зала себя собственницей в течение стольких лет сохраняя Монтегью Дарти
со всеми присущими ему качествами, не обладала, как ее брат Сомс, ни
инстинктом коллекционера, ни тем вкусом к вещам, в котором Джордж Фор-
сайт первый усмотрел "смесь ханжества и добродетели". Но чем больше вре-
мя отдаляло ее отца Джемса - ас его смерти протекло уже четверть века, -
тем глубже она чтила его память.
Как древний полководец или мыслитель, огражденный временем от сопер-
ников, год от году стяжает все большую славу, так и Джемс! Его нелюбовь
к переменам, его предельная семейственность, его умение сберечь деньги
для детей и вечная боязнь, что ему чего-нибудь не скажут, - с каждым го-
дом, который он проводил под землей, сияли в глазах Уинифрид все более
ярким ореолом. По мере того как она полнела и ее светские стремления
угасали, прошлое разгоралось в целее созвездие сияющих воспоминаний. Ис-
чезновение табакерки, столь ощутимо напоминавшей Джемса и Эмили, поколе-
бало ее завидное душевное равновесие больше, чем любое другое событие за
много лет. От мысли, что она поддалась голосу, аристократически звучав-
шему по телефону, ей делалось положительно не по себе. А ей ли, казалось
бы, не знать, с ее богатым опытом общения с аристократией! Однако она
была из тех женщин, которые, установив неприятный факт, делают все, что-
бы как можно скорее его устранить; и, ничего не добившись от Вэла, кото-
рый только сказал: "Ужасно жаль, мама, но что же поделаешь - не повез-
ло!" - она призвала на помощь Сомса.
Сомса новость сразила. Он помнил, как Джемс на его глазах купил эту
табакерку у Джобсона, заплатив десятую долю той суммы, которую можно бы
получить за нее теперь. Все теряло свой смысл, если возможно было вот
так вдруг лишиться вещи, стоимость которой без всяких усилий с их сторо-
ны неуклонно возрастала в течение сорока лет. И взявший ее был из очень
хорошей семьи - так по крайней мере утверждал племянник! Была ли чест-
ность старых Форсайтов, в атмосфере которой Сомс был воспитан и вступил
в жизнь, врожденной или благоприобретенной - впитанной с молоком матери
или с доходами от банков - об этом он никогда не задумывался. Ока сос-
тавляла часть их системы, так же как поговорка "Честность - лучшая поли-
тика" входила в систему частных банкирских контор, которые тогда процве-
тали. Праздные мысли на тему о банках были вполне естественны для чело-
века, помнившего отклики на крах конторы "Эндерстарт и Дарнет" и посте-
пенное исчезновение маленьких банков с легендарными именами. Эти громад-
ные теперешние объединения хороши для кредита и плохи для романистов:
разъяренные вкладчики - интереснее не было чтения в его время! Такие
большущие концерны не могут "лопнуть", как бы ни вели себя их клиенты;
но способствуют ли они честности отдельных лиц - в этом Сомс не был уве-
рен. Как бы то ни было, табакерка пропала, и если Уинифрид не примет
мер, ее не вернуть. Какие именно меры сна может принять, было ему еще не
ясно; но он советует ей сейчас же поручить это дело кому-нибудь.
- Но кому. Сомс?
- На то есть Скотленд-Ярд, - ответил Сомс мрачно. - Толку от них вряд
ли добьешься - суетятся, а больше ничего. Есть еще этот тип, которого я
приглашал, когда мы судились с Феррар. Он очень дорого берет.
- Мне бы не так было жаль, - сказала Уинифрид, - если б она не при-
надлежала дорогому папе.
- Таких бандитов надо сажать в тюрьму, - проговорил Сомс.
- И подумать только, - сказала Уинифрид, - что Вэл и остановился-то у
меня главным образом для того, чтобы увидеться с ним.
- Ах так? - сказал Сомс мрачно. - Ты вполне уверена, что табакерку
взял этот субъект?
- Безусловно. Я достала ее всего за четверть часа до этого, хотела
почистить. Когда он ушел, я сейчас же вернулась в комнату, чтобы убрать
ее, а ее уже не было. Вэл выходил из комнаты.
Сомс на минуту задумался, потом отбросил подозрение насчет племянни-
ка, потому что Вэл, хоть и кровно связанный со своим папашей Монтегью
Дарти да еще впридачу лошадник, все же был наполовину Форсайт.
