больше, и она не подала ее нам! Это знаменательно! Похоже, что нас скоро
повесят за дело!" И, распечатав телеграмму, он прочел:
"Джолиону Форсайту. Робин-Хилл. - Ваш сын скончался безболезненно
двадцатого июня. Глубоко сочувствуем" - и какая-то неизвестная фамилия.
Он выронил телеграмму, повернулся и замер. Луна светила на него, бабочка
ударилась ему в лицо. Это первый день за все время, что он непрерывно не
думал о Джолли. Ничего не видя, он шагнул к окну, наткнулся на старое
кресло - кресло отца - и опустился на ручку. Он сидел сгорбившись, наг-
нувшись вперед, глядя перед собой в темноту. Сгорел, как свеча, вдали от
дома, от любви, совсем один, в темноте! Его мальчик! С раннего детства
такой добрый с ним, такой ласковый! Двадцать лет - и вот скошен, как
трава, не успев и пожить! "Я, в сущности, не знал его, - думал Джолион,
- и он меня не знал; но мы любили друг друга. Ведь только любовь и имеет
значение".
Умереть там, одному, вдали от них, вдали от дома! Это казалось его
форсайтскому сердцу более мучительным, более ужасным, чем сама смерть!
Ни крова, ни заботы, ни любви в последние минуты! И все: глубоко зало-
женное в нем чувство родства, любовь к семье и крепкая привязанность к
своей плоти и крови, которая так сильна была в старом Джолионе, так
сильна во всех Форсайтах, - надрывалось в нем, пришибленное, раздавлен-
ное этой одинокой кончиной его мальчика. Лучше бы он умер в сражении,
чтобы у него не было времени тосковать о них, звать их, быть может, в
предсмертном бреду!
Луна зашла за дуб, и он как-то странно ожил и, казалось, наблюдал за
ним - этот дуб, на который так любил взбираться его мальчик, а однажды
он упал оттуда и разбился, но не заплакал!
Дверь скрипнула. Он увидел, как вошла Ирэн, подняла телеграмму и
прочла ее. Он услышал легкий шелест ее платья. Она опустилась на колени
около него, и он заставил себя улыбнуться ей. Она протянула руки и поло-
жила его голову к себе на плечо. Ее аромат и тепло охватили его; и мед-
ленно она завладела всем его существом.
VIII
ДЖЕМС В ОЖИДАНИИ
Вспотев до восстановления душевного равновесия. Сомс пообедал в клубе
"Смена" и отправился на Парк-Лейн. Отец в последнее время чувствовал се-
бя хуже. Эту историю придется скрыть от него! Никогда до этой минуты
Сомс не отдавал себе отчета в том, какое большое место в его чувствах
занимал страх опозорить седины Джемса и свести его преждевременно в мо-
гилу; как тесно это было связано с его собственной боязнью скандала. Его
привязанность к отцу, всегда очень глубокая, за последние годы еще уси-
лилась, ибо он чувствовал, что отец смотрит на него как на единственную
опору своей старости. Ему казалось ужасным, что человек, который всю
свою жизнь так заботился, так много сделал для того, чтобы возвысить имя
семьи, что оно теперь стало почти синонимом благосостояния и незыблемой
респектабельности, должен при последнем издыхании увидеть свое имя во
всех газетах. Это было все равно, что помогать смерти, этому исконному
врагу Форсайтов. "Придется сказать матери, - думал он, - а когда все это
начнется, нужно будет как-нибудь прятать от него газеты. Ведь он теперь
почти никого не видит". Открыв дверь своим ключом. Сомс только начал
подниматься по лестнице, как вдруг услышал какой-то шум на площадке вто-
рого этажа. Голос матери говорил:
- Но ведь ты же простудишься, Джемс. Почему ты не можешь подождать
спокойно?
И голос отца отвечал:
- Подождать? Я всегда жду. Почему он не возвращается?
- Ты можешь поговорить с ним завтра утром, вместо того чтобы торчать
таким пугалом на лестнице.
- Он может пройти прямо к себе, не зайдя к нам, а я всю ночь не зас-
ну.
- Ну иди же в постель. Джемс!
- Ах, да ну, почем ты знаешь, что я не умру до завтра!
- Тебе не придется ждать до завтра. Я сойду вниз и приведу его. Мо-
жешь не волноваться.
- Вот ты всегда так, тебе все нипочем. А может быть, он и совсем не
придет!
