Очень почтительна!
- Вода еще не сошла.
- Да, сэр.
А хорошенькая девушка! Что если б он был сторожем при шлюзе, а Флер -
дочкой сторожа, вешала бы белье на веревку и говорила бы: "Да, сэр"? Что
ж, а быть сторожем при шлюзе, пожалуй, еще лучшее из занятий, доступных
бедным, - следить, как поднимается и спадает вода, жить в этом живопис-
ном домике и не знать никаких забот, кроме... кроме заботы о дочери! И
он чуть не спросил у девушки: "Вы хорошая дочь?" Возможно ли в наше вре-
мя такое - чтобы дочь думала сначала о вас, а потом о себе?
- Кукушки-то! - сказал он глубокомысленно.
- Да, сэр.
Теперь она снимала с веревки несколько откровенную принадлежность ту-
алета, и Сомс опустил глаза, чтобы не смущать девушку; впрочем, она не
выказывала ни малейшего смущения. Вероятно, в наше время смутить девушку
вообще невозможно. И он встал и сложил трость.
- Ну, полагаю, погода продержится.
- Да, сэр.
- Всего хорошего.
- Всего хорошего, сэр.
В сопровождении собаки он двинулся к дому. Скромница, воды не заму-
тит; но так ли она разговаривает со своим кавалером? Унизительно быть
старым! В такой вечер нужно быть опять молодым и гулять в лесу с такой
вот девушкой; и все, что было в нем от фавна, на мгновение навострило
уши, облизнулось и с легким чувством стыда, пожав плечами, свернулось
клубочком и затихло.
Сомс, которого природа не поскупилась наделить свойствами фавна,
всегда отличался тем, что старательно замалчивал это обстоятельство. Как
и вся его семья, кроме кузена Джорджа и дяди Суизина, он был скрытен в
вопросах пола; Форсайты, как правило, не касались этих тем и не любили
слушать, когда их касались другие. Заслышав зов пола, они внешне никак
этого не показывали. Не пуританство, а известная присущая им щепе-
тильность запрещала касаться этой темы; они и сами не знали, откуда она
у них.
Пообедав в одиночестве, он закурил сигару и опять вышел из дому. Для
мая месяца было совсем тепло, и света еще хватало, чтобы разглядеть ко-
ров на заречном лугу. Скоро они соберутся на ночлег у той вон колючей
изгороди. А вот и лебеди плывут спать на остров, а за ними их серые ле-
бедята. Благородные птицы!
Река белела; тьма словно задержалась в ветвях деревьев, перед тем как
расплыться по земле и улететь в небо, где только что высохли последние
капли заката. Очень тихо и чуть таинственно - сумерки! Только скворцы
все верещат - противные создания; да и как требовать чувства собственно-
го достоинства от существа с таким коротким хвостом! Пролетали ласточки,
закусывая на ночь мошками и первыми мотыльками; и тополя были так непод-
вижны - словно перешептывались, - что Сомс поднял руку посмотреть, есть
ли ветер. Ни дуновения! А потом сразу - ни реющих ласточек, ни скворцов;
белесая дымка над рекой, на небе! В доме зажглись огни. Близко прогудел
ночной жук. Пала роса. Сомс почувствовал ее - пора домой! И только он
повернул к дому - тьма сгладила деревья, небо, реку. И Сомс подумал: "Уж
только бы без этой таинственности, когда она приедет. Не желаю, чтобы
меня тревожили!" Она и малыш; могло бы быть так хорошо, если б не навис-
ла мрачная тень этой давнишней любовной трагедии, которая корнями цепля-
лась за прошлое, а в будущем таила горькие плоды...
Он хорошо выспался, а на следующее утро ни за что не мог приняться,
все устраивал то, что уже было устроено. Несколько раз он останавливался
как вкопанный среди этого занятия, слушая, не едет ли автомобиль, и на-
поминал себе, что не надо тревожиться и ни о чем не надо спрашивать.
Она, конечно, опять виделась вчера с этим Джоном, но спрашивать нельзя.
Сомс поднялся в картинную галерею и снял с крюка небольшую картину
Ватто, которой Флер как-то при нем восхищалась. Он снес ее вниз и поста-
вил на мольберте у нее в спальне - молодой человек в широком лиловом
камзоле с кружевными брыжами играет на тамбурине перед дамой в синем, с
обнаженной грудью; а рядом ягненок. Прелестная вещица! Пусть заберет ее,
когда поедет в город, и повесит у себя в гостиной, рядом с картинами
Фрагонара и Шардена. Он подошел к белоснежной кровати и понюхал пос-
тельное белье. Должно бы пахнуть сильнее. Эта женщина, миссис Эджер,
экономка, забыла положить саше; он так и знал - что-нибудь да упустят!
