чтобы уйти от жизни, - и такие совершенные, что даже не остается, от че-
го уходить.
"Все равно как если б человек сам себе послал заказное письмо, - по-
думал Майкл. - А может быть, так и надо. Хорошая ли вещь - жизнь? Хочу
ли я снова видеть "жизнь" в ее неприкрашенном виде?"
Теперь Элдерсон сидел за столиком, и Майкл отлично видел его затылок,
но это ему ничего не говорило.
"Нет, я плохой сыщик, - подумал он, - а ведь, наверно, что-то кроется
в том, почему он не делает сзади пробора". И, соскочив с каминной решет-
ки, он пошел домой.
Но за обедом он поймал себя на том, как он смотрит на Флер, - совсем
не так, как считает нужным. Слежка! Но как же отказаться от попытки уз-
нать истинные мысли и чувства человека, который знает твое сердце, слов-
но клавиатуру, и заставляет его стонать и звенеть, как ему заблагорассу-
дится!
- Я видела натурщицу, которую ты послал Обри, - сказала Флер, - она
ничего не сказала про платья, но я сразу поняла. Какое лицо, Майкл! Где
ты ее откопал?
У Майкла мелькнула мысль: "Не заставить ли ее ревновать?" Но он сразу
устыдился - низменная мысль, пошлая и мелочная!
- Сама явилась ко мне, - сказал он. - Она - жена нашего бывшего упа-
ковщика, того, который стащил... м-м-м... несколько книг. Сейчас он про-
дает воздушные шары; они страшно нуждаются.
- Понимаю. А ты знаешь, что Обри хочет писать ее обнаженной?
- Фью-ю! Нет, не знал. Я думал, что она - прекрасная модель для об-
ложки. Слушай-ка, не приостановить ли мне все это?
Флер улыбнулась.
- Так дороже платят, и это - ее дело. Ведь тебя это не затрагивает,
правда?
Снова эта мысль, снова он ее отогнал.
- Да, но только ее муж самый скромный и жалкий человечек на свете,
хоть и воришка, и мне не хотелось бы, чтоб пришлось жалеть его еще
больше.
- Но ведь она ему не скажет.
Флер сказала это так естественно, так просто, что в этих словах сразу
раскрылся весь ее образ мыслей. Не надо рассказывать своему мужу то, что
может расстроить беднягу. По трепету ее восковых век он увидел, что и
она поняла, насколько она себя выдала. Поймать ли ее на слове, сказать
все, что он узнал от Джун Форсайт, - выяснить все, все до конца? Но за-
чем, ради чего? Внесет ли это какую-либо перемену? Заставит ли ее полю-
бить его? Или это только больше ее взвинтит, а у него будет такое
чувство, что он сдал последнюю позицию, стараясь сделать невозможное.
Нет! Лучше принять принцип утаивания, который она невольно признала и
утвердила, и, стиснув зубы, улыбаться. Он пробормотал:
- Пожалуй, она покажется ему слишком худой.
Глаза Флер смотрели прямо и ясно, и опять та же низменная мысль сму-
тила его: "Не заставить ли ее..."
- Я видел ее только раз, - добавил он, - тогда она была одета.
- Я не ревную, Майкл.
"Нет, - подумал он, - если б только ты могла меня ревновать!"
Слова: "Вас спрашивает молодой человек по фамилии Баттерфилд, сэр",
показались ему поворотом ключа в тюремной камере.
В холле молодой человек "по фамилии Баттерфилд" был поглощен созерца-
нием Тинг-а-Линга.
"Судя по его глазам, - подумал Майкл, - в нем больше собачьего, чем в
этом китайском бесенке".
- Пройдемте ко мне в кабинет, - пригласил он, - здесь холодно. Мой
тесть говорил, что вы ищете работу.
- Да, сэр, - сказал молодой человек, подымаясь вслед за ним по лест-
нице.
- Присаживайтесь, - сказал Майкл, - берите папироску. Ну, вот. Я знаю
всю вашу историю. Судя по вашим усикам, вы были на войне, как и я. Приз-
найтесь же мне, как товарищу по несчастью: это все - правда?
- Святая правда, сэр. Хотел бы я, чтобы это было не так. Выиграть я
тут ничего не могу, а теряю все. Лучше бы мне было придержать язык. Его
слова больше значат, чем мои, вот я и очутился на улице. Это было мое
первое место после войны - так что теперь рекомендаций мне не добыть.
- Кажется, у пас жена и двое детей?
