которая могла бы вызывать отвращение.
Мысли и желания, которыми человек живет изо дня в день, становятся
для него естественными, даже если вначале они и казались нелепыми. Если
только он сможет дать ей достаточно ощутимое доказательство того, что он
решил забыть прошлое и готов делать все от него зависящее, чтобы она бы-
ла довольна, почему бы ей и не вернуться к нему?
Итак, утром девятого ноября он вошел к "Гейвзу и Кортегелу" купить
бриллиантовую брошь.
- Четыреста двадцать пять фунтов, сэр, это почти даром, сэр, за такую
вещь.
Сомс был в решительном настроении, он взял брошь не раздумывая и,
спрятав плоский зеленый сафьяновый футляр во внутренний карман, отпра-
вился в Полтри. Несколько раз в этот день он открывал футляр, чтобы пос-
мотреть на семь камней, мягко мерцающих в овальном бархатном гнездышке.
- Если только леди не понравится, сэр, мы с удовольствием обменяем
ее, в любую минуту. Но на этот счет можете не беспокоиться, сэр.
Если бы только действительно можно было не беспокоиться! Он сел за
работу - единственное испытанное средство успокоить нервы. Пока он был в
конторе, принесли каблограмму от агента из Буэнос-Айреса, сообщавшего
некоторые подробности и адрес горничной, служившей на пароходе и готовой
в случае надобности выступить в качестве свидетельницы. Это словно еще
подхлестнуло Сомса, преисполнив его глубочайшим отвращением к подобному
перемыванию грязного белья на людях. А когда он, спустившись в подземку,
сел в поезд и развернул вечернюю газету, подробное описание громкого
бракоразводного процесса еще раз подстегнуло его желание восстановить
свою супружескую жизнь. Инстинктивное тяготение к семье, появлявшееся у
всех истинных Форсайтов, когда у них были заботы или горе, их корпора-
тивный дух, делавший их сильными и крепкими, побудили его отправиться
обедать на Парк-Лейн. Он не мог, да и не хотел говорить родителям о сво-
ем намерении - он был слишком скрытен и горд, - но мысль, что они, во
всяком случае, порадовались бы, если бы узнали, и пожелали бы ему
счастья, ободряла его.
Джемс был в мрачном настроении, ибо огонь, зажженный в нем наглым
ультиматумом Крюгера, был быстро погашен сомнительными успехами этого
месяца и призывами "Таймса" к новым усилиям. Он не знает, чем это кон-
чится. Сомс старался подбодрить его беспрестанным упоминанием имени Бул-
лера. Но Джемс ничего не мог сказать! Там еще Колли [17], но он точно
прилип к этой горе, а Ледисмит [18] остается незащищенным на голой рав-
нине, и, по-видимому, тут заваривается такая каша... Он считает, что ту-
да нужно послать матросов, это молодцы ребята. Сомс перешел к другому
способу утешения. Вэл написал Уинифрид, что в Оксфорде в день Гая Фокса
[19] устраивался маскарад и фейерверк и он так ловко зачернил себе лицо,
что его никто не узнал.
- Да, - пробормотал Джемс, - смышленый мальчишка, - но сейчас же
вслед за этим покачал головой и прибавил, что он не знает, что еще из
него выйдет, и, грустно посмотрев на сына, прошептал, что вот у Сомса
никогда не было ребенка. Ему бы так хотелось иметь внука, который бы но-
сил его имя. А теперь - вот как оно получается!
Сомс вздрогнул. Он не ожидал такого вызова на признание в своих самых
сокровенных мыслях. А Эмили, которая заметила, как его передернуло, ска-
зала:
- Глупости, Джемс, перестань говорить об этом.
Но Джемс, не глядя ни на кого, продолжал бормотать. Вот Роджер, и Ни-
колае, и Джолион - у всех у них есть внуки. А Суизин и Тимоти так и не
женились. Сам он сделал все, что мог, но теперь его уже скоро не станет.
И, словно сообщив что-то глубоко утешительное, он замолчал и принялся
есть мозги, подцепляя их вилкой и кусочком хлеба и проглатывая вместе с
хлебом.
