долговечное и в большинстве своем состоит из евреев, ирландцев и поля-
ков. То же относится к художникам, музыкантам и всем вообще экстремис-
там. Они съезжаются сюда, болтают и растрачивают жизнь на всякие экспе-
рименты, а добрый старый Париж посмеивается и живет сам по себе, как
всегда занятый практическими делами, чревоугодием и своим собственным
прошлым. Анархия в Париже - все равно что пена на пиве.
Динни сжала локоть Эдриена:
- Поездка пошла мне на пользу, дядя. Должна признаться: я впервые за
последние годы чувствую себя такой жизнерадостной.
- Ага! Я же говорил: Париж возбуждает чувства. Зайдем внутрь кафе -
сидеть на улице слишком холодно. Что будешь пить - чай или абсент?
- Абсент.
- Он тебе не понравится.
- Ладно, тогда чай с лимоном,
Дожидаясь чая в неторопливой сумятице "Кафе де ла Пе", Динни смотрела
на бородатое худое лицо дяди и видела, что он чувствует себя "в своей
тарелке": выражение заинтересованности и довольства, появившееся у него
здесь, делало Эдриена неотличимым от парижан.
Но можно ли одновременно проявлять интерес к жизни и пренебрегать со-
бой? Динни осмотрелась. Ее соседи не были ни примечательны, ни типичны,
но все поголовно казались людьми, которые делают то, что им нравится, а
не стремятся к какой-то цели.
- Они поглощены данной минутой, верно? - неожиданно спросил Эдриен.
- Да, я думала именно об этом.
- Французы владеют искусством жить. Мы, англичане, либо надеемся на
будущее, либо скорбим о прошлом, упуская драгоценное настоящее.
- Почему они так отличны от нас?
- У них меньше северной крови, больше вина и масла, головы круглее
наших, тела коренастее, а глаза преимущественно карие.
- Ну, этого все равно не изменишь.
- Французы в основе своей - люди золотой середины. У них в высшей
степени развито чувство равновесия. Их интеллект и чувства умеряют и до-
полняют друг друга.
- Зато французы легко толстеют, дядя.
- Да, но равномерно: у них ничто не выходит из нормы, и они отлично
сохраняются. Я, конечно, предпочитаю быть англичанином, но, не будь я
им, я хотел бы родиться французом.
- А разве не стоит стремиться к чему-то лучшему, нежели то, чем уже
обладаешь?
- А ты замечала, Динни, что там, где мы говорим: "Ведите себя хоро-
шо", - они говорят: "Soyez sage" [11]. В этом есть глубокий смысл. Я не
раз слышал, как французы объясняли нашу замкнутость пуританскими тради-
циями. Но это значит - ошибочно принимать следствие за причину, кажи-
мость за сущность. Допускаю, что в нас живет тоска по земле обетованной,
но пуританство было только таким же элементом этой тоски, как наша
страсть к путешествиям и колонизаторские способности, протестантизм,
скандинавская кровь, море и климат. Ни один из этих элементов не способ-
ствует овладению искусством жить. Посмотри на наш индустриализм, на на-
ших старых дев, оригиналов, филантропов, поэзию! Мы выходим из нормы во
всех отношениях. У нас, правда, есть несколько в высшей степени уравни-
тельных институтов - закрытые школы, крикет во всех его формах, но в це-
лом мы народ крайностей. Для среднего британца всегда характерна исклю-
чительность, и он втайне гордится ею, хотя панически боится ее обнару-
жить. Где еще на земле найдешь народ с более разнообразным строением
скелета и большими странностями, чем англичане? Мы изо всех сил стараем-
ся быть средними людьми, но, видит бог, вечно выходим из нормы.
- Вы изрекаете откровения, дядя.
- А ты оглянись вокруг, когда приедем домой.
- Оглянусь, - обещала Динни.
На другой день они успешно перебрались через канал, и Эдриен доставил
девушку на Маунт-стрит.
Целуя его на прощание, она сжала ему мизинец:
- Вы сделали для меня бесконечно много, дядя.
За последние полтора месяца Динни почти не думала о злоключениях
Клер; поэтому она немедленно потребовала сводку последних известий. Вы-
яснилось, что иск уже опротестован со всеми вытекающими отсюда пос-
ледствиями и что дело, видимо, будет назначено к слушанию в ближайшее
время.
