говорит речи в парламенте, - берет препятствия на скачках, полет турнепс
в коротких шароварах - очень декоративно! И она лежала совершенно непод-
вижно, опутанная сетью собственного воображения: пока она видит себя вот
так со стороны, она не возьмется ни за что - в этом она была уверена, -
потому что ни за что не стоило браться. Она лежала совсем неподвижно, и
ей казалось, что не видеть себя со стороны - хуже всего на свете, но
что, признавая это, она навеки сковывает и связывает себя.
Тинг-а-Линг заворчал, повернув нос к окну, как бы говоря: "Мы дома, у
нас уютно, мы думаем о прошлом. Нам не нужно ничего чужого. Будьте добры
удалиться, кто бы вы ни были". И снова он заворчал - тихим, протяжным
ворчаньем.
- В чем дело, Тинг?
Тинг привстал, вытянув морду к окну.
- Ты хочешь погулять?
- Нет, - проворчал он.
Флер взяла его на руки.
- Что ты, глупенький? - и подошла к окну.
Занавески были плотно задернуты. Пышные, китайские, подбитые шелком,
они не впускали ночь. Флер одной рукой сделала маленькую щелочку и от-
шатнулась. За окном было лицо: лоб прижат к стеклу, глаза закрыты - как
будто оно уже давно было там. В темноте оно казалось лишенным черт,
смутно-бледным. Флер почувствовала, как напряглось тельце Тинг-а-Линга
под ее рукой, почувствовала его молчание. Сердце ее колотилось - было
жутко: лицо без тела.
Внезапно лоб отодвинулся, глаза открылись, она увидела лицо Уилфрида.
Видел ли он ее - видел ли, что она стоит у окна, выглядывая из темной
комнаты? Дрожа всем телом, она опустила занавес. Кивнуть? Впустить его?
Выйти к нему? Махнуть ему, чтоб он ушел? Сердце ее дико билось. Сколько
времени стоит он так под окном, словно призрак? Тинг-а-Линг шлепнулся на
пол, она сжала руками лоб, пытаясь собраться с мыслями. И вдруг она шаг-
нула к окну и распахнула занавеси. Никого! Лицо исчезло! Ушел! Темная
площадь на сквозном ветру - и ни души! Был ли он здесь, или ей померещи-
лось? Но Тинг-а-Линг! Собакам не мерещатся призраки. Тинг вернулся к ка-
мину и опять прикорнул там.
"Я не виновата, - в страстном отчаянии думала Флер, - я не виновата!
Я не хотела, чтобы он полюбил меня, я только хотела, чтобы он... он...!"
И она бессильно опустилась на пол перед камином. "О Тинг! Пожалей меня!"
Но китайский пес, обиженный ее небрежностью, не отзывался...
XI
ШАПКА НАБЕКРЕНЬ
Не слишком удачно разыграв роль сыщика по отношению к молодому Бат-
терфилду, Майкл постоял в раздумье в холле. В конце концов он не вернул-
ся к себе наверх, а тихо вышел на улицу. Он прошел мимо парламента на
Уайтхолл. На Трафальгар-сквер он вспомнил, что у него есть отец. Барт
мог быть и у "Шутников", и в "Кофейне", и в "Аэроплане". "Вот с кем мож-
но отдохнуть", - подумал Майкл и пошел в самый модный из этих трех клу-
бов.
- Да, сэр Лоренс Монт в читальне, сэр.
Старик сидел, скрестив ноги, держа сигару кончиками пальцев, в ожида-
нии случайного собеседника.
- А, Майкл. Как по-твоему, зачем я сюда хожу?
- Ждать конца света, сэр.
Сэр Лоренс хихикнул.
- Это мысль, - сказал он. - Когда небеса обрушатся на цивилизацию,
здесь, наверно, будет самое лучшее место для наблюдений. Любопытство,
вероятно, одна из сильнейших человеческих страстей, Майкл. Мне очень не
хотелось бы взлететь на воздух, особенно после обеда, но еще меньше мне
хотелось бы пропустить хорошее зрелище. Воздушные налеты все-таки были
очень занятны, правда?
Майкл вздохнул.
- Да, - сказал юн. - Война приучила нас думать о вечности; а потом
война кончилась, а вечность осталась висеть над нами. Теперь мы не успо-
коимся, пока не достигнем ее. Можно мне взять у вас сигару, сэр?
- Ну конечно. Я опять перечитывал Фрезера. Удивительно, как далеки от
нас всякие суеверия теперь, когда мы поняли высшую истину: что цивилиза-
ция не завоюет мира.
