- Никого. Поищите в вашей собственной жизни.
Уязвленный этой репликой. Сомс сделал несколько шагов по комнате к
роялю и обратно к камину и стал ходить взад и вперед, как бывало в преж-
ние дни в их гостиной, когда ему становилось невмоготу.
- Нет, это не годится, - сказал он. Вы меня бросили. Простая справед-
ливость требует, чтобы вы...
Он увидел, как она пожала этими своими белыми плечами" услышал, как
она прошептала:
- Да. Так почему же вы не развелись со мной тогда? Не все ли мне было
равно?
Он остановился и внимательно, с каким-то любопытством посмотрел на
нее. Что она делает на белом свете, если она правда живет совершенно од-
на? А почему он не развелся с ней? Прежнее чувство, что она никогда не
понимала его, никогда не отдавала ему должного, охватило его, пока он
стоял и смотрел на нее.
- Почему вы не могли быть мне хорошей женой?
- Да, это было преступлением выйти за вас замуж. Я поплатилась за
это. Вы, может быть, найдете какойнибудь выход. Можете не щадить моего
имени, мне нечего терять А теперь, я думаю, вам лучше уйти.
Чувство, что он потерпел поражение, что у него отняли все его оправ-
дания, и еще что-то, но что, он и сам не мог себе объяснить, пронзило
Сомса, словно дыхание холодного тумана - Машинально он потянулся и взял
с камина маленькую фарфоровую вазочку, повертел ее и сказал:
- Лоустофт. Где это вы достали? Я купил такую же под пару этой у
Джобсона.
И, охваченный внезапными воспоминаниями о том, как много лет назад он
и она вместе покупали фарфор, он стоял и смотрел на вазочку, словно в
ней заключалось все его прошлое. Ее голос вывел его из забытья.
- Возьмите ее. Она мне не нужна.
Сомс поставил ее обратно на полку.
- Вы позволите пожать вам руку? - сказал он.
Чуть заметная улыбка задрожала у нее на губах. Она протянула руку. Ее
пальцы показались холодными его лихорадочно горевшей ладони. "Она и сама
ледяная, - подумал он, - всегда была ледяная". Но даже и тогда, когда
его резнула эта мысль, все чувства его были поглощены ароматом ее платья
и тела, словно внутренний жар, никогда не горевший для него, стремился
вырваться наружу. Сомс круто повернулся и вышел. Он шел по улице, словно
кто-то с кнутом гнался за ним, он даже не стал искать экипажа, радуясь
пустой набережной, холодной реке, густо рассыпанным теням платановых
листьев, - смятенный, растерянный, с болью в сердце, со смутной трево-
гой, словно он совершил какую-то большую ошибку, последствия которой он
не мог предугадать. И дикая мысль внезапно поразила его - если бы вмес-
то: "Я думаю, вам лучше уйти", она сказала: "Я думаю, вам лучше ос-
таться!" - что бы он почувствовал? Что бы он сделал? Это проклятое оча-
рование, оно здесь с ним, даже и теперь, после всех этих лет отчуждения
и горьких мыслей. Оно здесь и готово вскружить ему голову при малейшем
знаке, при одном только прикосновении. "Я был идиотом, что пошел к ней,
- пробормотал он. - Я ни на шаг не подвинул дело. Можно ли было себе
представить? Я не думал!.." Воспоминания, возвращавшие его к первым го-
дам жизни с ней, дразнили и мучили его. Она не заслужила того, чтобы со-
хранить свою красоту, красоту, которая принадлежала ему и которую он так
хорошо знает. И какая-то злоба против своего упорного восхищения ею
вспыхнула в нем. Всякому мужчине даже вид ее был бы ненавистен, и она
этого заслуживает. Она испортила ему жизнь, нанесла смертельную рану его
гордости, лишила его сына. Но стоило ему только увидеть ее, холодную,
сопротивляющуюся, как всегда, - он терял голову. Это в ней какой-то
проклятый магнетизм. И ничего удивительного, если, как она утверждает,
она прожила одна все эти двенадцать лет. Значит, Босини - будь он прок-
лят на том свете! - жил с ней все это время. Сомс не мог сказать, дово-
лен он этим открытием или нет.
Очутившись наконец около своего клуба, он остановился купить газету.
Заголовок гласил: "Буры отказываются признать суверенитет!" Суверенитет!