Он подошел к шкафчику, достал с полки четыре пакетика, перевязанных уз-
кими лиловыми лентами, и положил их в постель. Потом двинулся в ванную.
Понравятся ли ей эти соли - последнее открытие Аннет; он-то считает, что
они слишком пахучие. В остальном все как будто в порядке: мыло Роже и
Галле, спуск в исправности. Ох, уж эти новые приспособления - вечно пор-
тятся; что можно выдумать лучше прежней цепочки! Какие перемены в спосо-
бах умываться произошли на его глазах! Он, правда, не мог помнить дней,
когда ванн не было; но отлично помнил, как его отец постоянно повторял:
"Меня в детстве никогда не мыли в ванне. Первую ванну я поставил сам,
как только завел собственный дом, - в тысяча восемьсот сороковом году;
люди смотреть приходили. Говорят, теперь доктора против ванн, - не
знаю". Джемс двадцать пять лет как умер, и доктора с тех пор не раз ме-
няли мнения. Верно одно: ванна доставляет людям удовольствие, так не все
ли равно, что говорят доктора. Кит любит купаться - не все дети любят.
Сомс вышел из ванной, постоял, посмотрел на цветы, которые принес садов-
ник; среди них выделялись три ранних розы. Розы были forte [12] садовни-
ка, или, вернее, его слабостью - ему больше ни до чего не было дела. Это
самое худшее сейчас в людях - они специализируются до того, что теряют
всякое понятие относительности, хоть это, как он слышал, и самая молодая
теория... Он взял розу и глубоко вдохнул ее запах. Сколько теперь разных
сортов - счет потеряешь! В его молодости их было наперечет: "La France",
"Marechal Niel" и "Cloire de Dijon" - вот, пожалуй, и все; о них теперь
забыли. И Сомс даже устал от этой мысли об изменчивости цветов и изобре-
тательности человека. Уж очень много всего на свете!
А она все не едет! У этого Ригза - он оставил ей автомобиль, а сам
приехал поездом - конечно, лопнула шина; всегда у него лопается шина,
когда не надо. Следующие полчаса Сомс не находил себе места и так загля-
делся на что-то в картинной галерее на самом верхнем этаже дома, что не
слышал, как подъехал автомобиль. Голос Флер пробудил его от дум о ней.
- А-а! - сказал он в пролет лестницы. - Ты откуда явилась? Я уже це-
лый час тебя жду.
- Да, милый, пришлось кое-что купить по дороге. Как здесь чудесно!
Кит в саду.
- А, - сказал Сомс, спускаясь. - Ну, как ты вчера отдох... - он сошел
с последней ступеньки и осекся.
Она подставила ему лицо для поцелуя, а глаза ее глядели мимо. Сомс
приложился губами к ее щеке. Словно ее нет здесь, где-то витает. И,
слегка чмокнув ее в мягкую щеку, он подумал; "Она не думает обо мне - и
зачем? Она молодая!"
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
СЫН ГОЛУБКИ
Трудно сказать, лежит ли мел в основе характера всех вообще англичан,
но присутствие его в организме наших жокеев и тренеров - факт неопровер-
жимый. Живут они по большей части среди меловых холмов Южной Англии,
пьют много воды, имеют дело с лошадиными суставами, и известковый эле-
мент стал для них чуть ли не профессиональным признаком; они часто отли-
чаются костлявыми носами и подбородками.
Подбородок Гринуотера, отставного жокея, ведавшего конюшней Вала Дар-
ти, выступал вперед так, словно все долгие годы участия в скачках он ис-
пользовал его, чтобы помочь усилиям своих коней и привлечь внимание
судьи. Его тонкий с горбинкой нос украшал собой маску из темнокоричневой
кожи и костей, узкие карие глаза горели ровным огоньком, гладкие черные
волосы были зачесаны назад; росту он был пяти футов и семи дюймов, и за
долгие сезоны, в течение которых он боялся есть, аскетическое выражение
легло на его лицо поверх природной живости того порядка, какая наблюда-
ется, скажем, у трясогузки. Он был женат, имел двух детей и относился к
семье с молчаливой нежностью человека, тридцать пять лет прожившего в
непосредственном общении с лошадьми. В свободное время он играл на флей-
те. Во всей Англии не было более надежного человека.
