жил, а минутами сердце ее сжималось от жалости.
XIV
ДИКОВИННАЯ НОЧЬ
Сомс упорно дожидался весны - занятие нелегкое для человека, который
сознает, что время бежит, что дело ни на волос не подвигается и что
по-прежнему нет выхода из паутины. Мистер Полтид не сообщал ничего ново-
го, кроме того, что слежка продолжается и на нее, разумеется, уходит
масса денег. Вэл и его троюродный брат уехали на фронт, откуда последнее
время поступали утешительные известия; Дарти пока что держал себя при-
лично; Джемс не хворал; дела процветали как-то даже почти невероятно, И
у Сомса не было, в сущности, никаких оснований тревожиться, кроме того
только, что он чувствовал себя "связанным" и не мог сделать ни шагу ни в
одном направлении.
Правда, он не совсем избегал Сохо: он не мог допустить, чтобы там по-
думали, что он "отстал", как сказал бы Джемс, - ведь ему в любую минуту
может понадобиться снова "пристать". Но ему приходилось вести себя так
сдержанно, гак осторожно, что он часто только проходил мимо ресторана
"Бретань", даже не заглядывая туда, и сейчас же спешил выбраться из пре-
делов этого квартала, который всегда вызывал у него ощущение, что он до-
пустил какуюто ошибку в обращении со своей собственностью.
Так, возвращаясь однажды оттуда майским вечером, он вышел на Рид-
жент-стрит и попал в толпу, которая произвела на него впечатление че-
го-то совершенно невероятного - орущая, свистящая, пляшущая, мятущаяся,
неистово ликующая толпа, с фальшивыми носами, с дудками, с грошовыми
свистульками, с какими-то длинными перьями и всяческими атрибутами пол-
ного идиотизма. Мейфкинг! Ну да, конечно, Мейфкинг отбит у буров. Но бо-
же! Разве это может служить оправданием? Что это за люди, откуда они,
как они попали в Вест-Энд? Его задевали по лицу, свистели в уши, ка-
кие-то девчонки кричали: "Чего шарахаешься, ай ты, штукатурка!" Какой-то
малый сшиб с него цилиндр, так что он еле водрузил его на место. Хлопуш-
ки разрывались у него под самым носом, под ногами. Он был потрясен, воз-
мущен до глубины души, он чувствовал себя оскорбленным. Этот людской по-
ток несся со всех сторон, словно открылись какие-то шлюзы и хлынули под-
земные воды, о существовании которых он, может быть, когда-нибудь и слы-
шал, но никогда этому не верил. Так это вот и есть народ, эта бесчислен-
ная масса, живое отрицание аристократии и форсайтизма! И это, о боже,
демократия! Она воняла, вопила, она внушала отвращение! В Ист-Энде или
хотя бы даже в Сохо - но здесь, на Риджент-стрит, на Пикадилли! Что
смотрит полиция? Дожив до 1900 года, Сомс со всеми своими форсайтскими
тысячами ни разу не видел этого котла с поднятой крышкой и теперь, заг-
лянув в него, едва мог поверить своим обожженным паром глазам. Все это
просто невообразимо! У этих людей нет никаких сдерживающих центров, и
они, кажется, смеются над ним, эта орава, грубая, исступленная, хохочу-
щая, - и каким хохотом! Для них нет ничего священного! Он не удивился
бы, если бы они начали бить стекла. По Пэл-Мэл, мимо величественных зда-
ний, за право входа в которые люди платят по шестьдесят фунтов неслась
эта орущая, свистящая,
На Пэл-Мэл расположены фешенебельные закрытые клубы, беснующаяся, как
дервиш, толпа. Из окон клубов люди его класса со сдержанным любопытством
разглядывали ее. Они не понимают! Ведь это же очень серьезно - это может
принять какие угодно формы! Сейчас эта толпа радуется, но когда-нибудь
она выйдет и в другом настроении. Он вспомнил бунт в восьмидесятых го-
дах, когда он был в Брайтоне: тогда громили, произносили речи. Но сейчас
он испытывал не столько чувство страха, сколько глубокое удивление. Ведь
это же какая-то истерика, это что-то совершенно не английское. И все это
только из-за того, что отвоевали какой-то маленький городок, не больше
Уотфорда, и за шесть тысяч миль отсюда. Сдержанность, умение владеть со-
бой! Эти качества, которые для него были, пожалуй, дороже жизни, эти
непременные атрибуты собственности, где они? Нет, это что-то совершенно
чуждое, это не англичане! Так размышлял Сомс, продвигаясь вперед. Каза-
лось, он внезапно увидел, как кто-то вырезает договор на право спокойно-
го владения собственностью из законно принадлежащих ему документов; или
словно ему показали чудовище, которое подкрадывается, вылезает из буду-
щего, бросая вперед свою тень. Это отсутствие солидности, почтения!
