Я ничего не мог поделать.
Та же мысль подсознательно мелькнула у Майкла. Естественно! Вполне
естественно! Глупо не понимать, насколько это естественно! И вдруг как
будто что-то в нем оборвалось, и он сказал:
- Очень честно с твоей стороны предупредить меня, но не собираешься
ли ты удалиться?
Плечи Дезерта крепче прижались к стене.
- Я сам так думал сначала, но, кажется, не уйду.
- Кажется? Я не понимаю.
- Если бы я наверно знал, что мне не на что надеяться... но я не уве-
рен. - И внезапно он взглянул на Майкла: - Слушай, нечего притворяться.
Я пойду на все, и я отниму ее у тебя, если смогу!
- Господи боже! - сказал Майкл. - Дальше уж ехать некуда!
- Да! Можешь попрекать меня! Но вот что я тебе скажу: как я подумаю,
что ты идешь с ней домой, а я... - Он рассмеялся отрывистым, неприятным
смехом. - Нет, знаешь, лучше ты меня не трогай.
- Что ж, - сказал Майкл, - раз мы не в романе Достоевского, то, я по-
лагаю, больше говорить не о чем!
Дезерт отошел от стены и положил руку на бюст Лайонеля Черрела.
- Ты пойми хотя бы, что я себе напортил - может, угробил себя тем,
что сказал тебе. Я не начал бомбардировки без объявления войны.
- Нет, - глухо отозвался Майкл.
- Можешь мои книжки сбыть другому издательству.
Майкл пожал плечами.
- Ну, спокойной ночи, - сказал Дезерт. - И прости за примитивность.
Майкл прямо посмотрел в лицо своему другу. Нет, это не ошибка:
горькое отчаяние было в этих глазах. Майкл протянул было руку, нереши-
тельно позвал: "Уилфрид!" - но тот уже сходил вниз, и Майкл поднялся на-
верх.
Вернувшись на свое место у балюстрады, он попытался уверить себя, что
жизнь - смешная штука, и не мог. В его положении нужна была хитрость
змеи, отвага льва, кротость голубя; он не ощущал в себе этих стандартных
добродетелей. Если бы Флер любила его так, как он любит ее, он по-насто-
ящему пожалел бы Уилфрида. Ведь так естественно полюбить Флер! Но она не
любит его так - о нет! У Майкла было одно достоинство, если считать это
достоинством: он не переоценивал себя и всегда высоко ценил своих дру-
зей. Он высоко ценил Дезерта и, как это ни странно, даже сейчас не думал
о нем плохо. Вот его Друг собирается нанести ему смертельную обиду, от-
нять у него любовь, нет, честнее сказать - просто Привязанность его же-
ны, и все же Майкл не считает его негодяем. Такая терпимость - он это
знал - безнадежная штука: но понятия о свободе воли, о свободном выборе
для него были не только литературными понятиями, - нет, они были заложе-
ны в его характере. Применить насилие, как бы желательно это ни каза-
лось, значило бы идти против самого себя. И что-то похожее на отчаяние
проникло в его сердце, когда он смотрел на нехитрые заигрывания Флер с
великим Джералдом Челфонтом. Что, если она бросит его ради Уилфрида?
Нет, конечно, нет! Ее отец, ее дом, ее собака, ее друзья, ее... ее "кол-
лекция" всяких... - нет, ведь она не откажется, не сможет расстаться со
всем этим. Но что, если она захочет сохранить все, включая и Уилфрида?
Нет, нет! Никогда! Только на секунду такое подозрение осквернило прирож-
денную честность Майкла.
Но что же делать? Сказать ей? Выяснить все? Или ждать и наблюдать?
Зачем? Ведь это значило бы шпионить, а не наблюдать. Ведь Дезерт больше
к ним в дом не придет. Нет! Или полная откровенность - или полное невме-
шательство. Но это значит - жить под дамокловым мечом. Нет! Полная отк-
ровенность! И не ставить никаких ловушек. Он провел рукой по мокрому
лбу. Если бы только они были дома, подальше от этого визга, от этих ло-
щеных кривляк. Как бы вытащить Флер? Без предлога - невозможно! А
единственный предлог - что у него голова идет кругом. Нет, надо сдер-
жаться! Пение кончилось. Флер оглянулась. Сейчас подзовет его! Нет, она
сама шла к нему. Майкл не мог удержаться от иронической мысли: "Подцепи-
ла старого Челфонта!" Он любил ее, но знал ее маленькие слабости. Она
подошла и взяла его под руку.
