ва.
- Им было легче ждать - они странствовали.
- Знаю, но все-таки тоже буду ждать и надеяться. Да, мне остается
только ждать.
Динни, прислонясь к желтому порталу, смотрела на Дорнфорда. Лицо его
подергивалось. Охваченная жалостью, девушка сказала:
- Может быть, настанет день, когда я вернусь к жизни. Тогда я больше
ждать не стану. До свиданья и благодарю.
Этот внезапный безотчетный порыв усугубил тревогу, в которой пребыва-
ла Динни. Возвращаясь домой на автобусе, она видела перед собой подерги-
вающееся лицо Дорнфорду, и это вселяло в нее томительное беспокойство.
Она не хочет быть причиной его страданий, - он симпатичный человек, вни-
мателен к Клер, у него приятный голос и привлекательное лицо, а в смысле
духовных интересов он гораздо ближе к ней, чем был Уилфрид, Но разве она
испытывает к нему то неистовое и сладостное влечение, которое приводит к
переоценке всех ценностей и заключает весь мир в одном существе, в
единственном, долгожданном и любимом человеке? Динни сидела не шевелясь,
устремив взгляд поверх головы какой-то женщины на противоположной скамье
автобуса, которая судорожно сжимала рукой опущенную на колени сумочку и
всем своим видом напоминала охотника, отыскивающего дорогу через незна-
комый лес или поле. На Риджент-стрит зажигались огни - наступал холодный
бесснежный вечер. Здесь раньше тянулась извилистая линия крыш - красивые
невысокие желтые здания Квадранта. Динни вспомнила, как, едучи на крыше
автобуса, она спорила с Миллисент Пол о старой Риджент-стрит. Все, все
меняется на этом свете! Она закрыла глаза, и перед нею встало лицо Уилф-
рида с растянутыми в улыбке губами, каким она видела его в последний
раз, когда столкнулась с ним в Грин-парке.
Кто-то наступил ей на ногу. Открыв глаза, она извинилась:
- Простите.
- Пожалуйста.
До чего вежливо! Люди с каждым годом становятся все вежливее!
Автобус остановился. Динни поторопилась выйти. На Кондюит-стрит она
прошла мимо портного, у которого одевался ее отец. Бедный, он давно
здесь не был: одежда стоит недешево. Поэтому он утверждает, что терпеть
не может неразношенных костюмов. Динни выбралась на Бонд-стрит.
Как раз в эту минуту полисмен-регулировщик приостановил движение и
вся улица превратилась в одну нескончаемую линию замерших машин. А ведь
Англия разорена! Девушка свернула на Брутон-стрит и вдруг заметила впе-
реди знакомую фигуру. Человек брел с опущенной головой. Девушка нагнала
его:
- Стэк!
Он поднял голову, по его щекам катились слезы. Он заморгал темными,
чуть выкаченными глазами и провел рукой по лицу.
- Вы, мисс? А я как раз шел к вам, - сказал он и подал ей телеграмму.
Она встала под тусклым фонарем, поднесла ее к глазам и прочла:
"Генри Стэку Лондон Корк-стрит 50-а тчк Прискорбием извещаем что вы-
сокочтимый У илфрид Дезерт утонул время экспедиции в глубь страны тчк
Тело опознано погребено на месте тчк Известие получено только что зпт
сведения абсолютно достоверные тчк Соболезнуем тчк Британское кон-
сульство Бангкоке".
Динни окаменела и стояла, ничего не видя. Пальцы Стэка осторожно вы-
нули телеграмму из рук девушки.
- Так, - уронила она. - Благодарю. Снесите ее мистеру Монту, Стэк.
Не надо убиваться.
- Ох, мисс!
Динни коснулась пальцами его рукава, тихонько подтолкнула его и пос-
пешно зашагала прочь.
Не надо убиваться! Пошел мокрый снег, Динни подняла лицо и ощутила
легкое покалывание - прикосновение снежинок. Для нее Уилфрид давно уже
мертв. Но теперь он мертв по-настоящему! Какая даль, какая страшная даль
разделяет их! Он покоится где-то на берегу реки, чьи воды поглотили его,
в лесном безмолвии, куда никто никогда не придет взглянуть на его моги-
лу. Воспоминания навалились на Динни с такой силой, что она вдруг ощути-
ла слабость во всем теле и чуть не рухнула на заснеженный тротуар. Она
схватилась затянутой в перчатку рукой за' ограду какого-то дома и с ми-
нуту постояла около нее. Вечерний почтальон замедлил шаг и посмотрел на
девушку. Может быть, в глубине ее сердца еще тлел слабый огонек надежды
на возвращение Уилфрида; а может быть, все дело в снеге и холоде, кото-
рый пронизал ее до костей? Как бы то ни было, она чувствовала, что у нее
внутри все мертвенно застыло и оцепенело.
