Добрых полминуты длилось молчание, потом бледные губы заговорили:
- А это смотря по тому, сколько?
Теперь Сомс окончательно задохнулся. Какая наглость!
А губы опять зашевелились:
- Можете получить за десять фунтов.
- Могу получить даром, - сказал Сомс, - стоит только позвать полисме-
на.
Опять улыбка.
- Этого вы не сделаете.
- Почему бы нет?
- Не принято.
- Не принято, - повторил Сомс. - Это еще почему?
В жизни не встречал ничего более бессовестного.
- Десять фунтов, - сказали губы. - Они мне очень нужны.
Сомс стоял, раскрыв глаза. Бесподобно! Человек смущен не больше, чем
если бы он просил прикурить; ни один мускул не дрогнул в лице, которое,
кажется, вот-вот перестанет жить. Большое искусство! Он понимал, что
произносить тирады о нравственности нет никакого смысла. Оставалось либо
дать десять фунтов, либо позвать полисмена. Он посмотрел в оба конца
улицы.
- Нет. Ни одного не видно. Табакерка при мне. Десять фунтов.
Сомс попытался что-то сказать. Этот человек точно гипнотизировал его.
И вдруг ему стало весело. Ведь нарочно не придумаешь такого положения!
- Ну, знаете ли, - сказал он, доставая две пятифунтовые бумажки, -
такой наглости...
Тонкая рука достала пакетик, чуть оттопыривавший боковой карман.
- Премного благодарен. Получите. Всего лучшего!
Он пошел прочь. В движениях его была все та же неподражаемая том-
ность; он не оглядывался. Сомс стоял, зажав в руке табакерку, смотрел
ему вслед.
- Да, - сказал он вслух, - теперь таких не делают. - И нажал кнопку
звонка.
VII
МАЙКЛ ТЕРЗАЕТСЯ
За те восемь дней, что длилась генеральная стачка, в несколько горя-
чечном существовании Майкла отдыхом были только часы, проведенные в па-
лате общин, столь поглощенной измышлениями, что бы такое предпринять,
что она не предпринимала ничего. У него сложилось свое мнение, как ула-
дить конфликт; но поскольку оно сложилось только у него, результат этого
никак не ощущался. Все же Майкл отмечал с глубоким удовлетворением, что
день ото дня акции британского характера котируются все выше как а Анг-
лии, так и за границей, и с некоторой тревогой - что акции британских
умственных способностей упали почти до пуля. Постоянная фраза мистера
Блайта: "И о чем только эти... думают?" - неизменно встречала отклик у
него в душе. О чем они в самом деле думают? Со своим тестем он имел на
эту тему только один разговор.
Сомс взял яйцо и сказал:
- Ну, государственный бюджет провалился.
Майкл взял варенья и ответил:
- А когда вы были молоды, сэр, тогда тоже происходили такие вещи?
- Нет, - сказал Сомс, - тогда профсоюзного движения, собственно гово-
ря, и не было.
- Многие говорят, что теперь ему конец. Что вы скажете о стачке как о
средстве борьбы, сэр?
- Для самоубийства - идеально. Поразительно, как они раньше не доду-
мались.
- Я, пожалуй, согласен, но что же тогда делать?
- Ну как же, - сказал Сомс, - ведь у них есть право голоса.
- Да, так всегда говорят. Но роль парламента, помоему, все уменьшает-
ся: в стране сейчас есть какое-то направляющее чувство, которое и решает
все вопросы раньше, чем мы успеваем добраться до них в парламенте.
Возьмите хоть эту забастовку: мы здесь бессильны.
- Без правительства нельзя, - сказал Сомс.
- Без управления - безусловно. Но в парламенте мы только и делаем,
что обсуждаем меры управления задним числом и без видимых результатов.
Дело в том, что в наше время все слишком быстро меняется - не уследишь.
- Ну, вам виднее, - сказал Сомс. - Парламент всегда был говорильней.
И в полном неведении, что процитировал Карлейля - слишком экспансив-
ный писатель, который в его представлении почему-то всегда ассоциировал-
ся с революцией, - он взглянул на картину Гойи и добавил:
- Мне все-таки не хотелось бы увидеть Англию без парламента. Слышали
вы что-нибудь об этой рыжей молодой женщине?
