И сам он сел на ручку дедушкиного кресла.
Вэл не двинулся с места. Он стоял, глубоко засунув руки в карманы
брюк - дрожащие, стиснутые в кулаки руки. Сознание неотвратимого ужаса
предстоявшего ему решения, как бы он ни поступил, стучало в его мозгу
дробным стуком, как рассерженный почтальон. Если он не примет этого вы-
зова, он будет опозорен в глазах Холли и в глазах своего врага - этого
грубияна, ее брата. Если же он примет его - ах! тогда прощай все: ее ли-
цо, ее глаза, ее волосы, ее поцелуи, которые только что начались!
- Не торопитесь, - снова сказал Джолди. - Я не хочу быть несправедли-
вым.
И они оба посмотрели на Холли. Она стояла, прислонившись к книжным
полкам, которые доходили до потолка; ее темная головка прижалась к Гиб-
боновой "Римской империи", ее глаза сострадательно, в мучительном ожида-
нии, были устремлены на Вэла. И его, хоть он и не отличался большой про-
ницательностью, вдруг словно осенило. Она будет гордиться своим братом -
его врагом! А за него ей будет стыдно! Руки его, точно на пружинах, выс-
кочили из карманов.
- Хорошо, - сказал он. - Идет.
Лицо Холли - о, это было удивительно! Он видел, как она вспыхнула,
шагнула вперед. Он поступил правильно: ее лицо светилось грустным восхи-
щением. Джолли встал и отвесил легкий поклон, словно желая сказать: "Вы
выдержали испытание".
- Итак, завтра, - сказал он, - мы отправимся вместе.
Опомнившись от этой головокружительной борьбы чувств, завершившейся
столь неожиданным решением, Вал злорадно смотрел на Джолли из-под густых
ресниц. "Хорошо, - подумал он, - на этот раз твоя взяла. Придется мне
идти в армию, но подожди, я еще отыграюсь". И он с достоинством сказал:
- Я к вашим услугам.
- Мы встретимся в главном вербовочном пункте, - сказал Джолли, - в
двенадцать часов.
И, открыв стеклянную дверь, он вышел на террасу, следуя тому же прин-
ципу, который заставил его удалиться, когда он застал их в гостиной.
Смятение в голове Вэла, оставшегося теперь с глазу на глаз с той, ко-
торая досталась ему так неожиданно дорого, было совершенно невообразимо.
Но желание блеснуть оказалось сильнее всего. Попался в эту проклятую ис-
торию, теперь уж нужно выдержать тон до конца.
- Во всяком случае, ездить верхом и стрелять можно будет вволю, -
сказал он, - это все-таки утешение.
И он испытал чувство какого-то жестокого удовольствия, услышав ее
вздох, который, казалось, вырвался из самой глубины ее сердца.
- О, война скоро кончится, - сказал он, - может быть, нам даже и не
придется попасть на фронт. Мне, конечно, было бы все равно, если бы не
вы.
И он теперь избавится от этой неприятности, от этого проклятого раз-
вода. Нет, как говорится, худа без добра. Он почувствовал, как ее горя-
чая ручка скользнула в его руку. Джолли думает, что он помешает им лю-
бить друг друга? Как бы не так! Он крепко держал ее за талию, нежно гля-
дел на нее сквозь ресницы, улыбался, стараясь ободрить ее, обещая ей
скоро вернуться, чувствуя себя по крайней мере на шесть дюймов выше и
таким властелином с ней, каким он никогда не осмеливался себя чувство-
вать. И он множество раз поцеловал ее, прежде чем сел на лошадь и поехал
домой, в город. Вот так от маленького толчка стремительно расцветает и
растет инстинкт собственности
IX
ОБЕД У ДЖЕМСА
На Парк-Лейн у Джемса больше не задавали званых обедов: в каждом доме
наступает момент, когда у хозяина или хозяйки иссякают нужные для этого
силы, и кончено - не разносят больше девяти блюд двадцати ртам над двад-
цатью белоснежными салфетками, и хозяйской кошке не приходится больше
удивляться, почему ее сегодня вдруг заперли.