Она кое-как добралась до Маунт-стрит и вошла в дом. Здесь ее охватил
внезапный ужас: вдруг она выдаст себя, пробудит к себе жалость, участие
- словом, сочувствие в любой форме? Она проскользнула в свою комнату.
Эта смерть не касается никого, кроме нее. И гордость так всколыхнулась в
Динни, что даже сердце у нее стало холодным, как камень.
Горячая ванна до некоторой степени вернула ее к жизни. Она переоде-
лась к обеду и сошла вниз.
Вечер прошел в тягостном молчании, изредка прерываемом вспышками раз-
говора, поддерживать который было еще тягостнее. Динни совсем расхвора-
лась. Когда она поднялась к себе с намерением лечь, к ней вошла тетя Эм:
- Динни, ты похожа на привидение.
- Я озябла, тетя.
- Еще бы! Юристы любо'о расхолодят. Я принесла тебе глинтвейн на мо-
локе.
- Замечательно! Я давно хотела попробовать, что это за штука.
- Ну вот и пей!
Динни выпила и с трудом отдышалась.
- Жутко крепко!
- Да. Твой дядя сам при'отовлял. Звонил Майкл.
Леди Монт взяла стакан, наклонилась, поцеловала Динни в щеку и
объявила:
- Это все. А теперь ложись, иначе заболеешь.
Динни улыбнулась:
- Я не заболею, тетя Эм.
На другое утро, выполняя это решение, она спустилась к завтраку.
Оракул изрек свой приговор: пришло отпечатанное на машинке письмо за
подписями Кингсона, Кэткота и Форсайта. Оно рекомендовало леди Корвен и
мистеру Круму опротестовать иск. Выполнив эту предварительную процедуру,
они получат дальнейшие указания.
Все, даже Динни, чье сердце и без того мертвенно застыло, ощутили тот
холодок в груди, который сопровождает получение письма от юриста.
Девушка вместе с отцом отправилась в Кондафорд утренним поездом, на
прощанье повторив тете Эм ту же магическую формулу: "Я не заболею".
XXIV
Тем не менее она заболела и в течение месяца, проведенного ею в своей
кондафордской келье, не раз испытывала желание умереть и уйти от всего.
Оно легко могло бы осуществиться, но, к счастью, по мере того, как таяли
силы Динни, ее вера в загробную жизнь не крепла, а слабела. Мысль о сое-
динении с Уилфридом там, где нет ни скорби, ни суеты этого мира, таила в
себе роковую притягательность; однако перспектива исчезновения в сонном
небытии, хотя и не пугавшая девушку, нисколько не соблазняла ее и каза-
лась тем более противоестественной, что здоровье в конце концов начало
возвращаться к Динни. Внимание окружающих оказывало на нее незаметное,
но непреодолимо целительное воздействие. Деревня ежедневно требовала
бюллетень о состоянии ее здоровья; ее матери ежедневно звонил и писал
добрый десяток знакомых. Каждую субботу Клер привозила ей цветы от Дорн-
форда. Тетя Эм два раза в неделю посылала ей плоды трудов Босуэла и
Джонсона, а Флер бомбардировала ее дарами Пикадилли. Эдриен без всякого
предупреждения трижды наведался в Кондафорд. Хилери, как только миновал
кризис, начал присылать ей смешные записочки.
Тридцатого марта весна внесла к ней в комнату юго-западный ветер,
первый букетик цветов, сережки вербы, веточку дрока. Динни сразу пошла
на поправку и три дня спустя выбралась на воздух. Все в природе действо-
вало на нее с давно уже не изведанной остротой. Крокусы, желтые нарцис-
сы, набухшие почки, солнечные блики на крыльях голубей, контуры и цвет
облаков, благоуханный ветер приводили ее в почти болезненное волнение.