"Вот как она! - подумал он. - Всегда отказывалась. Суверенитет! А я все
же обладаю им по праву. Ей, должно быть, ужасно одиноко в этой жалкой
маленькой квартирке!"
XII
НА ФОРСАЙТСКОЙ БИРЖЕ
Сомс состоял членом двух клубов: "Клуба знатоков", название коего
красовалось на его визитных карточках и в который он редко заглядывал, и
клуба "Смена", который отсутствовал на карточках, но в котором он посто-
янно бывал. Он примкнул к этому либеральному учреждению пять лет назад,
удостоверившись, что почти все его члены суть трезвые консерваторы, по
крайней мере душой и карманом, если не принципами. Его ввел туда дядя
Николае. Прекрасная читальня этого клуба была декорирована в адамовском
стиле.
Войдя туда в этот вечер, он взглянул на телеграфную ленту - нет ли
каких новостей о Трансваале - и увидел, что консоли с утра упали на семь
шестнадцатых пункта. Он повернулся, чтобы пройти в читальню, и в это
время чей-то голос за его спиной сказал:
- Ну, что ж. Сомс, все сошло отлично.
Это был дядя Николае, в сюртуке, в своем неизменном низко вырезанном
воротничке особенного фасона и в черном галстуке, пропущенном через
кольцо. Бог ты мой, восемьдесят два года, а как молодо и бодро выглядит!
- Я думаю, Роджер был бы доволен, - продолжал дядя Николае. - Все бы-
ло великолепно устроено. Блэкли? Надо будет иметь в виду. Нет, Бэкстон
мне не помог. С этими бурами у меня все нервы испортились - Чемберлен
втянет нас в войну. Ты как полагаешь?
- Да не избежать, - пробормотал Сомс.
Николае провел рукой по своим худым, гладко выбритым щекам, весьма
порозовевшим после летнего лечения. Он слегка выпятил губы. Эта история
с бурами воскресила все его либеральные убеждения.
- Не внушает мне доверия этот малый, настоящий буревестник. Если бу-
дет война, дома упадут в цене. У вас будет немало хлопот с недвижимостью
Роджера. Я ему много раз говорил, что ему следует сбыть часть своих до-
мов. Но он был упрям, как бык.
"Оба вы хороши", - подумал Сомс. Но он никогда не спорил с дядями,
чем, собственно, и поддерживал их во мнении, что Сомс - малый с головой,
и официально сохранял за собой управление их имуществом.
- Мне говорили у Тимоти, - продолжал Николае, понизив голос, - что
Дарти наконец совсем убрался. Твой отец теперь сможет вздохнуть. Отвра-
тительная личность этот Дарти.
Сомс снова кивнул. Если было что-нибудь, на чем все
Форсайты единодушно сходились, это была характеристика Монтегью Дар-
ти.
- Примите меры, - сказал Николае, - не то он еще вернется. А Уинифрид
я бы сказал, что этот зуб надо выдернуть сразу. Какой прок беречь то,
что уже гниет.
Сомс украдкой покосился на Николаев. Его нервы, взвинченные только
что пережитым свиданием, заставили его почувствовать в этих словах намек
на него самого.
- Я ей тоже советую, - коротко сказал он.
- Ну, - сказал Николае, - меня ждет экипаж. Мне пора домой. Я что-то
плохо себя чувствую. Кланяйся отцу!
И, отдав таким образом дань кровным узам, он спустился своей юношес-
кой походкой в вестибюль, где младший швейцар закутал его в меховую шу-
бу.