- Ну, - сказал он, - так прислать к тебе этого человека? Зовут его
Бекрофт; вид у него всегда такой, точно он слишком много бреется, но он
не лишен здравого смысла. По-моему, ему надо связаться с клубом, в кото-
ром этот тип состоит членом.
- А вдруг он уже продал табакерку? - сказала Уинифрид.
- Вчера к концу дня? Сомневаюсь; но времени терять нельзя. Я сейчас
же пройду к Бекрофту. Флер перестарается с этой своей столовой.
- Говорят, она отлично ее наладила. Такие молодцы осе эти молоденькие
женщины.
- Да уж быстры, что и говорить, - пробурчал Сомс, - но тише едешь -
дальше будешь.
Услышав эту истину, которую в дни ее молодости готовы были без конца
повторять старые Форсайты, Уинифрид заморгала своими очень уж светлыми
ресницами.
- Это, знаешь ли. Сомс, всегда было скучновато. А теперь, если не
действовать быстро, все так и ускользает.
Сомс взялся за шляпу.
- Вот табакерка твоя наверняка ускользнет, если мы будем зевать.
- Ну, спасибо, милый мальчик. Я все-таки надеюсь, что мы ее найдем.
Милый папа так ею гордился, а когда он умер, она не стоила и половины
против теперешней цены.
- И четверти не стекла, - сказал Сомс, и эта мысль продолжала свер-
лить его, когда он вышел на улицу. Что толку в благоразумии, когда пер-
вый встречный может явиться и прикарманить его плоды? Теперь над
собственностью издеваются; но ведь собственность - доказательство благо-
разумия, в половине случаев - вопрос собственного достоинства. И он по-
думал о чувстве собственного достоинства, которое украл у него Боснии в
те далекие горестные дни. Ведь даже в браке проявляешь благоразумие,
противопоставляешь себя другим. У человека есть "нюх на победителя", как
тогда говорили; правда, он иногда подводит. Ирэн не была "победителем",
о нет! Ах, он забыл спросить Уинифрид об этом Джоне Форсайте, который
неожиданно опять появился на горизонте. Но сейчас важнее табакерка. Он
слышал, что "Брюмель-Клуб" - это своего рода притон; там, верно, полно
игроков и комиссионеров. Вот зло сегодняшнего дня - это да еще пособие
по безработице. Работать? Нет, этого они не желают. Лучше продавать все,
что придется, предпочтительно автомобили, и получать комиссионные. "Брю-
мель-Клуб"! Да, вот он, Сомс помнил эти окна. Во всяком, случае, делу не
повредит, если он узнает, действительно ли этот субъект здесь числится.
Он вошел и справился:
- Мистер Стэйнфорд член этого клуба?
- Да. Не знаю, здесь ли он. Эй, Боб, мистер Стэйяфорд не приходил?
- Только что пришел.
- О, - сказал Сомс слегка испуганно.
- К нему джентльмен. Боб.
Сомс почувствовал легкую тошноту.
- Пройдите сюда, сэр.
Сомс глубоко вздохнул, и ноги его двинулись вперед. В грязноватой и
тесной нише у самого входа он увидел человека, который развалился в ста-
ром кресле и курил папиросу, вставленную в мундштук. В одной руке он
держал маленькую красную книжку, в другой - карандашик, и держал он их
так спокойно, словно собирался записать мнение, которое у него еще не
сложилось. На нем был темный костюм в узкую полоску; он сидел, положив
ногу на ногу, и Сомс заметил, что одна нога в старом, сношенном коричне-
вом башмаке, начищенном наперекор всеразрушающему времени до умили-
тельного блеска, медленно описывает круги.
- К вам джентльмен, сэр.
Теперь Сомс увидел лицо. Брови подняты, как стрелки, глаза почти сов-
сем закрыты веками. Как и вся фигура, лицо это производило впечатление
просто поразительной томности. Худое до предела, длинное, бледное, оно,
казалось, все состояло из теней и легких горбинок. Нога застыла в возду-
хе, вся фигура застыла. У Сомса явилось курьезное ощущение, точно сидя-
щий перед ним человек дразнит его своей безжизненностью. Не успев поду-
мать, он начал:
- Мистер Стэйнфорд, не так ли? Не беспокойтесь, пожалуйста. Моя фами-
лия Форсайт. Вы вчера После обеда находили в дом моей сестры на
Грин-стрит.