- Да, и я ради своей совести пожертвовал ими. В последний раз я так
поступаю, уверяю вас. Какое мне было дело до того, что Общество обманы-
вают? Моя жена совершенно права - я свалял дурака, сэр.
- Возможно, - сказал Майкл. - Вы что-нибудь смыслите в книгах?
- Да, сэр. Я умею вести конторские книги.
- Ах ты боже мой! Да у нас надо не вести книги, а избавляться от них,
и как можно скорее. Ведь у нас издательство. Мы хотели взять еще одного
агента. Вы умеете убеждать?
Молодой человек слабо улыбнулся.
- Не знаю, сэр.
- Ладно, я вам объясню, как это делается, - сказал Майкл, совершенно
обезоруженный его взглядом. - Все дело в навыке. Но, конечно, этому надо
выучиться. Вы, вероятно, не очень-то много читаете?
- Да, сэр, не слишком много.
- Ну, может, это к лучшему. Вам придется внушать этим несчастным кни-
готорговцам, что каждая книга в вашем списке - а их будет, скажем, штук
тридцать пять - необходима в его магазине, в большом количестве экземп-
ляров. Очень хорошо, что вы только что разделались с вашей совестью, так
как, откровенно говоря, большинство книг им не нужно. Боюсь, что вам
негде поучиться убеждать людей, но можете осе это проделать мысленно, а
если вы сумеете прийти сюда на часок-другой, я вас натаскаю по нашим ав-
торам и подготовлю вас к встрече с апостолом Петром.
- С апостолом Петром, сэр?
- Да, с тем, который с ключами. К счастью, это мистер Уинтер, а не
мистер Дэнби; думаю, что смогу уговорить его принять вас на месяц, на
пробу.
- Сэр, я сделаю все, что в моих силах. Моя жена понимает толк в кни-
гах, она мне поможет. Я не могу выразить, как я вам благодарен за вашу
доброту. Ведь, потеряв работу, я остался, по правде сказать, совсем на
мели. Я не мог ничего отложить, с двумя-то детьми. Прямо хоть в петлю
полезай.
- Ну, ладно. Значит, приходите завтра вечером, я вас начиню. Лицо у
вас подходящее для такой работы - только бы разговаривать научиться.
Ведь всего одна книга из двадцати действительно нужна, остальные - рос-
кошь. А ваша задача - убедить их, что девятнадцать необходимы, а двадца-
тая - роскошь, без которой нельзя обойтись. Тут дело обстоит, как с
одеждой, как с пищей и всем прочим в нашем цивилизованном обществе.
- Да, сэр, я понимаю.
- Отлично. Ну, спокойной ночи и всего хорошего!
Майкл встал и протянул руку. Молодой человек пожал ее с почтительным
полупоклоном. Через минуту он уже был на улице, а Майкл, стоя в холле,
думал:
"Жалость - чушь! Я чуть было совсем не забыл, что я - сыщик!"
X
ЛИЦО
Когда Майкл вышел из-за стола, Флер тоже встала. Прошло больше двух
дней с тех пор, как она рассталась с Уилфридом, а она еще не пришла в
себя. Открывать устрицу-жизнь, собирать редчайшие цветы Лондона - все,
что так ее развлекало - теперь казалось скучным и бессмысленным. Те три
часа, когда непосредственно за потрясением, испытанным ею на Корк-стрит,
она испытала другое потрясение в своей собственной гостиной, так выбили
ее из колеи, что она ни за что не могла приняться. Рана, которую разбе-
редила встреча с Холли, почти затянулась. Мертвый лев рядом с живым ос-
лом - довольно незначительное явление. Но она никак не могла вновь об-
рести... что? В том-то и дело: Флер целых два дня старалась понять, чего
ей не хватает. Майкл по-прежнему был как чужой, Уилфрид - потерян, Джон
- заживо похоронен, и ничто под луной не ново. Единственное, что утешало
ее в эти дни тоскливого разочарования, была белая обезьяна. Чем больше
Флер смотрела на нее, тем более китайской она казалась. Обезьяна с ка-
кой-то иронией подчеркивала то, что, быть может, подсознательно чувство-
вала Флер: все ее метания, беспокойство, погоня за будущим только дока-
зывают ее неверие ни во что, кроме прошлого. Современность изжила себя и
должна обратиться к прошлому за верой. Как золотая рыбка, которую вынули
из теплого залива и пустили в холодную, незнакомую реку, Флер испытывала
смутную тоску по родине.
