- Да. А вот это он снялся, когда уходил на фронт. Это Клер за неделю
до свадьбы. А вот я - видите, с распущенными волосами. Меня снял отец в
первую послевоенную весну, когда вернулся домой.
- Вам тогда было тринадцать?
- Почти четырнадцать. Предполагается, что я здесь похожа на Жанну
д'Арк, внимающую неземным голосам.
- Очаровательная фотография! Я отдам ее увеличить.
Дорнфорд поднес карточку к свету. Динни была снята на ней в три чет-
верти, с лицом, повернутым к ветвям цветущего фруктового дерева. Снимок
дышал жизнью: солнечный свет заливал цветы и волосы Динни, распущенные и
доходящие ей до талии.
- Посмотрите, какой у меня восхищенный вид, - сказала девушка. - На
дереве, наверно, сидела кошка.
Дорнфорд положил карточку в карман и опять нагнулся над столом.
- А эту? - осведомился он. - Можно мне взять обе?
На втором снимке Динни была уже постарше, но все еще с косами и круг-
лым личиком; руки ее были сложены, голова чуть-чуть опущена, а глаза
подняты кверху.
- К сожалению, нельзя. Я не знала, что она здесь.
Это была точно такая же карточка, какую она в свое время послала
Уилфриду.
Дорнфорд кивнул, и девушка почувствовала, что он интуитивно догадался
о причине отказа. Она смутилась и сказала:
- Впрочем, почему бы нет? Берите. Теперь это не имеет значения.
И вложила карточку ему в руку.
Когда во вторник утром Дорнфорд и Клер уехали, Динни посидела над
картой, вывела автомобиль и отправилась в Беблок-хайт. Водить машину она
не любила, но ее тревожила мысль о Тони Круме, которому в прошлую суббо-
ту не удалось, как обычно, взглянуть на Клер. На двадцать пять миль у
нее ушло больше часа. Она оставила машину у гостиницы, где ей сообщили,
что мистер Крум, видимо, у себя в коттедже, и пошла пешком. Тони, в од-
ной рубашке, красил деревянные стены своей низкой гостиной. Еще с порога
Динни заметила, как заходила у него в зубах трубка.
- Что-нибудь с Клер? - выпалил он.
- Ничего. Просто мне захотелось взглянуть, как вы устроились.
- Очень мило с вашей стороны! А я все тружусь.
- Вижу.
- Клер любит зеленоватый цвет, как у утиных яиц. Эта окраска - ' са-
мая близкая к нему, какую я смог достать.
- Она как раз в тон потолочинам.
Крум, глядя мимо нее, сказал:
- Не верю, что Клер когда-нибудь поселится здесь со мной, но не могу
не мечтать об этом, иначе жизнь теряет и цель, и смысл.
Динни дотронулась до его рукава:
- От места вам не откажут. Я говорила с Джеком Масхемом.
- Уже? Да вы прямо волшебница. Я сейчас. Вымоюсь, оденусь и все вам
покажу.
Динни подождала его у порога, на который ложилась полоса солнечного
света. Дом Крума представлял собой не один, а два соединенных вместе
коттеджа, сохранивших свои глицинии, вьющиеся розы и соломенные крыши.
Со временем здесь будет очень хорошо.
- Сейчас, - рассказывал Крум, - стойла уже готовы, в загоны подведена
вода. Остановка лишь за лошадьми, но их привезут только в мае. Масхем не
хочет рисковать. Меня это тоже устраивает, - пусть процесс закончится до
их прибытия. Вы прямо из Кондафорда?
- Да. Клер сегодня утром вернулась в город. Она, конечно, велела бы
передать вам привет, но я не сказала ей, что поеду.
- А почему вы приехали? - в упор спросил Крум.
- Из товарищеских чувств.
Он стиснул ей руку.
- Ах да, простите... Вам не кажется, - неожиданно спросил он, - что
когда думаешь о страданиях ближнего, то самому становится легче?
- Не слишком.
- Конечно, вы правы. Сильное желание - все равно что зубная боль или
нарыв в ухе. От этого никуда не уйдешь.
Динни кивнула.
- А тут еще весна! - усмехнулся Крум. - Словом, между "нравился" и
"люблю" - большая разница. Я в отчаянии, Динни. Я не верю, что чувства
Клер ко мне могут измениться. Если бы уж ей было суждено полюбить меня,
то она полюбила бы именно теперь. А раз она меня не любит, я здесь не
останусь. Лучше уеду в Кению или еще куда-нибудь.