- Марджори Феррар? Очень странно, как раз вчера я встретил ее на
Уайтхолл. Сказала мне, что водит правительственную машину.
- Она с вами говорила?
- О да. Мы друзья.
- Гм, - сказал Сомс, - не понимаю нынешнего поколения. Она замужем?
- Нет.
- Этот Мак-Гаун дешево отделался, хоть и зря - не заслужил. Флер не
скучает без своих приемов?
Майкл не ответил. Он не знал. Они с Флер были в таких прекрасных от-
ношениях, что мало были осведомлены о мыслях друг друга. И чувствуя, как
его сверлят серые глаза тестя, он поспешил сказать:
- Флер молодцом, сэр.
Сомс кивнул.
- Не давайте ей переутомляться с этой столовой.
- Она работает с большим удовольствием - есть случай приложить свои
способности.
- Да, - сказал Сомс, - голова у нее хорошая, когда она ее не теряет.
- Он словно опять посоветовался с картиной Гойи, потом добавил:
- Между прочим, этот молодой Джон Форсайт опять здесь, мне говорили -
живет пока на Грин-стрит, работает кочегаром или что-то в этом роде.
Детское увлечение... но я думал, вам не мешает знать.
- О, - сказал Майкл, - спасибо. Я не знал.
- Она, вероятно, тоже не знает, - осторожно сказал Сомс, - я просил
не говорить ей. Вы помните, в Америке, в Маунт-Вернон, когда мне стало
плохо?
- Да, сэр. Отлично помню.
- Ну, так я не был болен. Просто я увидел, что этот молодой человек и
его жена беседуют с вами на лестнице. Решил, что Флер лучше с ними не
встречаться. Все это очень глупо, но никогда нельзя знать...
- Да, - сказал Майкл сухо, - никогда нельзя знать.
Я помню, он мне очень понравился.
- Гм, - пробормотал Сомс, - сын своего отца, я полагаю.
И по выражению его лица Майкл решил, что преимущество это сомни-
тельное.
Больше ничего не было сказано, так как Сомс всю жизнь считал, что го-
ворить нужно только самое необходимое, а Майкл предпочитал не разбирать
поведения Флер всерьез даже с ее отцом. Последнее время она казалась ему
вполне довольной. После пяти с половиной лет брака он был уверен, что
как человек он нравится Флер, что как мужчина он ей не неприятен и что
неразумен тот, кто надеется на большее. Правда, она упорно отказывалась
от второго издания Кита, но только потому, что не хотела еще раз выйти
из строя на несколько месяцев. Чем больше у нее дела, тем она довольнее
- столовая, например, дала ей повод развернуться вовсю. Знай он, правда,
что там кормится Джон Форсайт, Майкл встревожился бы; а так известие о
приезде молодого человека в Англию не произвело на него большого впечат-
ления. В те напряженные дни его внимание целиком поглощала Англия. Его
бесконечно радовали все проявления патриотизма - студенты, работающие в
порту, девушки за рулем автомобилей, продавцы и продавщицы, бодро шагаю-
щие пешком к месту работы, великое множество добровольческой полиции,
общее стремление "продержаться". Даже бастующие были добродушны. Его за-
ветные взгляды относительно Англии изо дня в день подтверждались в пику
всем пессимистам. И он чувствовал, что нет сейчас столь неанглийского
места, как палата общин, где людям ничего не оставалось, как строить
грустные физиономии да обсуждать "создавшееся положение".
Известие о провале генеральной стачки застигло его, когда он только
что отвез Флер в столовую и ехал домой. Шум и толкотня на улицах и слова
"Стачка окончена", наскоро нацарапанные на всех углах, появились еще
раньше, чем газетчики стали торопливо выкрикивать: "Конец стачки - офи-
циальные сообщения!" Майкл затормозил у тротуара и купил газету. Вот
оно! С минуту он сидел не двигаясь, горло у него сдавило, как в тот
день, когда узнали о перемирии. Исчез меч, занесенный над головой Анг-
лии! Иссяк источник радости для ее врагов! Люди шли и шли мимо него, у
каждого была в руках газета, глаза глядели необычно. К этой новости от-
носились почти так же трезво, как отнеслись к самой стачке. "Добрая ста-
рая Англия! Мы великий народ, когда есть с чем бороться", - думал он,
медленно направляя машину к Трафальгар-сквер. Прислонившись к казенной
ограде, стояла группа мужчин, без сомнения участвовавших в стачке. Он
попытался прочесть что-нибудь у них на лицах. Радость, сожаление, стыд,
обида, облегчение? Хоть убей, не разобрать. Они балагурили, перебрасыва-
лись шутками.