- Мне надоело, Майкл, давай удерем, хорошо?
- Живо! Пока нас не поймали!
На холодном ветру он подумал: "Сейчас - или у нее в комнате?"
- По-моему, - проговорила Флер, - мистера Челфонта переоценивают - он
просто какой-то сплошной зевок. На той неделе он у нас завтракает.
Нет, не сейчас, у нее в комнате!
- Как ты думаешь, кого бы пригласить для него, кроме Элисон?
- Не надо никого чересчур крикливого.
- Конечно нет, но надо кого-нибудь позанятнее. Ах, Майкл, знаешь,
иногда мне кажется, что не стоит и стараться.
У Майкла замерло сердце. Не было ли это зловещим признаком - призна-
ком того, что "примитивное" начинает расти в ней, всегда так увлеченной
светской жизнью?
Час тому назад он бы сказал: "Ты права, дорогая; вот уж действительно
не стоит". Но сейчас каждый признак перемены казался зловещим! Он взял
Флер под руку.
- Не беспокойся, уж мы как-нибудь изловим самых подходящих птиц.
- Пригласить бы китайского посланника - вот было бы превосходно! -
проговорила Флер задумчиво. - Минхо, Барт - четверо мужчин, две дамы -
уютно! Я поговорю с Бартом!
Майкл уже открыл входную дверь. Он пропустил Флер и остановился пог-
лядеть на звезды, на платаны, на неподвижную мужскую фигуру - воротник
поднят до самых глаз, и шляпа нахлобучена до бровей. "Уилфрид, - подумал
он. - Испания! Почему Испания? И все несчастные, все отчаявшиеся... чье
сердце... Эх! К черту сердце!" - И он захлопнул дверь.
Но вскоре ему пришлось открыть другую дверь - и никогда он ее не отк-
рывал с меньшим энтузиазмом! Флер сидела на ручке кресла в светло-лило-
вой пижаме, которую она надевала иногда, чтобы не отставать от моды, и
глядела в огонь. Майкл остановился, смотря на нее и на свое собственное
отражение в одном из пяти зеркал, - белое с черным, как костюм Пьеро,
пижама, которую она ему купила. "Марионетки в пьесе, - подумал он. - Ма-
рионетки в пьесе! Разве это настоящее?" Он подошел и сел на другую ручку
кресла.
- О черт! - пробормотал он. - Хотел бы я быть Антиноем! - И он сос-
кользнул с ручки кресла на сиденье, чтобы она смогла, если захочет,
спрятать от него лицо.
- Уилфрид все мне рассказал, - спокойно произнес он.
Сказано! Что дальше? Он увидел, как кровь заливает ее шею и щеку.
- О-о! Чего ради... что значит: "рассказал"?
- Рассказал, что влюблен в тебя, больше ничего - ведь больше и нечего
рассказывать, правда? - И, подтянув ноги в кресло, он плотно охватил ко-
лени обеими руками.
Один вопрос уже вырвался! Держись! Держись! И он закрыл глаза.
- Конечно, - очень медленно проговорила Флер. - Ничего больше и нет.
Если Уилфриду угодно быть таким глупым...
"Если угодно!" Какими несправедливыми показались эти слова Майклу:
ведь его собственная "глупость" была такой продолжительной" такой проч-
ной! И - странно! - его сердце даже не дрогнуло! А ведь он должен был
обрадоваться ее словам!
- Значит, с Уилфридом - покончено?
- Покончено? Не знаю.
Да и что можно знать, когда речь идет о страсти?
- Так, - сказал он, делая над собой усилие, - ты только не забывай,
что я люблю тебя ужасно!
Он видел, как задрожали ее ресницы, как она пожала плечами.
- А разве я забываю?
Горечь, ласка, простая дружба - как понять?
Вдруг она потянулась к нему и схватила его за уши.
Крепко держа его голову, она посмотрела на него и засмеялась. И
все-таки его сердце не дрогнуло. Если только она не водит его за нос...
Но он притянул ее к себе в кресло. Лиловое, черное и белое смешалось -
она ответила на его поцелуй. Но от всего ли сердца? Кто мог знать?
Только не Майкл!