Майкл перестал раскуривать сигару.
- Вы действительно так думаете, сэр?
- А как же еще думать? Кто может сомневаться в том, что сейчас, при
таком развитии техники, настойчивость человечества приведет его к самоу-
ничтожению? Это неизбежный вывод из всех последних событий. "Per ardua
ad astra" [21] - "Под градом ударов увидим звезды".
- Но ведь так всегда было, сэр, и все же мы живем.
- Да, говорят - живем, но я в этом сомневаюсь. Я считаю, что мы живем
только прошлым. Я не думаю, нет, не думаю, что о нас можно сказать, буд-
то мы надеемся на будущее. Мы говорим о лучшем будущем, но, по-моему, мы
едва ли надеемся на него. Как будто можно возражать против такого поло-
жения, но подсознательно мы делаем этот вывод. По той путанице, что мы
натворили в течение последних десяти лет, мы ясно чувствуем, насколько
большую путаницу мы можем натворить в течение ближайших тридцати лет.
Человек может спорить о том, есть ли у осла четвертая нога, но после
этого спора осел все-таки будет стоять на четырех ногах.
Майкл вдруг выпрямился и сказал:
- Вы просто беспощадный и злой старый Барт!
Сэр Лоренс улыбнулся.
- Я бы рад признать, что люди действительно верят в человечество и
всякую такую штуку, но ты сам знаешь, что это не так, - люди верят
только в новизну и в то, чего им хочется добиться. За редкими исключени-
ями все человечество - еще обезьяны, особенно ученая его часть. А если
ты дашь в лапы обезьянам порох и горящую спичку, они сами себя взорвут,
чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Обезьяны в безопасности, только
когда они лишены всякой возможности подвергать себя опасности.
- Весело, нечего сказать, - проговорил Майкл.
- Не веселее, чем все остальное, мой милый. Я вот думал недавно: у
нас здесь есть один член клуба, он изобрел такую штуку, перед которой
все, что было во время войны, - пустяки; необычайно ценный человек. Пра-
вительство к нему присматривается. Он поможет другим таким же ценным лю-
дям - во Франции, Германии, Америке и России - делать историю. Они все
вместе сделают нечто такое, перед чем все, что было до сих пор, поблед-
неет. Да, ты знаешь, новый лозунг homo sapiens - "Шапка набекрень".
- Так, - сказал Майкл, - ну, а что же вы собираетесь предпринять по
этому поводу?
Брови сэра Лоренса поднялись чуть ли не до самых волос.
- Предпринять, мой милый? А что мне, мне предпринимать? Разве я могу
пойти и взять за шиворот этого человека и все наше правительство, да и
всех других столь же ценных изобретателей вместе с их правительствами?
Нет, конечно. Все, что я могу делать, - это курить сигару и говорить:
"Бог с вами, милые друзья, и мир вам и покой" [22]. Так или иначе, они
своего добьются, Майкл, Но, по естественному ходу событий, я до этого не
доживу.
- А я доживу, - сказал Майкл.
- Да, мой милый, но ты только подумай, какие будут взрывы, какое зре-
лище, какие запахи! Ей-богу, тебе еще есть ради чего жить. Иногда мне
жаль, что я не твой ровесник. А иногда, - сэр Лоренс вновь раскурил си-
гару, - не жаль. Иногда мне кажется, что хватит с меня всяких этих штук
и что ничего не остается, как только умереть джентльменом.
- Это уже что-то вроде нытья, папа!
- Ну что ж, - сказал сэр Лоренс, покручивая короткий седой ус, - бу-
дем надеяться, что я не прав. Но мы идем к тому, что, нажав две-три
кнопки, можно будет уничтожить миллионы людей. А какие у нас есть осно-
вания думать, будто мы станем такими хорошими, что вовремя откажемся
применять эти потрясающие новые игрушки, несущие смерть и разрушение?
- "Когда мало знаешь, воображай всякие ужасы".
- Очень мило сказано. Откуда это?
- Из биографии Христофора Колумба.
- А, старый К.! Иногда я ловлю себя на мысли, что было бы лучше, если
бы он не был так чертовски пытлив. В средние века жилось уютней. Еще
вопрос, стоило ли открывать этих янки.
- Ладно, - сказал Майкл, - как-нибудь выберемся.
Кстати, насчет этой элдерсоновской истории; я только что видел этого
клерка: по-моему, у него не такой вид, чтобы он мог все это выдумать.
