того, с кем неизменно связывалось воспоминание о нежной ласке, длинных
седых усах, запахе сигар и веселом смехе. Здесь Джолли в счастливую пору
детства, еще задолго до того, как он поступил в школу, сражался со своим
дедом, который даже в восемьдесят лет отличался неподражаемым искусством
зацеплять его согнутой ногой. Здесь Холли, взобравшись на ручку громад-
ного кожаного кресла, приглаживала завитки серебряных волос над ухом, в
которое она шептала свои секреты. Через эту стеклянную дверь они все
трое бесчисленное количество раз устремлялись на лужайку играть в крикет
и в таинственную игру, называвшуюся "Уопси-дузл", непонятную для непос-
вященных, но приводившую старого Джолиона в страшный азарт. Сюда однажды
летней ночью явилась Холли в ночной рубашонке - ей приснился страшный
сон, и требовалось ее успокоить. И сюда однажды в отсутствие отца приве-
ли Джолли, который начал день с того, что всыпал углекислой магнезии в
только что снесенное яйцо, поданное мадемуазель Бос к завтраку, а потом
повел себя еще хуже, после чего здесь произошел следующий диалог:
- Послушай, мой мальчик, так не годится, ты не должен себя вести так.
- Но она меня ударила по щеке, дедушка, и тогда я ее тоже, а она меня
опять.
- Ударить женщину? Это уже совсем не годится. Ты попросил прощения?
- Нет еще.
- В таком случае ты должен сделать это сейчас же.
Ступай.
- Но ведь она начала первая, дедушка, и она меня ударила два раза, а
я только раз.
- То, что ты сделал, дорогой мой, считается очень гадким и стыдным.
- Да, но ведь это она разозлилась, а я вовсе нет.
- Иди сейчас же.
- Тогда и вы тоже, дедушка, пойдемте со мной.
- Хорошо, но только на этот раз.
И они пошли рука об руку.
Сюда, где томики Веверлея, сочинения Байрона, "Римская империя" Гиб-
бона, "Космос" Гумбольдта, бронза на камине и шедевр масляной живописи
"Голландские рыбачьи лодки на закате" - все оставалось неизменным, как
сама судьба, и, казалось, старый Джолион по-прежнему мог бы сидеть здесь
в кресле, положив ногу на ногу, и поверх развернутого "Таймса" виднелись
бы его высокий лоб и спокойные глубокие глаза, - сюда пришли они оба,
его внук и внучка. И Джолли сказал:
- Я видел тебя с этим субъектом в парке.
Краска, вспыхнувшая на ее щеках, доставила ему удовлетворение: разу-
меется, ей должно быть стыдно!
- Ну и что же? - сказала она.
Джолли был потрясен; он ждал большего или гораздо меньшего.
- А знаешь ли ты, - сказал он внушительно, - что он недавно назвал
меня бурофилом и мне пришлось с ним драться?
- Кто же победил?
Джолли хотелось ответить: "Победил бы я", но это показалось ему ниже
его достоинства.
- Послушай, - сказал он, - что это все значит? Никому не сказав...
- А зачем мне говорить? Папы нет, почему я не могу кататься с ним
верхом?
- Ты можешь кататься со мной. Я считаю его просто наглецом.
Холли побледнела от негодования.
- Неправда! Ты сам виноват, что невзлюбил его.
И, быстро шагнув мимо брата, она вышла, оставив его неподвижно смот-
реть на бронзовую Венеру на черепахе, которая до сих пор была закрыта от
него темной головкой сестры в мягкой фетровой шляпе. Он чувствовал себя
потрясенным до глубины своей юной души. Власть, которую он считал незыб-
лемой, низверженная, разбитая, валялась у его ног. Он подошел к Венере и
машинально стал рассматривать черепаху. Почему он невзлюбил Вэла Дарти?
Он не мог сказать. Незнакомый с семейной историей, смутно осведомленный
о какой-то вражде, которая возникла тринадцать лет назад, когда Босини
покинул Джун из-за жены Сомса, он ничего, в сущности, не знал о Вале и
не мог разобраться в своих чувствах. Он просто не любил его. Однако нуж-
но было решить вопрос: что ему делать? Правда, Вэл Дарти их троюродный
брат, но тем не менее это совершенно недопустимая, вещь, чтобы Холли са-
мостоятельно встречалась с ним. Однако "доносить" о том, что он узнал
случайно, было против принципов Джолли. Поглощенный этой трудной дилем-
мой, он сделал несколько шагов по комнате и сел в кожаное кресло, поло-
жив ногу на ногу. Спустились сумерки, а он сидел и смотрел в высокое ок-
но на старый дуб, могучий, но безлистый, медленно превращавшийся в глу-
бокую темную тень на фоне сумерек.