- Я не видел ни Клер, ни юного Крума, - сообщил сэр Лоренс, - но
Дорнфорд рассказывал мне, что у них все по-прежнему. "Очень молодой"
Роджер все так же твердит, что Клер должна рассказать о своей семейной
жизни.
- Очевидно, юристы считают, что суд - это исповедальня, где люди ис-
поведуются в грехах своих врагов.
- А разве это не так?
- Вот что. Клер не желает и не будет говорить. Принуждать ее к этому
- большая ошибка. Что слышно о Джерри?
- Наверно, уже выехал, если только хочет поспеть на суд.
- Что будет с Тони Крумом, если они, предположим, проиграют?
- Поставь себя на его место, Динни. Как бы ни повернулось дело,
судья, видимо, будет против него. На то, чтобы истец простил его, он то-
же не согласится. Просто не представляю себе, что с ним сделают, если он
не сможет заплатить. Наверняка что-нибудь скверное. А тут еще встает
вопрос, как отнесется к этому Джек Масхем. Он ведь человек со страннос-
тями.
- Да, - тихо согласилась Динни.
Сэр Лоренс выронил монокль:
- По мнению твоей тетки, юному Круму следует уехать на золотые приис-
ки, разбогатеть, вернуться и жениться на Клер.
- Об этом надо спросить Клер.
- Разве она его не любит?
Динни покачала головой:
- Нет, но может полюбить, если его разорят.
- Гм! Ну, а как ты-то себя чувствуешь, дорогая? Оправилась?
- О да!
- Майкл хочет тебя видеть.
- Завтра заеду к ним.
Кроме этих скупых, хотя и многозначительных фраз, о событии, повлек-
шем за собой болезнь девушки, не было сказано ни слова.
XXV
На следующее утро Динни сделала над собой усилие и отправилась на Са-
ут-сквер. С тех пор как Уилфрид уехал в Сиам, она была здесь один раз -
вместе с Клер в день ее приезда с Цейлона.
- Он у себя в кабинете, мисс.
- Благодарю вас, Кокер, я пройду наверх.
Майкл не услышал, как она вошла, и девушка немного постояла, рассмат-
ривая карикатуры, которыми были увешаны стены. Ее всегда поражало, поче-
му Майкл, склонный переоценивать человеческие достоинства, окружает себя
работами тех, кто посвятил жизнь преувеличению человеческих недостатков.
- Не помешала, Майкл?
- Динни? Ты чудно выглядишь! И задала же ты нам страху, старушка! Са-
дись. А я тут как раз занимался картофелем. Статистика - страшно путаная
штука.
Они немного поговорили и вскоре умолкли: оба понимали, зачем она
пришла.
- Ты хотел мне что-то передать или сказать, Майкл?
Он выдвинул один из ящиков стола и вынул оттуда сверточек. Динни по-
ложила его на колени и развернула. Там было письмо, маленькая фотография
и орденская ленточка.
- Вот его карточка для паспорта и ленточка ордена "За боевые заслу-
ги". В письме есть кое-что о тебе, вернее, оно целиком касается тебя.
Словом, все это - тебе. Извини, мне нужно поговорить с Флер, пока она не
ушла.
Динни сидела не шевелясь и глядя на снимок. Пожелтевшая от жары и сы-
рости карточка отличалась тем неприкрашенным сходством с оригиналом, ко-
торое характерно для паспортных фотографий. Поперек нее шла надпись:
"Уилфрид Дезерт", и он в упор смотрел со снимка на девушку. Перевернув
фотографию лицом вниз, она долго разглаживала измятую и перепачканную
орденскую ленточку. Потом собралась с силами и развернула письмо. Оттуда
выпал сложенный листок. Она отодвинула его в сторону. Письмо было адре-
совано Майклу.
"Первый день Нового года.
Дорогой старина М. М.
