Так он впервые окунулся в темную пропасть жизни. Ничего особенно но-
вого он не познал после этого, пока однажды, подойдя к коровнику, чтобы
выпить парного молока, когда Гаррет подоит коров, не увидел, что теленок
Клевер мертв. Безутешный, в сопровождении расстроенного Гаррета, он по-
шел отыскивать "Да", но вдруг поняв, что не она ему сейчас нужна, бро-
сился искать отца и влетел в объятия матери.
- Теленок умер! Ой, ой, он был такой мягкий!
Руки матери и ее слова: "Да, родной, ничего, ничего" - успокоили его
рыдания. Но если теленок мог умереть, значит всякий может - не только
пчелы, мухи, жуки и цыплята. А он был такой мягкий! Это было потрясающе
- и скоро забылось.
Следующим важным происшествием было то, что он сел на шмеля, - острое
переживание, которое его мать поняла гораздо лучше, чем "Да"; и ничего
особенно важного не произошло затем до конца года, когда после целого
дня невыносимой тоски он перенес чудесную болезнь: некую смесь из сыпи,
лежанья в постели, меду с ложки и великого множества мандаринов. Тог-
да-то мир расцвел. Этим цветением он был обязан "тете" Джун, ибо, как
только он сделался "несчастненьким", она примчалась из Лондона и привез-
ла с собой книги, которые в свое время вскормили ее воинственный дух,
рожденный в знаменательном 1869 году. Ветхие, в разноцветных переплетах,
они хранили в себе самые невероятные события. Их она читала маленькому
Джону, пока ему не позволили читать самому, а тогда она упорхнула домой
в Лондон и оставила ему целую кучу этих сокровищ. Книги подогревали его
воображение, и в мыслях и снах у него только и было, что мичманы и пиро-
ги, пираты, плоты, торговцы сандаловым деревом, железные кони, акулы,
битвы, татары, краснокожие, воздушные шары. Северные полюсы и прочие не-
бывалые прелести. Как только ему разрешили встать, он оснастил свою кро-
ватку с кормы и с носа и отплыл от нее в узкой ванне по зеленым морям
ковра к скале, на которую влез по выступам ее ящиков красного дерева ог-
лядывать горизонт в прижатый к глазу стакан, высматривая спасительный
парус. Каждый день он сооружал плот из вешалки для полотенец, чайного
подноса и своих подушек. Он накопил соку от слив, налил его в пузырек
из-под лекарства и снабдил плот этим ромом, а также пеммиканом из накоп-
ленных кусочков курятины (он сидел на них, а потом сушил у камина) и ли-
монным соком на случай цинги, изготовленным из апельсиновой корки и
припрятанных остатков компота. Как-то утром он сделал Северный полюс из
всех своих постельных принадлежностей, кроме подушки, и достиг его в бе-
резовом челне (вернее, на каминной решетке), после опасной встречи с бе-
лым медведем, сооруженным из подушки и четырех кеглей, накрытых ночной
рубашкой "Да". После этого отец, в попытке усмирить его воображение,
привез ему "Айвенго", "Бевиса", "Книгу о короле Артуре" и "Школьные годы
Тома Брауна". Он прочел первую и три дня строил, защищал и брал штурмом
замок Фрон де Бефа, исполняя все роли, кроме Ревеккн и Ровены, с пронзи-
тельными криками: "En avant de Bracy!" [3] - и другими восклицаниями в
этом же духе. Прочтя книгу о короле Артуре, он почти целиком превратился
в сэра Ламорака де Галис, потому что, хотя про него в книге было очень
мало, это имя нравилось ему больше, чем имена всех других рыцарей; и он
до смерти заездил своего деревянного коня, вооружившись длинной бамбуко-
вой тростью. "Бевис" показался ему недостаточно захватывающим; кроме то-
го, для него требовались леса и звери, каковых в детской не имелось, ес-
ли не считать его двух кошек, Фица и Пэка Форсайтов, которые не допуска-
ли вольностей в обращении. Для "Тома Брауна" он был еще мал. Весь дом
вздохнул с облегчением, когда после четырех недель ему было разрешено
спуститься вниз и выйти в сад.