Морщины вокруг маленького рта слегка дрогнули, затем послышались сло-
ва:
- Прошу садиться.
Теперь глаза открылись - когда-то, по-видимому, они были прекрасны.
Они снова сузились, и Сомс невольно подумал, что их обладатель пережил
все, кроме самого себя. Он поборол минутное сомнение и продолжал:
- Я хотел задать вам один вопрос. Во время вашего визита не заметили
ли вы случайно на столе табакерку? Она... э-э... пропала, и мы хотели бы
установить время ее исчезновения.
Человек в кресле улыбнулся, как мог бы улыбнуться бесплотный дух.
- Что-то не помню.
С мыслью: "Она у него" - Сомс продолжал:
- Очень жаль, вещь ценили как память. Ее, без сомнения, украли. Я хо-
тел выяснить это дело. Если б вы ее заметили, мы могли бы точно устано-
вить время пропажи... на столике, как раз где вы сидели, синяя эмаль.
Худые плечи слегка поежились, словно им не нравилась попытка возло-
жить на них ответственность.
- К сожалению, не могу вам помочь. Я ничего не заметил, кроме очень
хорошего инкрустированного столика.
"В жизни не видел такого хладнокровия, - подумал Сомс. - Интересно,
сейчас она у него в кармане?"
- Вещь эта - уникум, - произнес он медленно. - Для полиции трудностей
не представится. Ну что ж, большое спасибо. Простите за беспокойство.
Вы, кажется, учились с моим племянником? Всего хорошего.
- Всего хорошего.
С порога Сомс незаметно оглянулся. Фигура была совершенно неподвижна,
ноги все так же скрещены, бледный лоб под гладкими седеющими волосами
склонился над красной книжечкой. По виду ничего не скажешь! Но вещь у
него, сомнений быть не может.
Он вышел на улицу и направился к Грин-парку, испытывая очень странное
чувство. Тащить, что плохо лежит! Чтобы аристократ дошел до такого! Ис-
тория с Элдерсоном была не из приятных, но не так печальна, как эта. По-
белевшие швы прекрасного костюма, поперечные трещины на когда-то превос-
ходных штиблетах, выцветший, идеально завязанный галстук - все это сви-
детельствовало о том, что внешний вид поддерживается со дня на день,
впроголодь. Это угнетало Сомса. До чего же томная фигура! А что в самом
деле предпринять человеку, когда у него нет денег, а работать он не мо-
жет, даже если это вопрос жизни? Устыдиться своего поступка он не спосо-
бен, это ясно. Нужно еще раз поговорить с Уинифрид. И, повернувшись на
месте. Сомс пошел обратно в направлении Грин-стрит. При выходе из парка,
на другой стороне Пикадилли, он увидел ту же томную фигуру. Она тоже
направлялась в сторону Грин-стрит. Ого! Сомс пересек улицу и пошел сле-
дом. Ну и вид у этого, человека! Шествует так, словно явился в этот мир
из другой эпохи, из эпохи, когда выше всего ценился внешний вид. Он
чувствовал, что "этот тип" скорее расстанется с жизнью, чем выкажет ин-
терес к чему бы то ни было. Внешний вид! Возможно ли довести презрение к
чувству до такого совершенства, чтобы забыть, что такое чувство? Возмож-
но ли, что приподнятая бровь приобретает больше значения, чем все движе-
ния ума и сердца? Шагают поношенные павлиньи перья, а павлина-то внутри
и нет. Показать свои чувства - вот, может быть, единственное, чего этот
человек устыдился бы. И сам немного дивясь своему таланту диагноста,
Сомс не отставал от него, пока не очутился на Грин-стрит. О черт! Тот и
правда шел к дому Уинифрид! "Преподнесу же я ему сюрприз", - подумал
Сомс. И, прибавив шагу, он сказал, слегка задыхаясь, на самом пороге до-
ма:
- А, мистер Стэйнфорд! Пришли вернуть табакерку?
Со вздохом, чуть-чуть опершись тростью на тротуар, фигура обернулась.
Сомсу вдруг стало стыдно, точно он в темноте испугал ребенка. Неподвиж-
ное лицо с поднятыми бровями и опущенными веками было бледно до зелени,
как у человека с больным сердцем; на губах пробивалась слабая улыбка.