И вот поэтому Эмили, которая и в семьдесят лет была непрочь вкусить
кой-когда светской жизни, с чувством приятного волнения заказала обед на
шесть персон вместо двух, сама написала на карточках внушительное коли-
чество иностранных слов и расставила цветы - мимозы с Ривьеры и белые
римские гиацинты не из Рима. Правда, будут только, ну, конечно, Джемс и
она сама. Сомс, Уинифрид, Вэл и Имоджин, но ей приятно было потешить се-
бя немножко и поиграть в воображении величием прошлого. Она оделась так
тщательно, что Джемс сказал:
- Зачем это ты надела такое платье? Ты простудишься.
Но Эмили знала, что шеи женщин защищены от простуды любовью к блеску
вплоть до восьмидесяти лет, и она только сказала:
- Позволь, я надену на тебя новую манишку из тех, что я недавно купи-
ла. Джемс, тогда тебе останется только переодеть брюки и надеть свой
бархатный пиджак, и ты будешь готов. Вэл любит, когда ты одет к лицу.
- Манишки! - сказал Джемс. - Вечно ты тратишь деньги на всякую чепу-
ху.
Но он претерпел эту операцию, пока его шея тоже не засверкала, и
только пробурчал невнятно:
- Боюсь, что он сумасброд, этот мальчишка!
Глаза его блестели немножко более обычного, и на щеках играл легкий
румянец, когда он уселся в гостиной, прислушиваясь, не раздастся ли зво-
нок у входной двери.
- Я устроила настоящий званый обед, - удовлетворенно сказала Эмили. -
Мне кажется, это полезно для Имоджин - ей надо привыкать к этому, раз
она начала выезжать.
Джемс, пошевелив губами, издал какой-то неопределенный звук, вспом-
нив, как Имоджин любила забираться - к нему на колени и разрывать с ним
рождественские хлопушки.
- Ока будет хорошенькая, - пробормотал он. - Можно в этом не сомне-
ваться.
- Она и сейчас хорошенькая, - сказала Эмили. - Она может сделать от-
личную партию.
- Вот что у тебя на уме, - буркнул Джемс, - только лучше, если она
будет сидеть дома и заботиться о своей матери.
Если еще второй Дарти завладеет его хорошенькой внучкой, это уж доко-
нает ею! Он никак не мог простить Эмили, что Монтегью Дарти когда-то
пленил ее так же, как и его самого.
- Где Уормсон? - внезапно спросил он. - Я бы хотел сегодня выпить ма-
деры.
- Будет шампанское, Джемс.
Джемс замотал головой.
- В нем нет аромата, - сказал он. - Какая мне от нею радость!
Эмили протянула руку к камину и позвонила.
- Мистер Форсайт хочет, чтобы вы открыли бутылку мадеры, Уормсон.
- Нет, нет, - сказал Джемс, и кончики его ушей вздрогнули негодующе,
а глаза словно приковались к какому-то предмету, видимому только ему од-
ному. - Слушайте, Уормсон, вы пройдите во внутренний погреб и на средней
полке последнего отделения налево увидите семь бутылок. Возьмите из них
одну, среднюю, да только поосторожней, не взболтайте ее. Это последние
бутылки мадеры из тех, что мне подарил мистер Джолион, когда мы приехали
сюда; ее так с тех пор и не трогали, она должна была сохранить весь свой
аромат; впрочем, я не знаю, не мог сказать.
- Слушаю, сэр, - сказал Уормсон, удаляясь.
- Я берег ее к нашей золотой свадьбе, - неожиданно сказал Джемс, - но
в моем возрасте я не протяну трех лет.
- Глупости, Джемс, - сказала Эмили, - не говори так.
- Мне надо бы самому сходить за ней, - бормотал Джемс, - ведь он ее
непременно тряхнет.
И он погрузился в безмолвные воспоминания о тех далеких минутах, ког-
да среди газовых рожков и паутины запах пропитанных вином пробок столько
раз перед, зваными обедами возбуждал его аппетит. В винах его погреба
можно было прочесть историю сорока с лишним лет, с того времени, как он
поселился в этом доме на Парк-Лейн с молодой женой, и историю многих по-
колений Друзей и знакомых, которые давно ушли из этой жизни; эти поре-
девшие полки являлись живым свидетельством семейных торжеств - всех сва-
деб, рождений, смертей близких и родственников. И когда его не будет,
все это останется как есть, и что будет с этими винами, он не знает.
Выпьют их или растащат, что же удивительного!
Из этой глубокой задумчивости его вывело появление сына, за ним сле-
дом явилась Уинифрид с двумя старшими детьми.