"Дедушка!" - подумал он без всякой последовательности и вынул часы.
Ему не видно было стрелок, но он завел репетир. Пять часов! Это были
первые дедушкины золотые часы - отполированные временем, со стершейся
чеканкой, со следами бесчисленных падений. Звон их был точно смутный го-
лос из того золотого времени, когда они только что приехали из
Сент-Джонс-Вуда в этот дом, приехали с дедушкой в его коляске и сейчас
же бросились к деревьям. Деревья, по которым можно было лазить, а дедуш-
ка внизу поливал грядки с геранью! Что же делать? Написать папе, чтобы
он приехал? Посоветоваться с Джун? Но только она... она такая несдержан-
ная! Не предпринимать ничего, может быть, и так все уладится? В конце
концов ведь каникулы скоро кончатся. Пойти к Вэлу и потребовать, чтобы
он с ней не встречался? Но как узнать его адрес? Холли не скажет! Целый
лабиринт путей, туча возможностей! Он закурил. Когда он выкурил папиросу
до половины, лоб его разгладился, словно чья-то худая старческая рука
нежно провела по нему; и словно что-то шепнуло ему на ухо: "Не делай ни-
чего. Будь добрым с Холли, будь добрым с ней, мой мальчик!" И Джолли
вздохнул глубоко и облегченно, выпуская дым из ноздрей...
А наверху у себя в комнате Холли, уже сняв амазонку, все еще хмури-
лась.
- Нет, не наглец, вовсе нет! - беззвучно твердили ее губы.
VI
ДЖОЛИОН В НЕРЕШИТЕЛЬНОСТИ
Небольшой привилегированный отель над знаменитым рестораном рядом с
Сен-Лазарским вокзалом был постоянным пристанищем Джолиона в Париже. Он
не переносил за границей своих соотечественников Форсайтов, которые, как
рыба, вытащенная из воды, бессмысленно трепыхались в пределах одного и
того же круга: Опера, улица Риволи, "Мулен-Руж". Самый вид их, заявляв-
ший о том, что они приехали сюда потому, что им как можно скорее требо-
валось очутиться в каком-нибудь другом месте, раздражал Джолиона. Но ни
один Форсайт не приближался к этому убежищу, где в спальне у Джолиона
камин топился дровами и кофе был превосходного качества. Париж всегда
казался ему более привлекательным зимой. Терпкий запах дровяного дыма и
жаровень с пекущимися каштанами, резкие эффекты зимнего солнца в ясные
дни, открытые кафе, не боящиеся прохладного зимнего воздуха, оживленная,
живущая своей жизнью толпа на бульварах - все словно свидетельствовало о
том, что зимний Париж наделен душой, которая, подобно перелетной птице,
летом улетает.
Джолион хорошо говорил по-французски, у него были кое-какие приятели,
и он знал несколько уютных местечек, где можно было недурно поесть и
встретить интересные типы, достойные наблюдения. В Париже он чувствовал
себя настроенным философически; ирония его приобретала остроту; жизнь
наполнялась неуловимым, не преследующим никаких целей смыслом, станови-
лась букетом ароматов, тьмой, прорезаемой изменчивыми вспышками света.
В первых числах декабря, решив отправиться в Париж, Джолион не допус-
кал и мысли, что немалую роль в его решении играет отъезд Ирэн. Не успел
он пробыть там и Двух дней, как ему пришлось сознаться, что желание ви-
деть ее было, в сущности, главной причиной его приезда. В Англии человек
не признается в том, что для него естественно. Он думал, что ему надо
будет переговорить с ней о сдаче ее квартиры и о других делах, но в Па-
риже он сразу понял, что суть не в этом. В городе словно таились ка-
кие-то чары. На третий день он написал ей и получил ответ, от которого
все существо его радостно встрепенулось:
"Дорогой Джолион, Я буду очень, очень рада увидать вас. Ирэн".