Сомс простился тотчас же после обеда. Хотя было, в сущности, не хо-
лодно, он надел меховое пальто, чтобы защитить себя от приступов нервной
дрожи, которая не покидала его целый день. Кроме того, он как-то безот-
четно сознавал, что так он выглядит лучше, чем в обыкновенном черном
пальто. Затем, нащупав возле сердца сафьяновый футляр, он двинулся в
путь. Он редко курил, но сейчас, выйдя на улицу, достал папироску и за-
курил на ходу. Он медленно шел по Роу к Найтсбриджу, рассчитав время
так, чтобы попасть в Челси к четверти десятого. Что она делает вечер за
вечером, одна, в этой жалкой дыре? Загадочные существа женщины! Живешь с
ними рядом и ничего о них не знаешь. Что она такого нашла в этом Боснии,
что он ее свел с ума? Потому что, в конце концов, это же было сумасшест-
вие, все, что она сделала, - форменный приступ сумасшествия, перевернув-
ший все представления о ценности вещей, сломавший и ее, и его жизнь! И
на мгновение Сомса охватило чувство какой-то экзальтации, он словно
превратился в человека из трогательной повести, который, проникшись
христианским милосердием, возвращает провинившейся все блага жизни, все
прощает, все забывает и становится ее добрым гением. Под деревом против
казарм Найтсбриджа, где лунный свет ложился яркой белой полосой, он еще
раз вытащил сафьяновый футляр и взглянул на игру камней при свете луны.
Да, это бриллианты чистейшей воды! Но когда он захлопнул футляр, резкий
звук защелкнувшейся крышки отдался нервной дрожью в его теле; он зашагал
быстрее, засунув руки в перчатках в карманы пальто, почти надеясь, что
не застанет ее дома. Мысль о том, как она непостижима, снова завладела
им. Обедает одна изо дня в день, наряжается в вечерний туалет, словно
воображает, что находится в обществе! Играет на рояле - для себя! Около
нее нет даже кошки или собаки, насколько он мог заметить. И внезапно ему
вспомнилась кобыла, которую он держал в Мейплдерхеме для поездок на
станцию. Когда бы он ни вошел в конюшню, она стояла там одна, полусон-
ная, и все же она всегда бежала домой быстрее, чем на станцию, словно ей
не терпелось поскорее снова очутиться одной в своей конюшне. "Я буду об-
ращаться с нею ласково, - без всякой последовательности подумал он. -
Буду очень осторожен". И все его стремления и наклонности к семейной
жизни, которой насмешливая судьба, казалось, лишила его навеки, ожили в
нем с такою силой, что он незаметно для себя остановился, замечтавшись,
против вокзала Саут-Кенсингтон. На Кингс-Род какой-то человек вышел, по-
шатываясь, из трактира, наигрывая на концертино. Секунду Сомс наблюдал,
как он бессмысленно топчется на тротуаре под неровные заливистые звуки
своей музыки, потом перешел на другую сторону, чтобы избежать встречи с
этим пьяным идиотом. Проведет ночь в полицейском участке! Бывают же та-
кие ослы! Но человек заметил, что Сомс перешел от него на другую сторо-
ну, и поток благодушной брани понесся ему вдогонку. "Надеюсь, что его
заберут, - злобно подумал Сомс. - Как это можно, чтобы такие негодяи ша-
тались по улицам, когда женщины ходят одни?" Мысль эта возникла у него
потому, что впереди шла какая-то женщина. Походка ее показалась ему
странно знакомой, а когда она свернула за тот угол, к которому он нап-
равлялся, сердце его усиленно забилось. Он прибавил шагу, чтобы поскорее
дойти до угла и убедиться. Да! Это была Ирэн; он не мог ошибиться, это
ее походка. Она прошла еще два поворота, и у последнего угла Сомс уви-
дел, как она завернула в свой подъезд. Чтобы не упустить ее, он пробежал
эти несколько шагов, взбежал по лестнице и нагнал ее у самой двери. Он
слышал, как щелкнул ключ в замке, и остановился около нее как раз в ту
минуту, когда она, открыв дверь, обернулась и замерла в удивлении.
- Не пугайтесь, - сказал он, едва переводя дыхание. - Я вас увидел на
улице. Разрешите мне зайти на минуту.
Она прижала руку к груди, в лице ее не было ни кровинки, глаза расши-
рились от ужаса. Затем, по-видимому овладев собой, она наклонила голову
и сказала:
- Хорошо.