Она посмотрела в его доверчивые глаза, устремленные на нее в ожидании
ответа, и ощутила волнение. Клер - ее сестра, но разве она знает чтони-
будь о ней, о глубинах ее души?
- Не стоит загадывать наперед. На вашем месте я не отчаивалась бы.
Крум сжал ей локоть:
- Простите, что без конца болтаю о своей навязчивой идее. Но когда
день и ночь...
- Знаю.
- Мне придется купить двух козлов. Лошади ослов не любят, да и козлов
обычно не жалуют, но я хочу, чтобы у загона был домашний, обжитой вид. Я
раздобыл для конюшни двух кошек. Как вы думаете, это полезно?
- Я разбираюсь только в собаках и - теоретически - в свиньях.
- Пойдемте завтракать. В гостинице недурная ветчина.
Больше Тони речь о Клер не заводил. Угостив Динни "недурною ветчи-
ной", он усадил девушку в ее машину и проехал миль пять в сторону Кон-
дарфорда, объявив, что обратно пройдется пешком.
- Бесконечно признателен вам за ваш приезд, - поблагодарил он, безжа-
лостно стиснув ей руку. - Это очень по-товарищески с вашей стороны. При-
вет Клер.
Он повернул и пошел назад тропинкой через поле, на прощанье помахав
Динни рукой.
Остальную часть обратного пути Динни думала о своем. Хотя югозападный
ветер все еще не улегся, солнце то выглядывало, то скрывалось, и тогда
начинала сыпаться колючая, как град, крупа. Загнав машину на место, де-
вушка позвала спаниеля Фоша и направилась к новому свинарнику. Ее отец
уже был там и осматривал постройку, как настоящий генерал-лейтенант -
подтянутый, зоркий и немного чудаковатый. Отнюдь не уверенная, что зда-
ние когда-нибудь в самом деле наполнится свиньями, Динни взяла отца под
руку:
- Как идет сражение за "свинград"?
- Вчера заболел один из каменщиков, а плотник повредил себе большой
палец. Я говорил со стариком Беллоузом, но ведь нельзя же, черт возьми,
накидываться на него за то, что он хочет занять своих людей подольше. Я
симпатизирую тем, кто держится за своих рабочих, а не путается с разными
там союзами. Он заверяет, что к концу следующего месяца все будет гото-
во, но едва ли справится.
- Конечно, нет, - поддержала отца Динни. - Он уже дважды давал обеща-
ние.
- Где ты была?
- Ездила навестить Тони Крума.
- Что-нибудь новое?
- Нет. Я только сообщила ему, что видела мистера Масхема и что тот не
откажет ему от места.
- Рад за него. Он парень с характером. Досадно, что он не военный.
- Мне очень жаль его, папа: он любит по-настоящему.
- На это все жалуются, - сухо отозвался генерал. - Ты видала, как
ловко сбалансирован новый бюджет? Мы живем в эпоху сплошной истерии:
каждое утро к завтраку тебе подают очередной европейский кризис.
- Все дело в наших газетах. Во французских шрифт мельче, поэтому они
и тревожат человека вдвое меньше. Я, например, читала их совершенно рав-
нодушно.
- Да, виноваты газеты и радио: все становится известно еще до того,
как произойдет. А уж заголовки - те в два раза крупней самих событий.
Как почитаешь речи и передовицы, так тебе и начинает казаться, что мир
впервые попал в такой переплет, хотя он испокон века в какомнибудь пе-
реплете, только раньше из-за этого не поднимали шум.
- Но без шума не удалось бы сбалансировать бюджет, дорогой!
- Да нет, просто сейчас все так делается. Но это не по-английски.
- Откуда нам знать, папа, что по-английски, а что - нет.
Генерал наморщил обветренный лоб, и по его изборожденному лицу по-
ползла улыбка. Он указал на свинарник:
- Вот это по-английски. В конце концов мы всегда делаем то, что нуж-
но, хотя и в последнюю минуту.
- Ты это одобряешь?
- Нет. Но еще меньше я одобряю истерику, как лекарство от всех болез-
ней. Разве стране впервые оставаться без денег? Эдуард III был должен
чуть ли не всей Европе. Стюарты не вылезали из банкротства. А после На-
полеона мы пережили такие годы, с которыми нынешний кризис даже не идет
в сравнение. Но эти неприятности не подавались вам ежедневно к завтраку.