Оставшись в испанской столовой наедине со своими переживаниями, она,
не мигая, смотрела на фарфоровые фрукты. Как они блестели, такие холод-
ные, несъедобные! Она взяла в руки апельсин. Сделан "совсем как живой" -
бедная жизнь! Она положила его обратно - фарфор глухо звякнул, и Флер
чуть вздрогнула. Обманула ли она Майкла своими поцелуями? Обманула - в
чем же? В том, что она не способна на страсть?
"Но это неправда, - подумала она, - неправда. Когданибудь я покажу
ему, на что я способна, - всем им покажу". Она посмотрела на висевшего
напротив Гойю. Какая захватывающая уверенность в рисунке, какая напря-
женная жизнь в черных глазах этой нарумяненной красавицы. Вот эта знала
бы, что ей нужно, и, наверно, добилась бы своего. Никаких компромиссов,
никакой неуверенности - не бродить по жизни, раздумывая, в чем ее смысл
и стоит ли вообще существовать, - нет, просто жить ради того, чтобы
жить!
Флер положила руку на шею, туда, где кончалось теплое тело и начина-
лось платье. Разве она не такая же теплая и упругая - нет, даже в тысячу
раз лучше этой утонченной, злой испанской красавицы в изумительных кру-
жевах? И, отвернувшись от картины, Флер вышла в холл. Голос Майкла и еще
чей-то, чужой. Идут вниз! Она проскользнула в гостиную и взяла рукопись
- стихи, о которых она обещала сказать Майклу свое мнение. Она сидела,
не читая, и ждала - войдет он или нет. Она услышала, как закрылась вход-
ная дверь. Нет! Он вышел. Какое-то облегчение - и все-таки неприятно.
Майкл, холодный и невеселый дома, - если так будет продолжаться, то это
совсем тоска! Флер свернулась на диване и попыталась читать. Скучные
стихи - вольный размер, без рифм, самосозерцательные, все насчет внут-
ренних переживаний автора. Ни подъема, ни мелодии. Скука! Словно уже чи-
тала их десятки раз. Она совсем затихла и лежала, прислушиваясь к треску
и шуршанию горящих поленьев. Если будет темно, может быть, ей удастся
уснуть. Флер потушила свет и вернулась к дивану. Она как будто сама себя
видела у камина; видела, какая она одинокая, какая трогательная и хоро-
шенькая, - как будто все, чего она желала, у нее есть, и вместе с тем -
ничего! Ее губы дрогнули. Она как будто даже видела со стороны каприз-
ное, детское выражение своего лица. И хуже всего, что она сама видела,
как она все это видит, - какое-то тройное существо, словно запрятанное в
жизненепроницаемую камеру, так что жизнь не могла ее захлестнуть. Если
бы вдруг влетел какой-нибудь вихрь из нежилого холода, из пустыни Лондо-
на, чьи цветы она срывала! Отблески камина, мягкие и трепетные, выхваты-
вали из мрака то тот, то другой уголок китайской гостиной, как в театре
во время тех таинственных, увлекательных сцен, когда под звуки тамбури-
нов ждешь развязки. Она протянула руку за папироской. Снова она будто со
стороны увидела, как она зажигает ее, выпускает дым, увидела свои согну-
тые пальцы, полураскрытые губы, круглые белые руки. Да, она очень деко-
ративна! А в сущности, не в этом ли все дело? Быть декоративной и окру-
жать себя декорациями, быть красивой в некрасивой жизни! В "Медяках" бы-
ло стихотворение о комнате, озаренной бликами огня, о капризной Коломби-
не у камина, об Арлекине, томящемся за окном, "словно тень розы". И вне-
запно, безотчетно сердце Флер сжалось. Сердце сжалось тоской, болью -
страшной болью, и, соскользнув на пол у камина, она прижалась лицом к
Тинг-а-Лингу. Китайский песик поднял голову, его черные глаза заблестели
в отблеске огня.
Он лизнул ее в щеку и отвернулся. Фу, пудра! Но Флер лежала, как
мертвая. Она видела себя, вот так, на ковре - изгиб бедра, каштановые
блики на коротких кудрях; она слышала биение своего сердца. Встать, вый-
ти, взяться за что-нибудь! Но за что - за что стоило взяться? В чем была
хоть капля смысла? Она представила себе, как она делает что-то, - всякие
невероятные вещи: ухаживает за больными женщинами, нянчит хилых ребят,