Был ясный, солнечный день, когда он отправился к ней в отель; он шел
с таким чувством, с каким, бывало, отправлялся смотреть на какую-нибудь
любимую картину. Ни одна женщина, кажется, не вызывала у него этого сво-
еобразного, чувственного и в то же время совершенно безличного ощущения.
Он будет сидеть и с наслаждением смотреть на нее, потом уйдет, зная ее
все так же мало, но готовый завтра снова прийти и снова смотреть на нее.
Таковы были его чувства, когда в маленькой, потускневшей от времени, но
кокетливой гостиной тихого отеля около реки Ирэн подошла к нему, пред-
шествуемая мальчиком-слугой, который, провозгласив: "Мадам", тут же ис-
чез. Ее лицо, улыбка, движения были точь-в-точь такие, как он их себе
рисовал, и выражение ее лица ясно говорило: "Друг".
- Ну, - сказал он, - что нового, бедная изгнанница?
- Ничего.
- Никаких новостей от Сомса?
- Никаких.
- Я сдал вашу квартиру и, как верный управляющий, привез вам немножко
денег. Как вам нравится Париж?
Пока Джолион учинял этот допрос, ему казалось, что он никогда не ви-
дал таких прекрасных и выразительных губ; линия нижней губы чуть-чуть
изгибалась кверху, а в уголке верхней дрожала чуть заметная ямочка. Он
словно впервые увидал женщину в том, что до сих пор было всего лишь неж-
ной одухотворенной статуей, которой он почти отвлеченно любовался. Она
созналась, что жить одной в Париже немножко тяжело, но в то же время Па-
риж так полон своей собственной жизнью, что он чаще всего безопасен, как
пустыня. Кроме того, англичан здесь сейчас не любят.
- Но вряд ли это касается вас, - сказал Джолион - Вы должны нравиться
французам.
- Это имеет свои неприятные стороны.
Джолион кивнул.
- Ну, пока я здесь, вы должны предоставить мне показать вам Париж.
Начнем завтра. Приходите обедать в мой излюбленный ресторан, а затем мы
пойдем в Комическую оперу.
Так было положено начало ежедневным встречам.
Джолион скоро пришел к заключению, что для тех, кто стремится сохра-
нить чувства в равновесии, Париж первое и последнее место, где можно
быть на дружеской ноге с красивой женщиной. На него словно снизошло отк-
ровение, оно, как птица, трепетало в его сердце, распевая: "Elle est ton
reve, elle est ton reve! [24] Порой это казалось естественным, порой не-
лепым - тяжелый случай запоздалого увлечения. Будучи однажды отвергнут
обществом, он давно отвык считаться с условной моралью; но мысль о люб-
ви, на которую она не могла ответить, - ну, как она может, в его-то го-
ды? - вряд ли шла дальше его подсознания. Кроме того, его обуревало
чувство горькой обиды за ее изломанную, одинокую жизнь. Чувствуя, что он
хоть немножко скрашивает ей эту жизнь, видя, что их маленькие экскурсии
по городу доставляют ей явное удовольствие, он от души желал не делать и
не говорить ничего такого, что могло бы нарушить это удовольствие. Как
умирающее растение впитывает в себя воду, так, казалось, впитывала она в
себя его дружбу. Насколько им было известно, никто, кроме него, не был
осведомлен, где она находится; в Париже ее не знал никто, его - очень
немногие, так что им как будто и не нужно было соблюдать никакой осто-
рожности в своих прогулках, беседах, посещениях концертов, театров, му-
зеев, в их обедах в ресторане, поездках в Версаль, СенКлу и даже Фонте-
небло. А время летело - проходил один из тех полных впечатлений месяцев,
у которых нет ни прошлого, ни будущего. То, что в юности Джолион пережи-
вал бы, несомненно, как бурное увлечение, теперь было, пожалуй, таким же
сильным чувством, но гораздо более нежным, смягченным до покрови-
тельственной дружбы его восхищением и безнадежностью и сознанием рыцарс-
кого долга - чувством, которое покорно замирало у него в крови, по край-
ней мере пока она была здесь, улыбающаяся, счастливая их дружбой, с каж-
дым днем казавшаяся ему все более прекрасной и чуткой; ее взгляды на
жизнь, казалось, превосходно согласовались с его собственными, будучи