- Значит, неведение - благо?
- Не знаю. Мне просто противна та смесь истерики с блефом, которая
составляет теперь нашу жизнь.
- И ты согласился бы упразднить голос, возвещающий райское бла-
женство?
- То есть радио? "Отживает порядок ветхий и другим сменяется, а гос-
подь творит свою волю путями многими, чтобы не прельстился мир никаким
новшеством единым", - процитировал генерал. - Я помню, как старик Батлер
в Хэрроу сказал на этот текст одну из лучших своих проповедей. Я - не
рутинер, Динни; по крайней мере, надеюсь на это. Я только думаю, что лю-
ди стали слишком много говорить. Так много, что уже ничего не чувствуют.
- А я верю в нашу эпоху, папа: она сорвала все лишние покровы. Пос-
мотри на старинные картинки в последних номерах "Тайме". От них пахнет
догмой и фланелевой фуфайкой.
- В наше время фланель уже не носили, - возразил генерал.
- Тебе, конечно, виднее, дорогой.
- Мое поколение, Динни, в сущности, было подлинно революционным. Ви-
дела ты пьесу о Браунинге? Тогда действительно было так, как ты гово-
ришь: но все это кончилось еще до моего поступления в Сэндхерст. Мы мыс-
лили так, как считали нужным, и поступали так, как мыслили, но не разго-
варивали об этом. Сейчас люди сначала говорят, потом мыслят, а уж если
доходит до дела, действуют так же, как мы, если вообще действуют. Разни-
ца между сегодняшним днем и тем, что было пятьдесят лет назад, сводится
к вольности в речи: теперь говорят так свободно, что это лишает предмет
разговора всякой соли.
- Глубокое замечание, папа.
- Но не новое. Я десятки раз встречал такие же мысли в книгах.
- "Не находите ли вы, сэр, что огромное влияние на людей оказала вой-
на?" - как спрашивают репортеры во всех интервью.
- Война? Во-первых, ее влияние давно уже сошло на нет. Во-вторых, мое
поколение было слишком устойчиво, чтобы поддаться ему, а следующее за
моим - перебито или раздавлено...
- Женщины остались.
- Да, они побунтовали, но не всерьез. А для твоего поколения война -
только слово.
- Благодарю, папа, - прервала Динни отца. - Все это очень поучи-
тельно, но сейчас опять пойдет крупа. Фош, за мной!
Генерал поднял воротник пальто и направился к плотнику, повредившему
себе большой палец. Динни увидела, как он осмотрел повязку пострадавше-
го. Плотник улыбнулся, а отец потрепал его по плечу.
"Подчиненные, наверно, любили его, - решила она. - Он, конечно, ста-
рый ворчун, но хороший человек".
XXVIII
Если искусство медлительно, то правосудие еще медлительнее. Слова
"Корвен против Корвен и Крума" по-прежнему не услаждали взоры тех, кто
привык прилежно изучать отдел судебной хроники в "Тайме", и внимание
судьи мистера Ковелла было все еще поглощено бесконечными неопротесто-
ванными исками. По приглашению Дорнфорда Динни с Клер заехали взглянуть
на зал заседаний и минут пять простояли в дверях суда, словно игроки из
крикетной команды, осматривающие поле накануне матча. Судья сидел так
низко, что можно было разглядеть только его лицо; Динни заметила также,
что над свидетельской ложей, где придется сидеть Клер, устроено нечто
вроде балдахина или козырька для защиты от дождя.
- Если вы будете держаться в глубине ложи. Клер, - предупредил Дорн-
форд, когда она выходила, - вашего лица будет почти не видно. Но говори-
те громко, чтобы судье все было слышно. Он злится, когда не слышит.
На другой день рассыльный доставил на Саут-сквер записку для
Динни.
"Бэртон-клуб, I3/IV-32.
Дорогая Динни,
Был бы рад встретиться с вами на несколько минут. Время и место выбе-
рите сами, а я явлюсь точно. Излишне говорить, что дело касается Клер.
Искренне ваш
Джералд Корвен".
Майкла не было дома, но Динни посоветовалась с Флер.
- Разумеется, вы должны с ним встретиться, Динни. А вдруг в последнюю
минуту он взял да раскаялся? Позовите его сюда, когда Клер не будет.
