жал: - Мне что-то нездоровится. Придется пойти сесть в автомобиль.
Слова поразительные в устах такого сдержанного человека.
- Папа, что с тобой?
- Не знаю, - сказал Сомс, - голова кружится. Дай пне руку.
Право же, ужасно для него - вся эта история. Пока они шли к автомоби-
лю, оставленному у ворот, ее заботливость так смущала его, что он готов
был бросить свои уловки. Но он ухитрился проговорить:
- Слишком много двигался, должно быть; а может, еда виновата. Я поси-
жу спокойно в автомобиле.
К его великой радости, она села рядом с ним, достала пузырек с нюха-
тельными солями и послала шофера за Майклом. Сомс был тронут, хотя ему
совсем не нравилось нюхать соли, которые оказались очень крепкими.
- Вот суматоха из-за пустяков, - проговорил он.
- Лучше поедем сейчас домой, милый, и ты ляжешь.
Через несколько минут прибежал Майкл. Он тоже, как показалось Сомсу,
выразил непритворную тревогу, и машина тронулась, Сомс откинулся на
спинку. Флер держала его руку; он плотно сжал губы, закрыл глаза и
чувствовал себя, пожалуй, лучше чем когда-либо. Не доезжая Александрии,
он раскрыл рот, чтобы сказать, что испортил им поездку; нужно ехать до-
мой через Арлингтон, и он подождет в автомобиле, а они осмотрят музей.
Флер не хотела сначала, но он настоял. Зато когда они остановились перед
этим вторым белым домом, тоже удачно расположенным над рекой, с ним чуть
не случился припадок, пока он ждал их. Что если та же мысль придет в го-
лову Джону Форсайту и он вдруг подкатит сюда? Он испытал острое чувство
облегчения, когда они вышли из дома, говоря, что тут очень хорошо, но не
сравнить с Маунт-Вернон: слишком массивные колонны у входа. Когда машина
снова покатилась по багряному лесу. Сомс окончательно открыл глаза.
- Все прошло. Скорей всего, печень шалила.
- Тебе бы выпить рюмку коньяку, папа. Можно достать по рецепту врача.
- Врача? Глупости. Пообедаем у себя в номере, и я достану у официан-
та. У них, наверно, найдется.
Обедать в номере! Это была счастливая мысль.
Добравшись к себе, он лег на диван, растроганный и довольный, потому
что Флер поправляла ему подушки, затемнила лампу и поглядывала на него
поверх книги, чтобы удостовериться, лучше ли ему. Он не помнил, чтобы
когда-нибудь чувствовал так определенно, что она его любит. Он даже ду-
мал: "Не мешало бы болеть вот так изредка!" А дома, чуть только он жало-
вался, что ему плохо, Аннет сейчас же жаловалась, что ей еще хуже.
Совсем близко, в маленькой гостиной через площадку, играли на рояле.
- Тебе не мешает музыка, милый?
У Сомса мелькнула мысль: "Ирэн!" А если так и Флер пойдет просить,
чтобы перестали играть, - вот тогда действительно заварится каша.
- Нет, не надо, даже приятно, - поспешил он сказать.
- Очень хорошее туше.
Туше Ирэн! Он помнил, как Джун когда-то восторгалась ее туше; помнил,
как застал однажды Боснии, слушавшего ее в маленькой гостиной на Мон-
пелье-сквер, и его лицо, вечно выражавшее какую-то тревогу; помнил, как
она всегда бросала играть, когда появлялся он сам, - из боязни ли поме-
шать, или считая, что он все равно не оценит? Он никогда не понимал. Ни-
когда ничего не понимал! Он закрыл глаза и сейчас же увидел Ирэн в изум-
рудно-зеленом вечернем платье в передней дома на Парк-Лейн, в день пер-
вого приема после их, свадебного путешествия, Почему такие картины воз-
никают, чуть закроешь глаза, - картины без всякого смысла? Ирэн расчесы-
вает волосы - теперь, наверное, седые! Ему семьдесят лет, ей, значит,
около шестидесяти двух. Как бежит время! Волосы цвета вишни - так назы-
вала их старая тетя Джули с некоторой гордостью, что нашла верное выра-
жение, - и глаза такие бархатисто-темные! Ах, да разве во внешности де-
ло? А впрочем, кто знает? Может быть, если бы он умел выражать свои
чувства! Если б понимал музыку! Если б она не возбуждала его так! Может
быть... о, к черту "может быть"! Разве угадаешь? И здесь, именно здесь.
