зумеется, была большим подспорьем, а по воскресеньям в очень хорошую по-
году они отправлялись утром в церковь; а иногда Джули прокрадывалась в
кабинет Тимоти, когда она наверно знала, что его там нет, и клала ему на
столик между книг раскрытое евангелие - он, разумеется, очень любил чи-
тать, потому что ведь он когда-то был издателем. Но она заметила, что
Тимоти потом всегда бывал очень сердит за обедом. А Смизер не раз гово-
рила им, что ей случается подбирать книги с полу, когда она подметает
его комнату. Ну, конечно, все-таки им казалось, что на небе вряд ли они
будут чувствовать себя так уютно, как в этих комнатках, где они с Тимоти
так давно живут ожиданием. В особенности тетя Эстер терпеть не могла ду-
мать о чем-нибудь утомительном. Всякая перемена или, вернее, мысль о ка-
кой-нибудь перемене - ибо перемен никогда никаких не бывало - ужасно ее
расстраивала. Тете Джули, которая была предприимчивее ее, казалось иног-
да, что это будет очень даже интересно; как весело было тогда, когда она
ездила в Брайтон, в год смерти дорогой Сьюзен. Но, правда, все знают,
что Брайтон очень приятное место, а ведь так трудно сказать, каково-то
там покажется, на небе, так что в общем она, пожалуй, даже рада еще по-
дождать.
В день рождения Джемса, пятого августа, они ужасно волновались и по-
сылали друг другу через Смизер маленькие записочки во время утреннего
завтрака, который им подали в постели. Смизер должна пойти туда и пере-
дать от них привет и маленькие подарочки и узнать, как мистер Джемс себя
чувствует и хорошо ли он спал накануне такого выдающегося события. А на
обратном пути пусть Смизер зайдет на Грин-стрит - это немножко не по до-
роге, но она потом может сесть в омнибус на Бонд-стрит (для нее это бу-
дет маленькое развлечение) и попросит дорогую миссис Дарти непременно
заехать к ним, пока она еще в городе.
Все это Смизер исполнила - она была незаменимая служанка, которую
когда-то еще тетя Энн вытренировала так, что она стала образцом недося-
гаемого ныне совершенства. Мистер Джемс, велела передать миссис Джемс,
превосходно спал ночь и посылает привет; миссис Джемс сказала еще, что
мистер Джемс очень удивился и жаловался, что он не понимает, из-за чего
такой шум подняли. Вот, а миссис Дарти передает привет, она будет к чаю.
Тети Джули и Эстер, несколько задетые тем, что их подарки не были
удостоены особого упоминания (они каждый год забывали, что Джемс терпеть
не может подарков: "швыряют деньги попусту" - так он выражался), были в
"страшном восторге"; значит, Джемс в хорошем настроении, а это для него
так важно. И они стали поджидать Уинифрид. Она приехала в четыре часа и
привезла с собой Имоджин и Мод, которая только что вернулась из школы и
"тоже стала такой хорошенькой девочкой", и поэтому было ужасно трудно
расспросить как следует про Аннет. Тетя Джули все же набралась храбрости
и спросила, не слышала ли чего-нибудь Уинифрид, и как Сомс - доволен,
ждет с нетерпением?
- Дяде Сомсу всегда чего-нибудь недостает, тетечка, - вмешалась Имод-
жин. - Как он может быть доволен, раз он уже добился своего!
Эта фраза что-то напомнила тете Джули. Ах да! Эта картинка, которую
нарисовал Джордж и которую им так и не показали! Но что, собственно, хо-
чет сказать Имоджин? Что ее дядя всегда хочет получить больше, чем у не-
го есть? Совсем нехорошо так думать.
Звонкий, ясный голос Имоджин продолжал:
- Вы только подумайте! Ведь Аннет всего на два года старше меня, как
это, должно быть, ужасно для нее выйти замуж за, дядю Сомса.
Тетя Джули в ужасе всплеснула руками.
- Дорогая моя, ты просто сама не знаешь, что ты говоришь. Такого му-
жа, как дядя Сомс, можно пожелать всякой. Он очень умный человек, и кра-
сивый, и богатый, и такой внимательный и заботливый, и совсем даже не
старый, если принять все во внимание.
Имоджин только улыбалась, переводя свои блестящие влажные глаза с од-
ной "старушки" на другую.
