают глаза ее сурьму и сурьмящихся.
И кажется, взор ее в душе ее любящих,
Как меч, что в руке Али, всех верных правителя
Что же касаемся Кан-Макана, то он был на редкость красив и превосхо-
ден по своему совершенству, и не было ему подобного по красоте, и храб-
рость блистала в его глазах, свидетельствуя за него, а не против него, и
склонялись к нему суровые сердца. Его глаза были черны, а когда показа-
лись его молодые усы и у него появился пушок, много было сказано о нем
стихов, подобных вот этим:
Я невинен стал, как покрылся он молодым пушком,
И смутился мрак на щеках его, как прошел по ним.
Газеленок он; когда смотрит глаз на красу его,
Обнажает взор на смотрящего свой кинжал тотчас.
А вот слова другого:
Начертали души возлюбленных на щеках его
Муравьев следы, и кровь алая стала ярче липь.
Подивись им! Вот страдальцы то! На огне живут
И одеты ведь лишь в зеленый шелк в этом пламени.
И случилось, что в один праздничный день Кудыя-Факан вышла справить
праздник к каким-то своим родственникам из вельмож. И невольницы окружа-
ли ее, и окутала ее красота, а роза ее щеки завидовала ее родинке, и ро-
машки улыбались с ее сверкающих уст. И Кан-Макан принялся ходить вокруг
нее и устремлял на нее взоры (а она была подобна блестящей луне), и он
укрепил свою душу и, заговорив языком стихов, произнес:
"Когда ж исцелится дух разлукой убитого
И будут уста любви смеяться разлуке вслед
О, если б мог я знать, просплю ли хоть ночь одну
С любимою вместе я, что делит любовь мою"
И Кадыя-Факан, услыхав эти стихи, стала его укорять и упрекать и при-
няла гордый вид и, разгневавшись на КапМакана, сказала ему: "Ты упомина-
ешь обо мне в этих стихах, чтобы осрамить меня среди твоих родных! Кля-
нусь Аллахом, если ты не воздержишься от таких речей, я, право, пожалу-
юсь на тебя старшему царедворцу, султану Хорасана и Багдада, справедли-
вому и праводушному, чтобы он подверг тебя позору и унижению".
И Кан-Макан промолчал, рассердившись, и вернулся в Багдад разгневан-
ный, а Кудыя-Факан пришла в свой дворец и пожаловалась матери на сына
своего дяди, и та сказала ей: "О дочь моя, может быть он не хотел тебе
зла, и разве он не сирота? И к тому же он не сказал ничего порочащего
тебя. Берегись же говорить об этом кому-нибудь; может быть, слух дойдет
до султана, и он сократи г его жизнь и погасит воспоминание о нем и сде-
лает его подобным вчерашнему дню, о котором память ушла".
А в Багдаде распространилась молва о любви Кан-Макана и Кудыя-Факан,
и женщины стали говоришь об этом, и у Кан-Макана стеснилась грудь и ос-
лабли терпение, и мало осталось у него мужества. Он не таил от людей,
что с ним происходит, и хотел открыть, как страдает его сердце от разлу-
ки, но боялся упреков и гнева Кудыя-Факан. И он произнес:
"Когда б боялся укоров я той,
Чье чистое сердце теперь смущено,
Терпел бы я долго, как терпит больной
Всю боль прижиганья, к здоровью стремясь..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто тридцать девятая ночь
Когда же настала сто тридцать девятая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что когда старший царедворец сделался султаном,
его назвали царь Сасан, и он сел на престол своего царства и стал хорошо
обращаться с людьми. И вот однажды он сидел, и дошли до него стихи
Кан-Макана, и опечалился он о том, что миновало, и вошел к своей жене