- Ах, ты об этом! Но, знаешь, если уж Элдерсон мог проделать такую
штуку, тогда все на свете возможно. Это совершенная дикость. Он прекрас-
но играл в крикет, всегда вел мяч лучше всех. Мы с ним набили пятьдесят
четыре очка итонцам. Тебе, наверно, рассказал "Старый Форсайт"?
- Да, он хотел, чтобы я дал работу этому клерку.
- Баттерфилд! Ты узнай, не родня ли он старому садовнику Баттерфилду?
Это внесло бы некоторую ясность. Не находишь ли ты, что "Старый Форсайт"
несколько утомителен?
Майкл из лояльности по отношению к Флер скрыл свои чувства.
- Нет, мы с ним отлично ладим.
- Он очень прямой человек, это верно.
- Да, - сказал Майкл, - исключительно прямой.
- Но все-таки скрытный.
- Да, - сказал Майкл.
И оба замолчали, как будто за этим выводом крылись "всякие ужасы".
Скоро Майкл встал.
- Уже одиннадцатый час, пора мне идти домой.
Возвращаясь той же дорогой, он мог думать только об Уилфриде. Чего бы
он не дал, чтобы услышать от него: "Ладно, старина, все прошло; я все
переборол" - и крепко пожать его руку. Почему вдруг человек заболевает
страшной болезнью, называемой любовью? Почему она сводит человека с ума?
Говорят, что любовь и есть защита против ужасов Барта, против "чрезвы-
чайно ценных" изобретателей. Непреодолимый импульс - чтобы не дать чело-
вечеству вымереть! Какая проза, если это так. Ему, в сущности, все равно
- будут у Флер дети или нет. Странно, как природа маскирует свои планы -
хитрая бестия! Пожалуй, она все же перестаралась. Если Барт прав, дети
могут вообще выйти из моды. Еще немного - и так оно и будет: кто захочет
иметь детей только для того, чтобы иметь удовольствие видеть их взорван-
ными, отравленными или умирающими с голоду? Несколько фанатиков будут
продолжать свой род, но остальные люди откажутся от потомства. Шапка на-
бекрень! Инстинктивно Майкл поправил шляпу, проходя мимо Большого Бэна.
Он дошел до площади парламента, как вдруг человек, шедший ему навстречу,
круто повернул налево и быстро пошел к Виктория-стрит. Высокая фигура,
упругий шаг - Уилфрид! Майкл остановился. Уилфрид идет от Саут-сквера! И
вдруг Майкл, пустился вдогонку. Он не бежал, но шел, как только мог
быстро. Кровь стучала в висках, он испытывал почти невыносимое напряже-
ние, смятение. Уилфрид, наверно, его видел - иначе он не свернул бы так
поспешно, не летел бы сейчас, как черт. Ужас, ужас! Он не мог его дог-
нать - Уилфрид шел быстрее, - надо было просто пуститься за ним бегом.
Какое-то исступление охватило Майкла. Его лучший друг - его жена! Нет,
хватит! Гордость должна удержать от такой борьбы. Пусть, делает, что хо-
чет. Майкл остановился, следя за быстро удаляющейся фигурой, и медленно,
опустив голову в сползшей набекрень шляпе, повернул домой. Он шел совер-
шенно спокойно, с ощущением, что все кончено. Нечего из-за этого поды-
мать историю. Не надо скандала, но отступления нет. Пока он дошел до
своей площади, он главным образом сравнивал высоту домов с ничтожными
размерами людей. Такие букашки - и создали такие громады, залили их све-
том так, что они сверкают огромной сияющей грудой и не разобрать даже,
какого цвета небо. Какую невероятную работу проделывают эти букашки!
Смешно думать, что его любовь к другой букашке что-нибудь значит! Он по-
вернул ключ в замке, снял свою нахлобученную шляпу и вошел в гостиную.
Темно - никого? Нет. Флер и Тинг-а-Линг лежат на полу у камина. Майкл
сел на диван и вдруг заметил, что весь дрожит и так вспотел, будто выку-
рил слишком крепкую сигару. Флер села, скрестив ноги по-турецки, и не-
подвижно глядела на него. Он ждал, пока справится с дрожью. Почему она
молчит? Почему она сидит тут в темноте? "Она знает, - подумал он, - мы
оба знаем, что это конец. Господи, только бы побольше выдержки!" Он взял
подушку, засунул ее за спину и откинулся на спинку дивана, положив ногу