- Я надеюсь, - строго сказала тетя Джули, - что ты выйдешь замуж за
такого же хорошего человека.
- Я не выйду за хорошего человека, тетечка, - ответила Имоджин, - они
все очень скучные.
- Если ты так будешь рассуждать, - возразила совершенно потрясенная
тетя Джули, - ты совсем не выйдешь замуж. И лучше мы не будем говорить
об этом, - и, повернувшись к Уинифрид, она спросила, как поживает Мон-
тегью.
Вечером, когда они ждали обеда, она тихонько сказала:
- Я велела Смиэер подать полбутылки сладкого шампанского, Эстер. Я
думаю, нам нужно выпить за здоровье дорогого Джемса и за здоровье жены
Сомса, только пусть это будет наш секрет. Я просто скажу: "Ты знаешь, за
что, Эстер", - и мы выпьем. А то как бы Тимоти не стало дурно.
- Пожалуй, это скорее нам с тобой станет дурно, - сказала тетя Эстер.
- Но, конечно, все-таки нужно, ради такого случая.
- Да, - восторженно подхватила тетя Джули, - уж это случай! Ты только
представь себе, если у него будет милый маленький мальчик, продолжатель
рода! Мне теперь это кажется особенно важным, с тех пор как у Ирэн ро-
дился сын. Уинифрид рассказывала, что Джордж называет Джолиона "Трехпа-
лубник", из-за того, что у него три семьи! Джордж такой шутник! И поду-
мать только! Ирэн все-таки живет в том доме, который Сомс построил для
себя, чтобы жить с ней. Как это, наверно, тяжело бедному Сомсу, а ведь
он всегда был такой корректный.
Вечером в постели, взволнованная и слегка разгоряченная шампанским и
этим секретным вторым тостом, она лежала, держа открытый молитвенник и
устремив глаза в потолок, освещенный желтым светом ночника. Малютки! Как
это приятно для всех! И она была бы так счастлива увидеть дорогого Сомса
счастливым. Но, конечно, он теперь счастлив, что бы там ни говорила
Имоджин. У него будет все, чего он желал: богатство" и жена, и дети! И
он доживет до глубокой старости, как его дорогой отец, и забудет и Ирэн
и этот ужасный развод. Если бы только ей еще дожить до того, чтоб купить
его деткам их первую лошадку-качалку! Смизер сможет выбрать вместо нее в
магазине, красивую, в яблоках. Ах! Как, бывало, Роджер качал ее, пока
она не падала кувырком! Ах, боже мой! Как давно это было! А было! "В до-
ме отца моего обителей много" (легкий скребущий звук донесся до ее слу-
ха), "но это не мыши", - как-то машинально подумала она. Шум усиливался.
Ну конечно, мыши! Как нехорошо со стороны Смизер утверждать, что у них
нет мышей! Не успеешь и опомниться, как они прогрызут обшивку, и тогда
придется звать плотников. Это такие разрушители! И тетя Джули лежала,
медленно водя глазами по потолку, прислушиваясь к этому легкому скребу-
щему шуму и ожидая сна, который набавит ее от него.
XII
РОЖДЕНИЕ ФОРСАЙТА
Сомс вышел из сада, пересек лужайку, постоял на тропинке около реки,
повернулся и снова пошел к калитке сада, не замечая, что он двигается.
Шум колес, проскрипевших по аллее, дошел до его сознания, и он понял,
что прошло уже сколько-то времени, как доктор уехал. Что же он,
собственно, сказал?
- Вот каково положение, мистер Форсайт. Я могу вполне поручиться за
ее жизнь, если я сделаю операцию, но ребенок в этом случае родится мерт-
вым. Если же я не сделаю операции, ребенок, по всей вероятности, оста-
нется жив, но для матери это большой риск, большой риск. И в том и в
другом случае вряд ли она когда-нибудь сможет иметь детей. В том состоя-
нии, в каком она находится, она совершенно очевидно не может решить сама
за себя, и мы не можем дожидаться ее маюри. Так что решать должны вы, и
вы должны прийти к какому-нибудь решению, пока я съезжу за всем необхо-
димым. Я вернусь через час.
Решение? Какое решение? И нет времени, чтобы пригласить специалиста!
Ни на что уже нет времени!