Поздравляю тебя и Флер и желаю вам долгих лет счастья. Я забрался
сейчас в самую северную и дикую часть страны с намерением, - осуществи-
мым или нет, не знаю, - отыскать поселения одного племени, несомненно
досиамского и не относящегося к монгольской расе. Оно очень заинтересо-
вало бы Эдриена Черрела. Я уже не раз порывался сообщить вам о себе, но
как только доходило до писания, бросал перо - отчасти потому, что описы-
вать эти края тому, кто их не знает, бесполезно; отчасти потому, что не
верю в свою способность увлечь кого-нибудь этими описаниями. Я и сейчас
пишу с одной целью: хочу попросить тебя передать Динни, что я наконец в
мире с самим собой. Не знаю, в чем здесь дело - то ли в отдаленности и
мощи здешних мест, то ли в передавшемся мне от жителей Востока убежде-
нии, что каждый живет сам по себе, что человек - микрокосм, что он оди-
нок от рождения до смерти и делит свое одиночество лишь с одним верным и
древним другом - вселенной. Мир, который низошел на меня, так странно
безмятежен, что я порой удивляюсь, чего ради я страдал и терзался. Ду-
маю, что Динни будет рада узнать об этом, равно как и я был бы рад уз-
нать, что она тоже обрела мир.
Я снова начал писать и, если вернусь из экспедиции, попробую издать
отчет о ней. Через три дня мы выйдем к реке, переправимся через нее и по
одному из ее притоков поднимемся на запад, к Гималаям.
Слабые отзвуки кризиса, который ударил по вам, просочились даже сюда.
Бедная старая Англия! Не хотел бы увидеть ее еще раз: она все-таки слав-
ная мужественная старуха, и я не в силах смотреть, как ее добивают, тем
более что она могла бы еще жить и здравствовать - нужно только правильно
ее реорганизовать.
Будь здоров, старина! Привет вам обоим и особый - Динни.
Уилфрид".
Мир! Покой! А она? Динни снова завернула ленточку, снимок и письмо и
спрятала сверток в сумочку. Бесшумно открыла дверь, спустилась по лест-
нице и вышла на залитую солнцем мостовую.
Выйдя к реке, она остановилась под еще нагим платаном, развернула
листок, вынутый из письма, и прочла стихи:
УСНУТЬ!
То солнце, что несет земле
Жизнь и распад, расцвет и тленье,
Лишь огонек в небесной мгле,
Горящий краткое мгновенье;
Кружок, который нанесла
Рука творца на план вселенной;
Прокол, которым нет числа
В покрове ночи довременной.
И пусть предопределено
Им все мое существованье,
Жить, как v, мне, лишь миг дано
Ему, песчинке мирозданья.
Но не стихает в сердце боль:
Ведь каждая моя частица
Сыграть, как я, как солнце, роль
На сцене вечности стремится,
Хотя придет конец нам всем
И ждет нас бездна ледяная...
А если я спрошу: "Зачем?"
Ответит бог: "Усни. Не знаю".
Уснуть! Набережная была почти пуста - ни людей, ни машин. Динни пошла
пешком, пересекая главные городские артерии, и добралась наконец до Кен-
сингтонского сада. У Круглого пруда, по которому плавали игрушечные ко-
раблики, теснились увлеченные игрою дети. Светловолосый мальчуган, похо-
жий на Кита Монта, подталкивал свой кораблик палкой, снова и снова пыта-
ясь пустить его по ветру через пруд. Какое блаженное неведение! Не в нем
ли залог счастья? Жить минутой, отрешиться от себя, уподобиться ребенку!
Малыш вскрикнул:
- Смотри, плывет!
Паруса надулись, кораблик отошел от берега. Мальчуган подбоченился,
метнул взгляд на Динни и объявил:
- Ну, я побежал.
Динни смотрела, как он бежит то останавливаясь, то опять пускаясь
вперед и, видимо, соображая, где пристанет его кораблик.
Не так ли и человек бежит через жизнь, ловя каждую возможность прис-
тать к берегу, а в конце концов все равно уснет? Он - словно птицы, ко-
торые поют, ловят червяков, чистят перья, беспричинно, от полноты жизни,
летают взад и вперед, спариваются, вьют гнезда, выкармливают птенцов и,
отжив свой срок, превращаются в окоченевший комочек перьев, разлагаются
и становятся прахом.
Динни медленно обогнула пруд, вновь увидела мальчика, толкавшего лод-
ку палкой, и спросила:
- Что у тебя за кораблик?
- Катер. Раньше была шхуна, но наша собака съела снасти.
- Да, - заметила Динни, - собаки очень любят снасти - они вкусные.
- Как что?
- Как спаржа.
- Мне не дают спаржи, - она слишком дорого стоит.
- А ты ее пробовал?
- Да, Смотрите, ветер опять его погнал!