Словно он вдруг обнаружил, что девять десятых населения Англии - чужест-
ранцы. А если это так, тогда можно ждать чего угодно!
На углу Хайд-парка он столкнулся с Джорджем Форсайтом, сильно заго-
ревшим от постоянного пребывания на ипподроме; Джордж держал в руке
фальшивый нос.
- Алло, Сомс! - сказал он. - Хочешь нос?
Сомс ответил кислой улыбкой.
- Я отнял его у одного из этих спортсменов, - продолжал Джордж, кото-
рый, по-видимому, только что недурно пообедал. - Дал ему здоровую взбуч-
ку за то, что он пытался сбить с меня шляпу. Нам еще когда-нибудь при-
дется воевать с этими молодчиками: они что-то здорово обнаглели - все
радикалы, социалисты. Им не дает покоя наше добро. Расскажи-ка это дяде
Джемсу, это ему поможет от бессонницы!
"In vino veritas" [29], - подумал Сомс, но только кивнул и пошел
дальше по Гамильтон-Плейс. На Парк-Лейн попадались уже только редкие
кучки гуляк, не очень шумные. Глядя на высокие дома, Сомс думал: "Мы,
как-никак, все же оплот страны; Не так-то легко нас опрокинуть.
Собственность диктует законы".
Но когда он закрыл за собой дверь отцовского дома" весь этот неверо-
ятный, чудовищный уличный кошмар рассеялся бесследно, как если бы он ви-
дел его во сне и проснулся утром в своей теплой, чистой, уютной кровати
с пружинным матрацем.
Дойдя до середины громадной пустой гостиной, он остановился.
Жена! С кем можно было бы обо всем поговорить! Ведь имеет же он право
на это, черт возьми, имеет право!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
СОМС В ПАРИЖЕ
Сомс мало путешествовал. Когда ему было девятнадцать лет, он с отцом,
матерью и Уинифрид совершил "малый круг": Брюссель, Рейн, Швейцария и
обратно домой через Париж. В двадцать семь лет, когда он только что на-
чал интересоваться живописью, он провел пять лихорадочных недель в Ита-
лии, сосредоточив свое внимание на Ренессансе, в котором он, однако, на-
шел меньше, чем ожидал, и на обратном пути две недели в Париже, сосредо-
точив свое внимание на самом себе, как и подобает Форсайту, окруженному
столь самовлюбленным и чуждым народом, как французы. Его знакомство с их
языком, приобретенное в школе, было весьма ограниченно: он не понимал
того, что они говорят. Молчание казалось ему лучше и для себя и для дру-
гих - по крайней мере не строишь из себя дурака. Ему не нравилась ни их
манера одеваться, ни эти закрытые кареты, ни театры, похожие на пчелиные
ульи, ни музеи, в которых пахло пчелиным воском. Он был слишком осторо-
жен и застенчив, чтобы исследовать ту сторону Парижа, которая, как пред-
полагают Форсайты, и является его тайной приманкой; что же касалось его
коллекционерских сделок, он не заключил ни одной. Французы, как, вероят-
но, сказал бы Николае, - прирожденные захватчики. Сомс вернулся домой
недовольный и сказал, что Париж вовсе не так хорош, как говорят.
Таким образом, когда в июне 1900 года он отправился в Париж, это было
его третье покушение на центр цивилизации. На этот раз, однако, гора
пришла к Магомету, ибо он чувствовал себя теперь значительно более циви-
лизованным, чем этот Париж, и, может быть, оно так и было на самом деле.