Путаная история. Неужели никогда не забыть?
Флер ушла укладывать вещи и одеваться. Принесли обед. Майкл расска-
зал, что встретил в Маунт-Вернон премилую молодую пару. "Англичанин.
Сказал, что МаунтВернон вызывает у него тоску по родине".
- Как его фамилия, Майкл?
- Фамилия? Не спросил. А что?
- Так, не знаю. Думала, может, спросил.
У Сомса отлегло от сердца. Он видел, как она насторожилась, Малейший
предлог, и ее чувство к сыну Ирэн вспыхнет снова. Это в крови!
- Брайт Марклэнд все болтает о будущем Америки, - сказал Майкл, -
очень радужно настроен, потому что осталось так много фермеров и людей,
работающих на земле. Впрочем, он болтает и о будущем Англии и тоже наст-
роен очень радужно, хотя у нас на земле почти никто не работает.
- Кто это Брайт Марклэнд? - буркнул Сомс.
- Редактор одного нашего журнала, сэр. Непревзойденный пример опти-
мизма или умения поворачиваться, куда ветер дует.
- Я надеялся, - сказал Сомс вяло, - что, посмотрев новые страны, вы
почувствуете, что старая еще на что-то годится.
Майкл рассмеялся.
- В этом нет надобности меня убеждать, сэр. Но я, видите ли, принад-
лежу к так называемому привилегированному классу, и вы, сколько я знаю,
тоже.
Сомс поднял глаза. Этот молодой человек иронизирует!
- Ну-с, - сказал он, - а я буду рад вернуться. Вещи уложены?
Да, вещи были уложены. И скоро он вызвал им по телефону такси. Чтобы
они не замешкались в вестибюле, он сам сошел вниз усадить их в машину.
Совершилось это гладко и без помехи. И с глубоким вздохом облегчения он
вошел в лифт и был доставлен назад в свой номер.
III
Он стоял у окна и смотрел на высокие дома, огни, автомобили, пробега-
ющие далеко внизу, и чистое звездное небо. Теперь он и вправду устал;
еще один такой день - и не нужно будет симулировать недомогание. Ведь на
волоске висело, и не один раз, а несколько! Он жаждал дома и покоя. Быть
под одной крышей с этой женщиной - как странно! Он не проводил ночи под
одной крышей с нею с того страшного дня в ноябре 87-го года, когда он
все бродил и бродил по Монпелье-сквер и вернулся к своей двери, чтобы
столкнуться там с молодым Джо пионом. Один любовник мертв, а другой уже
на его пороге! В ту ночь она скрылась из его дома; и никогда с тех пор
до самого этого дня они не ночевали под одной крышей, Опять эта музыка -
тихая и дразнящая! Неужели играет она? Чтобы не слышать, он прошел в
спальню и стал складывать вещи. Это заняло не много времени, так как у
него был всего один чемодан. Что же, ложиться? Лечь и не спать? Он был
выбит из колеи. Если это она сидит у рояля так близко от него... как-то
она выглядит теперь? Семь раз - нет, восемь - видел он ее с того давно
ушедшего ноябрьского вечера. Два раза в ее квартирке в Челси; потом у
фонтана в Булонском лесу; в Робин-Хилле, когда явился с ультиматумом ей
и молодому Джолиону; на похоронах королевы Виктории; на стадионе; снова
в Робин-Хилле, когда ездил просить за Флер, и в галерее Гаупенор перед
самым ее отъездом сюда. Каждую встречу он помнил во всех подробностях -
вплоть до прощального движения затянутой в перчатку руки тогда, в пос-
ледний раз, до чуть заметной улыбки губ.