X
КОНЕЦ СПОРТСМЕНА
Не застав дочери дома, Сомс сказал: "Я подожду", - и уселся на зеле-
ный диван, не замечая Тинг-а-Линга, отсыпавшегося перед камином от про-
явлений внимания со стороны Эмебел Нэйзинг, - она нашла, что он "чудо до
чего забавный!" Седой и степенный. Сомс сидел, с глубокой складкой на
лбу, положив ногу на ногу, и думал об Элдерсоне и о том, куда идет мир и
как вечно что-нибудь случается. И чем больше он думал, тем меньше пони-
мал, как угораздило его войти в правление общества, которое имело дело с
иностранными контрактами. Вся старинная мудрость, укрепившая в девятнад-
цатом веке богатство Англии, вся форсайтская философия, утверждавшая,
что не надо вмешиваться в чужие дела и рисковать, весь закоренелый наци-
ональный индивидуализм, который не мог позволить стране гоняться то за
одной синей птицей, то за другой, - все это подымало молчаливый протест
в его душе. Англия идет по неверному политическому пути, пытаясь оказать
влияние на континентальную политику, и ОГС идет по неверному финансовому
пути, беря на себя страховку иностранных контрактов. Особый родовой инс-
тинкт тянул Сомса назад, на его собственную, прямую дорогу. Никогда не
впутываться в дела, которые не можешь проверить! "Старый Монт" говорил:
"держаться на ринге". Ничего подобного! Не вмешивайся не в свое дело -
вот правильная "формула". Он почувствовал что-то около ноги: Тинг-а-Линг
обнюхивал его брюки.
- А, - сказал Сомс, - это ты!
Поставив передние лапы на диван, Тинг-а-Линг облизнулся.
- Подсадить тебя? - сказал Сомс. - Уж очень ты длинный! - И снова он
почувствовал какую-то еле уловимую теплоту от сознания, что собака его
любит.
"Что-то во мне есть, что ему нравится", - подумал он и, взяв
Тинг-а-Линга за ошейник, втащил его на подушку. "Ты и я - нас двое та-
ких", - как будто говорила собачонка пристальным своим взглядом. Китайс-
кая штучка! Китайцы знают, чего им надо; они уже пять тысяч лет как не
вмешиваются в чужие дела!
"Подам в отставку", - подумал Сомс. Но как быть с Уинифрид, с Имод-
жин, с сыновьями Роджера и Николаев, которые вложили деньги в это дело,
потому что он был там директором? И что они ходят за ним, как стадо ба-
ранов! Он встал. Не стоит ждать - лучше пойти на Грин-стрит и теперь же
поговорить с Уинифрид. Ей придется опять продавать акции, хотя они слег-
ка упали. И, не прощаясь с Тинг-а-Лингом, он ушел.
Весь этот год жизнь почти доставляла ему удовольствие. То, что он мог
хоть раз в неделю куда-то прийти, посидеть, встретить какую-то симпатию,
как в прежние годы в доме Тимоти, - все это удивительно подымало его
настроение. Уйдя из дому, Флер унесла с собой его сердце; но Сомс, пожа-
луй, предпочитал навещать свое сердце раз в неделю, чем носить его всег-
да с собой. И еще по другим причинам жизнь стала легче. Этот мефисто-
фельского вида иностранец Проспер Профон давно уехал неизвестно куда, и
с тех пор жена стала гораздо спокойнее и ее сарказм значительно слабее.
Она занималась какой-то штукой, которая называлась "система Куэ" [14], и
пополнела. Она постоянно пользовалась автомобилем. Вообще привыкла к до-
му, поутихла. Кроме того, Сомс примирился с Гогэном, - некоторое пониже-
ние спроса на этого художника убедило его в том, что Гогэн стоил внима-
ния, и он купил еще три картины. Гогэн снова пойдет в гору. Сомс даже
немного жалел об этом, потому что он успел полюбить этого художника. Ес-
ли привыкнуть к его краскам - они начинают даже нравиться. Одна картина
- в сущности, без всякого содержания - как-то особенно привлекала глаз.
Сомсу становилось даже неприятно, когда он думал, что с картиной придет-
ся расстаться, если цена очень поднимется. Но и помимо всего этого, Сомс
чувствовал себя вполне хорошо; он переживал рецидив молодости по отноше-
нию к Аннет, получал больше удовольствия от еды и совершенно спокойно
думал о денежных делах. Фунт подымался в цене; рабочие успокоились; и
теперь, когда страна избавилась от этого фигляра, можно было надеяться
на несколько лет прочного правления консерваторов. И только подумать,
размышлял он, проходя через Сент-Джемс-парк по направлению к Грин-стрит,
- только подумать, что он сам взял и влез в общество, которое он не мог