Шум колес замер, но Сомс все еще стоял, прислушиваясь; потом вдруг,
заткнув уши обеими руками, он пошел обратно к реке. Все это случилось
так неожиданно, преждевременно, что не было возможности ни принять ка-
кие-нибудь меры, ни даже вовремя вызвать ее мать. Это ее мать должна бы-
ла бы решать, а она не сможет приехать из Парижа раньше ночи! Если бы он
хоть понимал этот докторский жаргон, все эти медицинские подробности
так, что мог бы с уверенностью взвесить шансы; но это было для него ки-
тайской грамотой; все равно как для непосвященного человека - юридичес-
кая проблема. И, однако, он должен решить! Он отнял руку ото лба, она
была влажная от пота, хотя воздух был прохладный. Эти крики, которые до-
носились из ее комнаты! Если он вернется туда, ему будет только труднее
решить. Он должен сохранить спокойствие, невозмутимость. В одном случае,
почти наверняка - жизнь его молодой жены и верная смерть ребенка; и -
больше детей не будет. В другом - может быть, смерть его жены и почти
наверное жизнь ребенка; и - больше детей не будет. Что же выбрать?..
Последние две недели стояла дождливая погода, река очень поднялась, и в
воде вокруг его плавучего домика, стоявшего на канате у пристани, плава-
ло много листьев, опавших во время заморозков. Листья опадают, уходят
жизни! Смерть! Решать о смерти! И никого, кто мог бы ему как-нибудь по-
мочь. Жизнь уйдет и уж не вернется. Не давайте уходить ничему, что можно
удержать; потому что то, что уйдет, уже невозможно вернуть. Останешься
незащищенным, голым, как вот эти деревья, когда они теряют листья, с
каждым днем будешь обнажаться все больше и больше, пока сам не зачахнешь
и не погибнешь.
Мысль его сделала какой-то внезапный скачок, и он вдруг представил
себе, что за этим окном, освещенным солнцем, лежит не Аннет, а Ирэн, в
их спальне на Монпелье-сквер, как она могла бы лежать там шестнадцать
лет назад. Стал бы он колебаться тогда? Ни секунды! Оперировать, опери-
ровать! Только чтобы спасти ее жизнь! Не решение, а просто инстинктивный
крик о помощи, хотя он уже и тогда знал, что она его не любит. Но сей-
час... А! В его чувстве к Аннет не было ничего всепоглощающего! Часто в
эти последние месяцы, особенно с тех пор, как она начала бояться, он
удивлялся на себя. Она была своенравна, эгоистична по-своему, как все
француженки. Но такая хорошенькая! Как бы она решила сама, захотела бы
рискнуть? "Я знаю, что она хочет ребенка, - подумал он. - Если он родит-
ся мертвый и она больше не сможет иметь детей, она будет страшно огорче-
на. Никогда больше! Все напрасно! Супружеская жизнь с ней из года в год
и без детей! Ничего, что могло бы привязать ее! Она слишком молода. Ни-
чего впереди для нее, ничего для меня! Для меня!" Он ударил себя в
грудь. Почему он не может думать, не ввязывая в это себя, - отрешиться
от себя и подумать, как он должен поступить? Эта мысль сначала уколола
его, потом вдруг притупилась, словно натолкнувшись на броню. Отрешиться
от себя? Невозможно! Отрешиться, уйти в беззвучное, бесцветное, неосяза-
емое, незримое пространство! Даже мысль об этом была ужасна, бессмыслен-
на. И, столкнувшись здесь с самой сутью действительности, с основой фор-
сайтского духа. Сомс на минуту успокоился. Когда человек перестает су-
ществовать, все исчезает - может быть, оно и существует, но для него в
этом уже ничего нет!
Он посмотрел на часы Через полчаса доктор вернется.
Нужно решать. Если он не согласится на операцию и она умрет, как он
осмелится тогда смотреть в лицо ее матери и доктору? Как он решится ос-
таться с глазу на глаз со своей собственной совестью? Ведь это же его
ребенок. Если он выскажется за операцию, он приговорит их обоих к без-
детному существованию. А для чего же он еще женился на ней, как не для
того, чтобы иметь законного наследника! И отец - на пороге смерти, ждет
известия!
"Это жестоко, - думал он. - Как это могло случиться, что мне прихо-
дится решать такой вопрос? Это жестоко!" Он повернулся и пошел к дому.
Если бы был какой-нибудь простой, мудрый способ решить! Сомс вынул моне-