И Сомс почувствовал озноб. Слишком жарко в этих американских комна-
тах! Он опять перешел в гостиную; со стола было убрано, ему принесли ве-
чернюю газету; ни к чему это. Здешние газеты не интересовали его, На та-
ком расстоянии от прошлого - так далеко и так давно - что чувствовал он
теперь по отношению к ней? Ненависть? Слишком сильно! Нельзя ненавидеть
тех, кто так далеко. Да ненависти, собственно, и не было! Даже когда он
впервые узнал об ее измене. Презрение? Нет. Она сделала ему слишком
больно. Он сам не знал, что чувствовал. И он стал ходить взад и вперед и
раза два остановился у двери и прислушался, как узник в темнице Недос-
тойно! И, подойдя к дивану, он растянулся на нем. Надо подумать о путе-
шествии. Доволен ли он им? Сплошной вихрь предметов, и лиц, и воды, А
между тем все шло по программе, кроме Китая, куда они и не заглянули,
такое там сейчас положение. Сфинкс и Тадж-Махал, порт Ванкувер и Скалис-
тые горы - они точно в чехарду играли у него в памяти; а теперь эти зву-
ки; неужели она? Странно! В жизни человека бывает, видно, только одно
по-настоящему знойное лето. Все, что случается после, - чуть греет; и
лучше, может быть, а то котел бы взорвался. Чувства первых лет, когда он
знал ее, - хотел бы он пережить их снова? Ни за что на свете! А впро-
чем... Сомс встал Музыка все продолжалась; но когда она кончится, того,
кто играет - будь то она или не она - уже не увидишь. Почему не пройти
мимо маленькой гостиной, просто пройти мимо и... заглянуть? Если она...
ну что ж, красота ее, наверно, увяла - та красота, что так опустошила
его. Он заметил, как стоял рояль: да, он сможет увидеть играющего в про-
филь. Он отворил дверь, музыка зазвучала громче; и он двинулся вперед.
Только комната Флер отделяла его теперь от маленькой открытой гости-
ной по ту сторону лестницы. В коридоре не было никого, даже мальчи-
ков-посыльных. В конце концов, наверное, какая-нибудь американка; воз-
можно, эта девочка, жена Джона. Но нет - было что-то... что-то в самом
звуке! И, держа перед собой развернутую вечернюю газету, он пошел
дальше, Три колонны отделяли гостиную от коридора, заменяя собою то, че-
го так недоставало Сомсу в Америке, - четвертую стену. У первой колонны
он остановился. Около рояля стояла высокая лампа под оранжевым абажуром,
и свет ее падал на ноты, на клавиши, на щеку и волосы игравшей. Она.
Хоть он и предполагал, что она поседела, но вид этих волос, в которых не
осталось ни одной нити прежнего золота, странно подействовал на него.
Волнистые, мягкие, блестящие, они покрывали ее голову, как серебряный
шлем. На ней был вечерний туалет, и он увидел, что ее шея, плечи и руки
все еще округлы и прекрасны. Все ее тело слегка покачивалось в такт му-
зыке. Платье ее было зеленовато-серое. Сомс стоял за колонной и смотрел,
прикрыв лицо рукой - на случай, если она обернется. Он, собственно, ни-
чего не чувствовал - лента памяти развернулась слишком быстро. От первой
встречи с ней в борнмутской гостиной до последней встречи в галерее Гау-
пенор промелькнула вся жизнь со своим жаром, и холодом, и болью; долгая
борьба чувств, долгое унижение духа, долгая, трудная страсть и долгие
усилия приучить себя к отупению и равнодушию. Ему сейчас меньше всего
хотелось заговорить с ней, но взгляд оторвать он не мог. Вдруг она кон-
чила играть; наклонилась вперед, закрыла йоты и потянулась к лампе, что-
бы потушить ее. Лицо ее осветилось, и, отступив назад, Сомс увидел его -
все еще прекрасное, может быть, более прекрасное, слегка похудевшее, так
что глаза казались даже темнее, чем прежде, больше, мягче под все еще
темными бровями. И опять явилась мысль: "Вот сидит женщина, которую я
никогда не знал!" И с какой-то досадой он отклонился назад, - чтобы не
видеть. Да, у нее было много недостатков, но самым большим всегда была и
осталась ее проклятая таинственность. И, ступая бесшумно, как кошка, он
вернулся к себе в номер.
Теперь он устал смертельно; он прошел в спальню и, поспешно раздев-
шись, лег в постель. Он всем сердцем желал быть на пароходе под английс-
ким флагом. "Я стар, - подумал он вдруг, - стар". Слишком молода для не-
го эта Америка, полная энергии, спешащая к непонятным ему целям. Вот
восточные страны - другое дело. А ведь ему в конце концов только семьде-
сят лет. Отец его дожил до девяноста, старый Джолион до восьмидесяти пя-
ти, Тимоти до ста - и так все старые Форсайты. Они-то в семьдесят лет не
играли в гольф; а между тем были моложе, уж конечно моложе, чем он
чувствовал себя сегодня. Вид этой женщины... Стар!
"Не стареть же я еду домой, - подумал, он. - Если опять почувствую