Был март, и поэтому деревья особенно напоминали мачты кораблей, и для
маленького Джона это была изумительная весна; от нее сильно досталось
его коленкам, костюмам и терпению "Да", на которой лежала стирка и по-
чинка его платья. Каждое утро, сейчас же после его завтрака, отец и мать
видели из окон своей спальни, как он выходит из кабинета, пересекает
террасу, влезает на старый дуб; лицо решительное, волосы блестят на
солнца. Он начинал день таким образом потому, что до уроков не было вре-
мени уйти подальше. Старое дерево было неисчерпаемо разнообразно, у него
была грот-мачта, фокмачта и брамстеньга, а спуститься всегда можно было
по реям, то есть по веревкам от качелей. После уроков, которые кончались
в одиннадцать, он отправлялся на кухню за ломтиком сыра, печеньем и дву-
мя сливами - достаточно припасов по крайней мере для шлюпки - и съедал
их как-нибудь поинтереснее; потом, вооружившись до зубов ружьем, писто-
летами и шпагой, он всерьез пускался в утреннее странствие, встречая по
пути бесчисленные невольничьи корабли, индейцев, пиратов, медведей и ле-
опардов. Его постоянно видели в это время дня с тесаком в зубах (как Дик
Нидхэм), в грохоте непрерывно взрывающихся пистонов. И не одного садов-
ника он сбил желтым горохом из своего ружья. Жизнь его была наполнена
самой интенсивной деятельностью.
- Джон просто невозможен, - сказал как-то отец, сидя с матерью под
старым дубом. - Боюсь, что из него выйдет матрос или что-нибудь безна-
дежное. Ты видишь в нем хоть какие-нибудь признаки эстетического
чувства?
- Ни малейших.
- Хорошо еще, что его не тянет к винтам и машинам. Все лучше, чем
это. Но не мешало бы ему больше интересоваться природой.
- У него богатое воображение, Джолион.
- Да, как у сангвиника. Он хоть любит сейчас когонибудь?
- Нет, он всех любит. На свете нет существа такого любящего и распо-
лагающего к любви, как Джон.
- Твой сын, Ирэн!
В эту минуту маленький Джон, лежавший на суке высоко над ними попал в
них двумя горошинами; но этот обрывок разговора крепко засел у него в
головенке. "Любящий", "располагающий", "воображение", "сангвиник"!
А к этому времени листва была уже густая и подошел день его рождения,
который наступал каждый год двенадцатого мая и был памятен любимым обе-
дом Джона: печенка, шампиньоны, миндальное пирожное и лимонад.
Однако между этим восьмым днем рождения и тем днем, когда он стоял в
июльском сиянии на повороте лестницы, произошло еще несколько важных со-
бытий.
"Да", устав мыть ему коленки или движимая тем загадочным инстинктом,
который заставляет даже нянюшек покидать своих питомцев, ушла, обливаясь
слезами, на следующий же день после того, как отпраздновали его рожде-
ние, "чтоб выйти замуж, - подумайте только! - за какого-то мужчину". Ма-
ленький Джон, от которого это скрывали, был безутешен в течение целого
дня. Зачем ему не сказали! Наряду с этим горем произошедшему в нем пере-
вороту способствовали два больших ящика солдатиков, несколько пушек, а
также книга "Юные трубачи", бывшие в числе подарков ко дню его рождения,
и, вместо того чтобы самому искать приключений и рисковать собственной
жизнью, он стал играть в выдуманные игры, в которых рисковал жизнью бес-
численных оловянных солдатиков, камешков, шариков и бобов. Из всех этих
видов пушечного мяса он составил коллекции и, пользуясь ими по очереди,
инсценировал наполеоновские. Семилетнюю, Тридцатилетнюю и другие войны,
о которых в последнее время читал в большой "Истории Европы", принадле-
жавшей еще его деду. Он изменял их ход по своему усмотрению и воевал на
всем полу детской, так что никто не мог туда войти из опасения помешать
Густаву-Адольфу, королю шведскому, или наступить на целую армию австрий-
цев. За приятный звук этого слова он страстно полюбил австрийцев, и ког-
да убедился, как мало было битв, в которых они сражались успешно, был
вынужден придумывать их в своих играх. Его любимыми генералами были
принц Евгений, эрцгерцог Карл и Валленштейн. Тилли и Мака ("опереточные
фигуры", как однажды назвал их при нем отец; он и понятия не имел, что
это значит!) никак нельзя было полюбить всерьез, хоть они и были
австрийцами. По тем же соображениям благозвучия он обожал Тюренна.