- Ну хорошо, если он не придет, какой толк будет от того, что ты бу-
дешь сторожить здесь в халате?
Сомс сделал последний поворот и увидел высокую фигуру отца в коричне-
вом шелковом стеганом халате, перегнувшуюся через перила. Свет падал на
его серебряные волосы и баки, образуя как бы сияние вокруг его головы.
- Вот он! - услышал он его голос, прозвучавший возмущенно, и спокой-
ный ответ матери из спальни:
- Ну, вот и хорошо. Иди, я расчешу тебе волосы.
Джемс поманил его длинным согнутым пальцем - казалось, словно поманил
скелет - и скрылся за дверью спальни.
"Что это с ним? - подумал Сомс. - Что бы он такое мог узнать?"
Отец сидел перед туалетом, повернувшись боком к зеркалу, а Эмили мед-
ленно проводила оправленными в серебро щетками по его волосам. Она дела-
ла это по нескольку раз в день, так как это оказывало на него почемуто
такое же действие, как почесывание за ушами - на кошку.
- Наконец-то ты пришел! - сказал он. - Я тебя ждал.
Сомс погладил его по плечу и, ваяв с туалета серебряный крючок для
застегивания обуви, начал рассматривать на нем пробу.
- Ну как? - сказал он. - Вид у вас, кажется, лучше.
Джемс помотал головой.
- Мне нужно тебе что-то сказать. Мама об этом не знает.
Он сообщил об этом незнании Эмили того, чего он ей не говорил, как
будто это была горькая обида.
- Папа сегодня в необыкновенном волнении весь вечер. И я право, не
знаю, в чем тут дело.
Мерное "уиш-уиш" щеток вторило ее спокойному, ласковому голосу.
- Нет! Ты ничего не знаешь, - сказал Джемс, - Мне может сказать
только Сомс, - и, устремив на сына свои серые глаза, в которых было ка-
кое-то мучительное напряжение, он забормотал: - Я старею. Сомс. В моем
возрасте... я ни за что не могу ручаться. Я могу умереть каждую минуту.
После меня останется большой капитал. У Рэчел и Сиси ли детей нет. Вэл -
на позициях, а этот молодчик, его отец, загребет все, что только можно.
И Имоджин, того и гляди, кто-нибудь приберет к рукам.
Сомс слушал рассеянно - все это он уже слышал и раньше. "Уиш-уиш!" -
шелестели щетки.
- Если это все... - сказала Эмили.
- Все! - подхватил Джемс. - Я еще ничего не сказал. Я только подхожу
к этому, - и опять его глаза с жалобным напряжением устремились на Сом-
са.
- Речь о тебе, мой мальчик, - внезапно сказал он. - Тебе нужно полу-
чить развод.
Услышать эти слова из этих вот уст было, пожалуй. слишком для самооб-
ладания Сомса. Он быстро перевел глаза на обувной крючок, а Джемс, слов-
но оправдываясь, продолжал:
- Я не знаю, что с ней стало, говорят, она за границей. Твой дядя Су-
изин когда-то восхищался ею - он был большой чудак. - Так Джемс всегда
отзывался о своем покойном близнеце. "Толстый и тощий", называли их ког-
да-то. - Она, надо полагать, живет не одна.
И, закончив свою речь этим умозаключением о воздействии красоты на
человеческую природу, он замолчал, глядя на сына недоверчивыми, как у
птицы, глазами. Сомс тоже молчал. "Уиш-уиш!" - шелестели щетки.
- Да будет тебе. Джемс! Сомсу лучше знать, как ему быть. Это уж его
дело.
- Ах! - протянул Джемс, и, казалось, это восклицание вырвалось из са-
мых недр его души. - Но ведь речь идет обо всем моем состоянии и об его
тоже, - кому все это достанется? А когда он умрет - даже имя наше исчез-
нет.
Сомс положил крючок обратно на розовый шелк плетеной туалетной сал-
фетки.
- Имя? - сказала Эмили. - А все остальные Форсайты?
- Как будто мне легче от этого, - прошептал Джемс. - Я буду в могиле,
и если он не женится, никого после него не останется.
- Вы совершенно правы, - спокойно сказал Сомс. - Я подал о разводе.
Глаза у Джемса чуть не выскочили из орбит.
- Что? - вскричал он. - Вот, и мне никогда ничего не рассказывают!