Сомс закрыл за собою дверь. Ему тоже нужно было прийти в себя, и,
когда она прошла в гостиную, он целую минуту стоял молча, с трудом пере-
водя дыхание, чтобы успокоить биение своего сердца. В эту минуту, кото-
рая решала все его будущее, вынуть сафьяновый футляр казалось как-то
грубо. Однако у него нет никакого иного предлога, чтобы объяснить свой
приход. И это неловкое положение вызвало в нем досаду на всю эту церемо-
нию предлогов и оправданий. Предстояла, сцена, ничего другого быть не
может, и надо на это идти.
Он услышал ее голос, встревоженный, томительно мягкий:
- Зачем вы, пришли опять? Разве вы не поняли, что мне приятней было
бы, чтобы вы этого не делали?
Он обратил внимание на ее костюм - темно-коричневый бархат, соболье
боа и маленькая круглая шапочка того же меха. Все это удивительно шло к
ней. У нее, по-видимому, хватает денег на туалеты. Он сказал отрывисто:
- Сегодня ваше рождение, я принес вам вот это, - и он протянул ей зе-
леный сафьяновый футляр.
- О нет, нет!
Сомс нажал замочек; семь камней сверкнули на бледносером бархате.
- Почему нет? - сказал он. - Просто в знак того, что вы не питаете ко
мне больше дурных чувств.
- Я не могу.
Сомс вынул брошь из футляра.
- Дайте мне взглянуть, как это будет на вас.
Она отшатнулась и попятилась. Он шагнул к ней, протягивая руку с
брошью к ее груди. Она снова отшатнулась.
Сомс опустил руку.
- Ирэн, - сказал он, - забудем прошлое. Если я могу, то и вы, конеч-
но, можете. Давайте начнем снова, как будто ничего не было. Хотите?
В голосе его звучало невысказанное желание, а в глазах, устремленных
на ее лицо, было почти молящее выражение.
Она стояла, прижавшись к стене, и теперь только судорожно глотнула -
это был весь ее ответ. Сомс продолжал:
- Неужели вы действительно хотите прожить здесь всю жизнь, полумерт-
вая, в этой жалкой дыре? Вернитесь ко мне, и я дам вам все, что вы хоти-
те. Вы будете жить своей собственной жизнью, я клянусь в этом.
Он увидел, как ее лицо иронически дрогнуло.
- Да, - повторил он, - но теперь я говорю это всерьез. Я прошу от вас
только одного. Я только хочу... я хочу сына. Не смотрите на меня так.
Да, я хочу сына. Мне тяжело.
Слова срывались поспешно, так что он едва узнавал собственный голос,
и он дважды закидывал голову назад, точно ему не хватало воздуха. Но вид
ее глаз, устремленных на него, ее потемневший, словно застывший от ужаса
взгляд привели его в себя, и мучительная бессвязность сменилась гневом.
- Разве это так неестественно? - проговорил он сквозь зубы. - Разве
так неестественно желать ребенка от собственной жены? Вы разбили нашу
жизнь, из-за вас все спуталось. Мы влачим какое-то полумертвое существо-
вание, и у нас нет ничего впереди. Разве уж так унизительно для вас,
что, несмотря на все это, я... я все еще хочу считать вас своей женой?
Да говорите же бога ради! Скажите что-нибудь!
Ирэн как будто сделала попытку заговорить, но у нее это не вышло.
- Я не хочу пугать вас, - сказал Сомс, смягчая голос, - боже упаси. Я
только хочу, чтобы вы поняли, что я не могу так больше жить. Я хочу,
чтобы вы вернулись ко мне, хочу, чтобы вы были со мной.
Ирэн подняла руку и закрыла нижнюю часть лица, но глаза ее по-прежне-
му не отрывались от его глаз, словно она надеялась, что они удержат его
на расстоянии. И все эти пустые, мучительные годы - с каких пор? ах да,
почти с того дня, как он познакомился с нею, - вдруг словно одной гро-
мадной волной встали в памяти Сомса, и судорога, с которой он не в сос-
тоянии был совладать, исказила его лицо.
- Еще не поздно, - сказал он, - нет, если вы только захотите поверить
в это.
Ирэн отняла руку от губ, и обе ее руки судорожно прижались к груди.
Сомс схватил ее за руки.
- Не смейте! - задыхаясь, сказала она. Но он продолжал держать их и
старался смотреть ей прямо в глаза, которых она не отводила Тогда она