Вэл, заполучивший его в 1921 году, когда тот только что вышел в отс-
тавку, считал, что в людях Гринуотер разбирается еще лучше, чем в лоша-
дях, ибо верит только тому, что видит в них, а видит не слишком много.
Сейчас явилась особенная необходимость никому не доверять, так как в ко-
нюшне рос двухлетний жеребенок Роадавель, сын Кафира и Голубки, от кото-
рого ждали так много, что говорить о нем вообще не полагалось. Тем более
удивился Вэл, когда в понедельник на Аскотской неделе [13] его тренер
заметил:
- Мистер Дарти, тут сегодня какой-то сукин сын смотрел лошадей на га-
лопе.
- Еще недоставало!
- Кто-то проболтался. Раз начинают следить за такой маленькой конюш-
ней - значит, дело неладно. Послушайте моего совета - пошлите Рондавеля
в Аскот и пускайте его в четверг, пусть попробует свои силы, а понюхать
ипподрома ему не вредно. Потом дадим ему отдохнуть, а к Гудвуду [14]
опять подтянем.
Зная мнение своего тренера, что в Англии в наше время скаковая ло-
шадь, так же как и человек, не любит слишком долгих приготовлений, Вэл
ответил:
- Боитесь переработать его?
- Сейчас он в полном порядке, ничего не скажешь. Сегодня утром я ве-
лел Синнету попробовать его, так он ушел от остальных, как от стоячих.
Поскачет как миленький; жаль, что вас не было.
- Ого! - сказал Вэл, отпирая дверь стойла. - Ну, красавец?
Сын Голубки повернул голову и оглядел хозяина блестящим глазом фило-
софа. Темно-серый, с одним белым чулком и белой звездой на лбу, он весь
лоснился после утреннего туалета. Чудо, а не конь! Прямые ноги и хорошая
мускулатура - результат повторения кровей Сент-Саймока в дальних поколе-
ниях его родословной. Редкие плечи для езды под гору. Не "картинка", как
говорится, - линии недостаточно плавны, - но масса стиля. Умен, как че-
ловек, резв, как гончая. Вал оглянулся на серьезное лицо тренера.
- Хорошо, Гринуотер. Я скажу хозяйке - поедем все, м домом. С кем из
жокеев вы сумеете сговориться в такой короткий срок?
- С Лэмом.
- А, - ухмыльнулся Вал, - да вы, я вижу, уже все подготовили.
Только по дороге к дому он додумался наконец до возможного ответа на
вопрос: "Кто мог узнать?" Через три дня после окончания генеральной
стачки, еще до приезда Холли и Джона с женой, он сидел как-то над счета-
ми, докуривая вторую трубку, когда горничная доложила:
- К вам джентльмен, сэр.
- Как фамилия?
- Стэйнфорд, сэр.
Едва не сказав: "И вы оставили его одного в холле!" - Бэл поспешил
туда сам.
Его старый университетский товарищ разглядывал висящую над камином
медаль.
- Алло! - сказал Вэл.
Невозмутимый посетитель обернулся.
Менее потертый, чем на Грин-стрит, словно он обрел новые возможности
жить в долг, но те же морщинки на лице, то же презрительное спокойствие.
- А, Дарти! - сказал он. - Джо Лайтсон, букмекер, рассказал мне, что
у тебя здесь есть конюшня. Я и решил заглянуть по дороге в Брайтон. Как
поживает твой жеребенок от Голубки?
- Ничего, - сказал Вэл.
- Когда думаешь пускать его? Может, хочешь, я буду у тебя посредни-
ком? Я бы справился куда лучше профессионалов.
Нет, он прямо-таки великолепен в своей наглости!
- Премного благодарен; но я почти не играю.
- Да неужели? Знаешь, Дарти, я не собирался опять надоедать тебе, но
если б ты мог ссудить меня двадцатью пятью фунтами, они бы мне очень
пригодились.
- Прости, но таких сумм я здесь не держу.
- Может быть, чек...
Чек - ну нет, извините!
- Нет, - твердо сказал Вэл. - Выпить хочешь?
- Премного благодарен.
Наливая рюмки у буфета в столовой и одним глазом поглядывая на непод-