- Ну, кто бы мог знать, что ты хочешь этого, - сказала Эмили. - Мой
дорогой мальчик, но это действительно неожиданно, после стольких лет!
- Будет скандал, - бормотал Джемс, словно рассуждая сам с собой, - но
тут уж я ничего не могу поделать. Не нажимай так сильно щеткой. Когда же
это будет?
- До летнего перерыва. Та сторона не защищается.
Губы Джемса зашевелились, производя какие-то тайные вычисления.
- Я не доживу до того, чтобы увидеть моего внука, - прошептал он.
Эмили перестала водить щетками.
- Ну конечно доживешь. Джемс. Сомс поторопится, можешь быть уверен.
Наступило долгое молчание, наконец Джемс протянул руку.
- Дай-ка мне одеколон, - и, поднеся флакон к носу, он повернулся к
сыну, подставляя ему лоб.
Сомс нагнулся и поцеловал этот лоб как раз в том месте, где начинали
расти волосы. Лицо Джемса дрогнуло и разгладилось, словно мучительное
беспокойство, грызущее его, вдруг сразу улеглось.
- Я иду спать, - сказал он. - Я не буду читать газет, когда все это
случится. Это такая клика; мне не годится обращать на них внимание, я
слишком стар.
Глубоко растроганный. Сомс повернулся и пошел к двери; он услышал,
как отец сказал:
- Я очень устал сегодня; я помолюсь в постели.
А мать ответила:
- Вот и хорошо. Джемс; тебе так будет удобнее.
IX
ВЫПУТАЛСЯ ИЗ ПАУТИНЫ
На Бирже Форсайтов известие о смерти Джолли, погибшего рядовым солда-
том среди кучки других солдат, вызвало противоречивые чувства. Странным
казалось прочесть, что Джолион Форсайт (пятый носитель этого имени по
прямой линии) умер от болезни на службе родине, и не иметь возможности
переживать это, как личное несчастье. Это оживило старую обиду на его
отца за то, что он так откололся от них. Ибо столь велик был престиж
старого Джолиона, что никому из остальных Форсайтов не приходило в голо-
ву заикнуться, хотя этого и можно было бы ожидать, что они сами отверну-
лись от его потомков за предосудительное поведение. Разумеется, это из-
вестие увеличило общий интерес к Вэлу и беспокойство о нем; но Вэл носил
имя Дарти, и если бы он даже был убит на войне или получил крест Викто-
рии, все-таки это было бы совсем не то, как если бы он носил имя Фор-
сайт. Ни несчастье, ни слава Хэйменов тоже никого бы не удовлетворили.
Семейной гордости Форсайтов не на что было опереться.
Как возникли слухи о том, что готовится - ах, моя дорогая, что-то та-
кое ужасное! - никто не мог бы сказать, и меньше всех Сомс, который
всегда все держал в секрете. Возможно, чей-нибудь глаз увидал в списке
судебных дел: "Форсайт против Форсайт и Форсайта", - и прибавил к этому:
"Ирэн в Париже со светлой бородкой". Может быть, у какой-нибудь из стен
на Парк-Лейн были уши. Но факт оставался фактом - это было известно:
старики шептались об этом, молодежь обсуждала - семейной гордости гото-
вился удар.
Сомс, явившись однажды с воскресным визитом к Тимоти, причем он шел
туда с чувством, что, как только начнется процесс, эти визиты прекратят-
ся, - едва только вошел, понял, что здесь уже все известно. Никто, разу-
меется, не осмеливался заговорить при нем об этом, но все четыре при-
сутствовавших Форсайта сидели как на углях, зная, что ничто не может по-
мешать тете Джули поставить их всех в неловкое положение. Она так жа-
лостно смотрела на Сомса, так часто обрывала себя на полуслове, что тетя
Эстер извинилась и ушла, сказав, что ей нужно пойти промыть глаз Тимоти:
у него начинается ячмень. Сомс держал себя невозмутимо и несколько над-
менно и оставался недолго. Он вышел, едва сдерживая проклятье, готовое
сорваться с его бледных чуть улыбающихся губ.
К счастью для своего рассудка, жестоко терзавшегося надвигающимся
скандалом. Сомс день и ночь занимал его проектами своего ухода от дел,
ибо он в конце концов пришел к этому мрачному решению. Продолжать встре-
чаться со всеми этими людьми, которые считали его предусмотрительным,
тонким советчиком, после этой истории, - нет, ни за что! Щепетильность и