"Не удивительно, что мы - загадка для иностранцев, - подумал Майкл. -
Самый непонятый народ в мире".
Держась края площади, он медленно проехал на Уайтхолл. Здесь можно
было уловить легкие признаки волнения. Вокруг памятника неизвестному
солдату и у поворота на Даунинг-стрит густо толпился народ; там и сям
покрикивали "ура". Доброволец-полисмен переводил через улицу хромого;
когда он повернул обратно, Майкл увидел его лицо. Ба, да это дядя Хиле-
ри! Младший брат его матери, Хилери Черрел, викарий прихода св. Августи-
на в "Лугах".
- Алло, Майкл!
- Вы в полиции, дядя Хилери? А ваш сан?
- Голубчик, разве ты из тех, которые считают, что для служителей
церкви не существует мирских радостей? Ты не становишься ли консервати-
вен, Майкл?
Майкл широко улыбнулся. Его непритворная любовь к дяде Хилери склады-
валась из восхищения перед его худощавым и длинным лицом, морщинистым и
насмешливым; из детских воспоминаний о весельчаке-дядюшке; из догадки,
что в Хилери Черреле пропадал полярный исследователь или еще какой-ни-
будь интереснейший искатель приключений.
- Кстати, Майкл, когда ты заглянешь к нам? У меня есть превосходный
план, как прочистить "Луга".
- А, - сказал Майкл, - все упирается в перенаселение, даже стачка.
- Правильно, сын мой. Так вот, заходи поскорее. Вам, парламентским
господам, нужно узнавать жизнь из первых рук. Вы там, в палате, страдае-
те от самоотравления. А теперь проезжайте, молодой человек, не задержи-
вайте движение.
Майкл проехал, не переставая улыбаться. Милый дядя Хилери! Очеловечи-
вание религии и жизнь, полная опасностей, - лазил на самые трудные гор-
ные вершины Европы - никакого самомнения и неподдельное чувство юмора.
Лучший тип англичанина! Ему предлагали высокие посты, но он сумел от них
отвертеться. Он был, что называется, непоседа и часто грешил отчаянной
бестактностью; но все любили его, даже собственная жена. На минуту Майкл
задумался о своей тете Мэй. Лет сорок, трое ребят и тысяча дел на каждый
день; стриженая, и веселая как птица. Приятная женщина тетя Мэй!
Поставив машину в гараж, он вспомнил, что не завтракал. Было три ча-
са. Он выпил стакан хереса, закусывая печеньем, и пошел в палату общин.
Палата гудела в ожидании официального заявления. Он откинулся на спинку
скамьи, вытянул вперед ноги и стал терзаться праздными мыслями. Какие
тут вершились когда-то дела! Запрещение работорговли и детского труда,
закон о собственности замужней женщины, отмена хлебных законов? Но воз-
можно ли такое и теперь? А если нет, то что это за жизнь? Он сказал
как-то Флер, что нельзя два раза переменить призвание и остаться в жи-
вых. Но хочется ли ему остаться в живых? Если отпадает фоггартизм - а
фоггартизм отпал не только потому, что никогда не начинался, - чем он по
существу интересуется?
Уходя, оставить мир лучшим, чем ты застал его? Сидя здесь, он без
труда усматривал в этом замысле некоторый недостаток четкости, даже если
ограничить его Англией. Это была мечта палаты общин; но" захлебываясь в
смене партий, она что-то медленно приближалась к ее осуществлению. Лучше
наметить себе какой-то участок административной работы, крепко держаться
его и чего-то добиться. Флер хочет, чтобы он занялся Кенией и индийцами.
Опять что-то отвлеченное и не связанное непосредственно с Англией. Какой
определенный вид работы всего нужнее Англии? Просвещение? Опять неяс-
ность! Как знать, в какое русло лучше всего направить просвещение? Вот,
например, когда было введено всеобщее обучение за счет государства - ка-