Эта страсть, которая беспокоила его родителей, потому что он сидел в
комнатах, когда ему полагалось быть на воздухе, длилась весь май и поло-
вину июня, пока его отец не убил ее, привезя ему как-то "Тома Сойера" и
"Гекльберри Финна". Когда он прочел эти книги, с ним что-то произошло, и
он снова вышел из дому в страстных поисках реки. Поскольку на территории
Робин-Хилла таковой не имелось, ему пришлось сделать ее из пруда, где, к
счастью, были водяные лилии, стрекозы, комары и три невысоких ивы. На
этом-то пруду, после того как отец и Гаррет, промерив его, убедились,
что дно надежное и что глубина нигде не превышает двух футов, ему позво-
лили завести маленький верткий челнок, в котором он проводил целые часы,
то работая веслами, то ложась, чтобы укрыться от взоров индейца Джо и
других врагов. А на берегу он построил себе вигвам из старых жестянок
из-под печенья, с крышей из веток, площадью примерно в четыре квадратных
фута. Тут он разводил костры и жарил птиц, которых не застрелил из
ружья, охотясь в роще и в полях, или рыбу, которую не наловил в пруду,
потому что ее там не было. Все это заняло конец июня и июль, который его
родители провели в Ирландии. Эти пять летних недель он вел одинокую
жизнь "как будто", довольствуясь своим ружьем, вигвамом, водой и челно-
ком; и как ни энергично его деятельный ум противился влиянию красоты,
она все же подбиралась к нему порой на минутку, усевшись на крыле стре-
козы, поблескивая на водяных лилиях или задевая его синевой по глазам,
когда он лежал на спине в засаде.
У "тети" Джун, на попечении которой он оставался, был в доме "взрос-
лый" с кашлем и большим куском глины, из которой он делал лицо; поэтому
она почти никогда не заглядывала на пруд к маленькому Джону. Раз, прав-
да, она привела с собой двух других "взрослых". Завидев их, маленький
Джон, - который в этот день раскрасил свою голую особу синими и желтыми
полосами, воспользовавшись акварельным ящиком отца, и воткнул себе в во-
лосы утиные перья, - залег в засаде между ивами. Как он и думал, они
сразу прошли к его вигваму и встали на колени, чтобы заглянуть туда, так
что он с диким, душу леденящим воплем почти успел оскальпировать "тетю"
Джун и новую "взрослую", прежде чем они его поцеловали. Взрослых звали
"тетя" Холли и "дядя" Вал; у "дяди" Вэла было загорелое лицо, и он прих-
рамывал и ужасно хохотал, глядя на Джона. Маленькому Джону понравилась
"тетя" Холли, которая тоже оказалась сестрой; но они оба уехали в тот же
день, и больше он их не видел. За три дня до намеченного приезда его ро-
дителей "тетя" Джун тоже уехала - очень поспешно, забрав с собой "взрос-
лого", который кашлял, и его кусок глины. И мадемуазель сказала: "Бед-
ный, он о-очень болен! Запрещаю тебе ходить в его комнату, Джон". Ма-
ленький Джон, который редко делал что-нибудь только потому, что это было
запрещено, воздержался и не пошел, хотя ему было скучно и одиноко. Дело
в том, что дни пруда миновали, и он до краев души был полон беспокойства
и желания чего-то - не дерева, не ружья, - чего-то мягкого. Эти два пос-
ледних дня показались ему месяцами, несмотря на "Выброшенных морем", где
он прочел про старуху Ли и ее страшный костер. За эти два дня он раз сто
прошел вверх и вниз по лестнице и часто из детской пробирался в комнату
матери, все разглядывал, ничего не трогая, потом проходил в ванную ком-
нату и, стоя на одной ноге около ванны, шептал заклинания, таинственно,
как Слингсби:
- Хо, хо, хо! Кошки-собаки!
Потом, вернувшись из ванной, открывал гардероб матери и долго нюхал,
и это, казалось, приближало его к... он сам не знал, к чему.
Он проделал это как раз до того, как остановился на лестнице в полосе
солнечного света, обдумывая, каким из многих способов спуститься по пе-