Они пошли в столовую парами под руку. Джемс с дебютанткой, Имоджин
(хорошенькая внучка придавала ему бодрости); Сомс с Уинифрид; Эмили с
Вэлом, у которого при виде устриц заблестели глаза. Будет настоящий по-
рядочный обед с шампанским и портвейном! И он чувствовал, что ему как
раз этого и надо после того, что он совершил сегодня и что для всех еще
было тайной. После первых двух бокалов так приятно стало сознавать, что
у него припрятана эта бомба, это сногсшибательное доказательство патрио-
тизма, или, вернее, его собственной храбрости, которой он может блес-
нуть, ибо то, что он сделал для своей королевы и для своей родины, до
сих пор доставляло ему чисто эгоистическое удовольствие. Он теперь нас-
тоящий рубака, ему только и иметь дело с оружием и лошадьми; ему есть
чем похвастаться, но, конечно, он не собирается этого делать. Просто он
спокойно объявит об этом, когда все замолчат. И, взглянув на меню, он
решил, что самый удобный момент будет, когда подадут bombe aux fraises
[26]: когда они приступят к этому блюду, за столом воцарится некоторая
торжественность. Раз или два, прежде чем достигли этой розовой вершины
обеда, его смутило воспоминание, что деду никогда ничего не говорят. Но
старик пьет мадеру, и у него отличный вид! К тому же он должен быть до-
волен этим благородным поступком, который сгладит позор бракоразводного
процесса. Вид его дядюшки, сидевшего напротив него, тоже подстрекал его
к этому. Вот уж кто не способен ничем рискнуть; интересно будет посмот-
реть на его физиономию! А, кроме того, матери лучше объявить вот так,
чем с глазу на глаз, а то они оба расстроятся! Ему жаль ее, но в конце
концов нельзя же требовать от него, чтобы он еще огорчался за других,
когда ему предстоит расстаться с Холли.
До него слабо донесся голос деда:
- Вэл, попробуй-ка этой мадеры с мороженым. У вас в колледже такой не
бывает.
Вэл смотрел, как густая жидкость медленно наполняла рюмку, как лету-
чее масло старого вина отливало на поверхности; он вдохнул его аромат и
подумал: "Ну, теперь самый момент!" Он отпил глоток, и приятное тепло
разлилось по иго уже разгоряченным венам. Быстро окинув всех взглядом,
он сказал:
- Я записался сегодня добровольцем в имперскую кавалерию, бабушка, -
и залпом осушил рюмку, точно это был тост за совершенный им поступок.
- Что такое? - этот горестный возглас вырвался у его матери.
- Джолли Форсайт и я, мы ходили туда вместе.
- Но вас еще не записали? - спросил Сомс.
- Нет, как же! Мы в понедельник отправляемся в лагерь.
- Нет, вы только послушайте! - вскричала Имоджин.
Все повернулись к Джемсу. Он наклонился вперед, поднеся ладонь к уху.
- Что такое? - сказал он. - Что он говорит? Я не слышу.
Эмили нагнулась и похлопала Вала по руке.
- Вэл записался в кавалерию - вот и все, Джемс, это очень мило. Ему
очень пойдет мундир.
- Записался... какая глупость! - громко, дрожащим голосом воскликнул
Джемс. - Вы все дальше своего носа ничего не видите. Ведь его... его
отправят на фронт. Ведь он не успеет опомниться, как ему придется вое-
вать.
Вэл видел восхищенные глаза Имоджин, устремленные на него, и мать,
которая сидела молча, сохраняя светский вид, прикладывая платочек к гу-
бам.
Неожиданно дядя сказал:
- Ты несовершеннолетний.
- Я подумал об этом, - улыбнувшись, сказал Вэл. - Я сказал, что мне
двадцать один год.
Он слышал восторженный возглас бабушки: "Ну, Вэл, ты прямо молодчи-
на", видел, как Уормсон почтительно наливал шампанское в его бокал, и
смутно уловил жалобное причитание деда:
- Я не знаю, что из тебя только выйдет, если ты будешь так продол-
жать.
Имоджин хлопала его по плечу, дядя смотрел искоса, только мать сидела
неподвижно, и, встревоженный ее молчанием, Вэл сказал:
- Все будет хорошо; мы их живо обратим в бегство. Я только надеюсь,
что и на мою долю что-нибудь останется.
Он испытывал чувство гордости, жалости и необычайной важности - все