Кроме того, он ехал с определенной целью. Это уже было не какое-то там
стояние на коленях в храме Безнравственности и Вкуса, но ходатайство по
его собственным законным делам. Он ехал потому, что, в самом деле, все
это давно уже вышло за пределы шутки. Слежка все продолжалась, но ниче-
го, ровно ничего! Джолион в Париж не возвращался, и никого больше не бы-
ло на подозрении. Занятый сейчас новыми и весьма конфиденциальными дела-
ми, Сомс более, чем когда-либо, сознавал всю важность безупречной репу-
тации для поверенного. Но ночью и в часы досуга ему не давала покоя
мысль, что время бежит, деньги текут к нему, а будущность его все в той
же петле, что и прежде. После той мейфкингской ночи он случайно узнал,
что около Аннет увивается какой-то юный балбес доктор. Он дважды заста-
вал его у них: веселый молодой идиот лет тридцати, не больше. Ничто так
не раздражало Сомса, как веселость - неприличное и какое-то экстрава-
гантное свойство, вне всякой связи с действительностью. Одним словом,
вся эта смесь желаний и надежд становилась для него настоящей пыткой; а
кроме того, последнее время у него мелькала мысль, не догадалась ли
Ирэн, что за ней следят. Это-то в конце концов и заставило его решиться
поехать и посмотреть самому; прийти к ней, попробовать еще раз сломить
ее сопротивление, ее нежелание выйти с ним на ровную дорогу и создать
себе и ему относительно сносное существование. Если это ему опять не
удастся - ну что же, он, во всяком случае, узнает, как она на самом деле
живет.
Он остановился в отеле на улице Комартен - в отеле, весьма рекоменду-
емом Форсайтам, где почти не говорили по-французски. У него не было ни-
какого плана. Он не хотел застать ее врасплох; нужно было только что-то
придумать, чтобы помешать ей уклониться от свидания и обратиться в
бегство. И на следующее же утро, в хороший, ясный день, он пустился в
путь.
Париж казался каким-то ликующим, словно над звездообразным городом
стояло сияние, которое почти раздражало Сомса. Он шел медленно, погляды-
вая по сторонам с явным любопытством. Ему хотелось теперь понять сущ-
ность французов. Ведь Аннет француженка! Можно многое извлечь из этой
поездки, если он только сумеет сделать это. В таком похвальном настрое-
нии он три раза чуть было не угодил под колеса на площади Согласия. Он
оказался на Кур-ля-Рэн, где находился отель, в котором жила Ирэн, как-то
почти неожиданно для самого себя, ибо он еще не решил, как ему посту-
пить. Выйдя на набережную, он увидел белое приветливое здание с зелеными
маркизами, выглядывающее сквозь густую листву платанов. И решив, что,
пожалуй, гораздо лучше встретиться с Ирэн на улице, якобы случайно, чем
рисковать заходить к ней, он уселся на скамью, откуда можно было наблю-
дать за входом в отель. Еще не было одиннадцати часов, так что вряд ли
она уже успела выйти. Несколько голубей чинно расхаживали и чистили пе-
рышки на солнечных дорожках, протянувшихся в тени платанов. Какой-то ра-
бочий в синей блузе прошел и вытряхнул им крошки из бумаги, в которую
был завернут его завтрак. Нянька в чепце с лентами вывела гулять двух
маленьких девочек с косичками и в панталончиках с гофрированными оборка-
ми. Мимо проехал экипаж, им правил кучер в синем долгополом сюртуке и
черной блестящей шляпе. Сомсу казалось, что все это отдает бутафорией, -
какая-то преувеличенная живописность, которая совсем не современна. Те-
атральный народ эти французы! Он закурил папиросу, что позволял себе
только в редких случаях; он испытывал чувство горькой обиды, что судьба
закинула его в какие-то чужеземные края. Он ничуть не удивился бы, если
бы узнал, что Ирэн нравится эта чужеземная жизнь: она никогда не была
истинной англичанкой, даже по внешности. И он начал гадать, какие из
этих окон под зелеными маркизами ее окна. Сумеет ли он найти слова для
того, что ему надо сказать ей, чтобы пробить броню ее гордого упрямства?
Он бросил окурок в голубя и подумал: "Не могу же я вечно сидеть здесь и
гадать на пальцах. Пожалуй, лучше уйти, а попозже днем зайти к ней в
отель". Но он все же продолжал сидеть, слышал, как пробило двенадцать,
половина первого. "Подожду до часу, - подумал он, - раз уж я просидел