"Не помню, чтобы когда-нибудь дядя Николае не жаловался, что он плохо
себя чувствует, - раздумывал Сомс, - и всегда он выглядит так, словно
собирается жить вечно! Вот семья! Если судить по нему, у меня впереди
еще тридцать восемь лет здоровья. И я не хочу терять их даром". И, по-
дойдя к зеркалу, он остановился и принялся разглядывать свое лицо. Не
считая двух-трех морщинок да трехчетырех седых волосков в подстриженных
темных усах, разве он постарел больше Ирэн? Во цвете лет и он, и она - в
самом расцвете! И странная мысль мелькнула у него. Абсурд! Идиотство! Но
мысль возвращалась. И" встревоженный не на шутку, как бываешь встревожен
повторным приступом озноба, предвещающим лихорадку, он взошел на весы и
опустился в кресло. Сто пятьдесят четыре фунта! За двадцать лет он не
изменился в весе даже на два фунта. Сколько ей лет теперь? Около тридца-
ти семи - еще не так много, у нее еще может быть ребенок, совсем не так
много! Тридцать семь минет девятого числа будущего месяца. Он хорошо
помнит день ее рождения - он всегда свято чтил этот день, даже и тот,
последний, незадолго до того, как она бросила его и когда он был уже
почти уверен, что она ему изменяет. Четыре раза ее день рождения празд-
новался у него в доме. Он всегда задолго ждал этого дня, потому что его
подарки вызывали некоторое подобие благодарности, слабую попытку нежнос-
ти с ее стороны. Правда, за исключением того последнего дня ее рождения,
когда он впал в искушение и зашел слишком далеко в своей святости. И он
постарался отогнать это воспоминание. Память покрывает трупы поступков
ворохом мертвых листьев, из-под которых они уже только смутно тревожат
наши чувства. И внезапно он подумал: "Я мог бы послать ей подарок в день
ее рождения. В конце концов мы же христиане. А что если я... что если бы
мы снова соединились?" И, сидя в кресле на весах, он глубоко вздохнул.
Аннет! Да, но между ним и Аннет - неизбежность этого проклятого брако-
разводного процесса. И как это все устроить?
"Мужчина всегда может этого добиться, если возьмет вину на себя", -
сказал Джолион.
Но зачем ему брать на себя весь этот позор и рисковать всей своей
карьерой незыблемого столпа закона? Это несправедливо! Это донкихотство!
За все эти двенадцать лет, с тех пор как они разошлись, он не предприни-
мал никаких шагов, чтобы обрести свою свободу, а теперь уже невозможно
выставить в качестве основания для развода ее поведение с Босини. Раз он
тогда ничего не сделал для того, чтобы разойтись с нею, значит он прими-
рился с этим, хотя бы он и представил теперь какие-нибудь улики, что,
впрочем, вряд ли возможно. К тому же его гордость не позволяла ему вос-
пользоваться этим старым инцидентом, он слишком много выстрадал из-за
него. Нет! Ничего, кроме нового адюльтера с ее стороны, но она это отри-
цает, и он... он почти верит ей. Петля какая-то! Ну просто петля!
Сомс поднялся с глубокого сиденья красного бархатного кресла с таким
чувством, словно у него все свело внутри. Ни за что не уснешь с таким
ощущением! И, надев снова пальто и шляпу, он вышел на улицу и зашагал к
центру. На Трафальгар-сквер он заметил какое-то странное движение, ка-
кой-то шум, несшийся ему навстречу со Стрэнда. Это оказалась орава га-
зетчиков, которые выкрикивали чтото так громко, что нельзя было разоб-
рать ни одного слова. Он остановился, прислушиваясь, один из них подбе-
жал к нему:
- Экстренный выпуск! Ультиматум Кру-угера! Война объявлена!
Сомс купил газету. Действительно, экстренное сообщение! Первой его
мыслью было: "Буры хотят погубить себя". Второй: "Все ли я продал, что
нужно? Если забыл, кончено - завтра на бирже будет паника". Он проглотил
эту мысль, вызывающе тряхнув головой. Этот ультиматум дерзость - он го-
тов потерять деньги скорей, чем согласиться на него. Им нужен урок, и
они его получат. Но чтобы управиться с ними, понадобится не меньше трех
месяцев. Там и войск-то нет - правительство, как всегда, прозевало. Черт
бы побрал этих газетных крыс! Понадобилось будить всех ночью. Точно
нельзя было подождать до утра. И он с беспокойством подумал о своем от-
це. Газетчики будут орать и у него под окнами. Окликнув кэб, он сел в
него и приказал везти себя на Парк-Лейн.
Джемс и Эмили только что поднялись в спальню; и Сомс, сообщив Уормсо-
ну новость, уже собирался пройти к ним, но остановился, так как ему вне-
запно пришло в голову спросить:
- Что вы думаете об этом, Уормсон?
Дворецкий перестал водить мягкой щеткой по цилиндру Сомса, слегка
наклонил лицо вперед и сказал, понизив голос:
- Ну что же, сэр, у них, конечно, нет никаких шансов, но я слышал,
что они отличные стрелки. У меня сын в Иннискиллингском полку.