Но ей все еще хотелось никого не видеть и ничего не делать. Эта
странная апатия побудила ее принять приглашение Эдриена поехать с ним за
границу на время его короткого отпуска.
Из Аржелеса в Пиренеях, где они прожили две недели, Динни увезла вос-
поминание о совместных прогулках, о цветах, которые они собирали, о пи-
ренейских овчарках, о цветущем миндале и долгих беседах с дядей.
Захватив с собой завтрак, они уходили на целый день, а поводы погово-
рить представлялись на каждом шагу. В горах Эдриен становился разговор-
чивым. Он и сейчас оставался тем же страстным альпинистом, каким был в
молодости, но Динни догадывалась, что дело не только в этом: он пытался
вывести ее из летаргии, в которую она погрузилась.
- Когда перед войной мы с Хилери поднимались на Малого грешника в До-
ломитах, - сказал он однажды, - я впервые почувствовал близость бога.
Это было давным-давно - девятнадцать лет назад. А когда ты чувствовала
себя ближе всего к богу?
Динни промолчала.
- Сколько тебе сейчас лет, дорогая? Двадцать семь?
- Скоро двадцать восемь.
- Ты все еще на пороге. Разговор по душам, кажется, не приносит тебе
облегчения?
- Вам пора знать, дядя, что разговоры по душам - не в обычаях нашей
семьи.
- Верно, Динни! Чем нам тяжелей, тем мы молчаливей. Но не нужно слиш-
ком замыкаться в своем горе.
- Теперь я понимаю женщин, которые уходят в монастырь или отдаются
благотворительности, - неожиданно призналась Динни. - Раньше я объясняла
это отсутствием чувства юмора.
- Это может также объясняться отсутствием мужества или его избытком и
фанатическим характером.
- Или погубленной молодостью.
Эдриен взглянул на племянницу:
- Твоя еще не погублена, Динни, - надломлена, но не погублена.
- Будем надеяться, дядя. Но ей пора бы уже оправиться.
- Ты стала лучше выглядеть.
- Да, теперь даже тетя Эмили сказала бы, что я достаточно ем. Но за-
ниматься своей персоной ужасно скучно.
- Согласен. Однако...
- Не зашивайте рану иглой, милый дядя, - она со временем затянется
изнутри.
Эдриен улыбнулся:
- Я как раз подумал о детях.
- Мы пока еще не умеем делать их синтетическим путем. Я чувствую себя
прекрасно и счастлива, что все сложилось именно так, как сейчас. Я расс-
казывала вам, что старая Бетти умерла?
- Добрая душа! Когда я был маленьким, она частенько совала мне кара-
мельку.
- Она была настоящий человек, неровня нам. Мы слишком много читаем,
дядя.
- Безусловно. Нужно больше ходить, а читать меньше. Давай позавтрака-
ем.
Возвращаясь в Англию, они на трое суток задержались в Париже, где ос-
тановились в маленьком отеле над рестораном, недалеко от вокзала СенЛа-
зар. Камины там топили дровами, постели были удобные.
- Только французы понимают толк в настоящей постели, - заметил
Эдриен.
Кухня в ресторане была рассчитана на завсегдатаев скачек и вообще лю-
бителей хорошо поесть. Официанты в передниках выглядели, по выражению
Эдриена, как монахи, которых заставили трудиться: они разливали вино и
заправляли салаты так, словно совершали обряд. Динни и ее дядя были
единственными иностранцами в отеле и почти единственными в Париже.
- Замечательный город, Динни! Если не считать Эйфелевой башни и так-
си, сменивших фиакры, я не замечаю здесь при дневном свете никаких су-
щественных перемен по сравнению с восемьдесят восьмым годом, когда твой
дед был послом в Копенгагене "и я впервые приехал сюда. В воздухе тот же
запах кофе и дров; у людей те же широкие спины и красные пуговицы; на
улицах те же столики перед теми же кафе, те же афиши, те же смешные лот-
ки букинистов, то же бешеное движение; повсюду тот же французский серый
цвет, - даже небо серое, - и та же несокрушимая уверенность в том, что
жить можно только в Париже. Париж - законодатель мод и в то же время са-
мый консервативный город в мире. Известно, что этот неизменный город
избрала ареной своей деятельности вся передовая литературная братия, ко-
торая считает, что мир начался самое раннее в тысяча девятьсот четырнад-
цатом году, выбрасывает на свалку все созданное до войны, презирает все
