на себя инициативы. Ее талант заключался в умении замечать все сразу.
"Миссис Майкл Монт подавала" - блестящие нелепости Линды Фру, задор и
поддразниванье Несты Горз, туманные намеки Обри Грина, размашистые удары
Сибли Суона, маленькие хладнокровные американские вольности Эмебел Нэй-
зинг, забавные выражения Чарльза Эпшира, рискованные парадоксы Уолтера
Нэйзинга, критические замечания Полины Эпшир, легкомысленные шутки и
шпильки Майкла, даже искреннюю оживленность Элисон и молчание Гэрдона
Минхо - все это она подавала, выставляла напоказ, все время настороженно
следя, чтобы мяч разговора не коснулся земли и не замер. Да, блестящий
вечер, но - успех ли это?
Когда простились последние гости и Майкл пошел провожать Элисон до-
мой, Флер села на зеленый диван и стала думать о словах Минхо: "Молодежь
не получает того, что ей нужно". Нет! Что-то не ладится. - Не ладится,
правда, Тинг? - Но Тинг-а-Линг устал, и только кончик одного уха дрог-
нул. Флер откинулась на спинку дивана, и вздохнула. Тинг-а-Линг выпря-
мился и, положив передние лапы к ней на колени, посмотрел ей в лицо.
"Смотри на меня, - как будто говорил он. - У меня все благополучно. Я
получаю то, чего хочу, и хочу того, что получаю. Сейчас я хочу спать".
- А я - нет, - сказала Флер, не двигаясь.
- Возьми меня на руки, - попросил Тинг-а-Линг.
- Да, - сказала Флер, - мне кажется... Он милый человек, но это не
тот человек, Тинг.
Тинг-а-Линг устроился поудобнее на ее обнаженных руках.
"Все в порядке, - как будто говорил он, - тут у вас слишком много
всяких чувств и тому подобное - в Китае их нет. Идем!"
V
ЕВА
Квартира Уилфрида Дезерта была как раз напротив картинной галереи на
Корк-стрит. Являясь единственным представителем мужской половины арис-
тократии, пишущим достойные печати стихи, он выбрал эту квартиру не за
удобство, а за уединенность. Однако его "берлога" была обставлена со
вкусом, с изысканностью, которая свойственна аристократическим английс-
ким семействам. Два грузовика со "всяким хламом" из Хэмширского имения
старого лорда Мэллиона прибыли сюда, когда Уилфрид устраивался. Впрочем,
его редко можно было застать в его гнезде, да и вообще его считали ред-
кой птицей, и он занимал совершенно обособленное положение среди молодых
литераторов, отчасти благодаря своей репутации постоянного бродяги. Он
сам едва ли знал, где проводит время, где работает, - у него было что-то
вроде умственной клаустрофобии [9], страх быть стиснутым людьми. Когда
началась война, он только что окончил Итон; когда "война кончилась, ему
было двадцать три года - и не было на свете молодого поэта старее, чем
он. Его дружба с Майклом, начавшись в госпитале, совсем было замерла и
внезапно возобновилась, когда Майкл в 1920 году вступил в издательство
Дэнби и Уинтера, на Блэйк-стрит, Ковент-Гарден. Стихи Уилфрида вызвали в
новоиспеченном издателе буйный восторг. После задушевных бесед над сти-
хами поэта, ищущего литературного пристанища, была одержана победа над
издательством, уступившим настояниям Майкла. Общая радость от первой
книги, написанной Уилфридом и ставшей первым изданием Майкла, увенчалась
свадьбой Майкла. Лучший Друг и шафер! С тех пор Дезерт, насколько умел,
привязался к этой паре; и надо отдать ему справедливость - только месяц
назад ему стало ясно, что притягивает его Флер, а не Майкл. Дезерт ни-
когда не говорил о войне, и от него нельзя было услышать о том впечатле-
нии, которое сложилось у него и которое он мог бы выразить так: "Я
столько времени жил среди ужасов и смертей, я видел людей в таком неп-
рикрашенном виде, я так нещадно изгонял из своих мыслей всякую надежду,
что у меня теперь никогда не может быть ни малейшего уважения к теориям,
обещаниям, условностям, морали и принципам. Я слишком возненавидел лю-
дей, которые копались во всех этих умствованиях, пока я копался в грязи
и крови. Иллюзии кончились. Никакая религия, никакая философия меня не
удовлетворяют - слова, и только слова. Я все еще сохранил здравый ум - и
не особенно этому рад. Я все еще, оказывается, способен испытывать
страсть; еще могу скрипеть зубами, могу улыбаться. Во мне еще сильна ка-
кая-то окопная честность, но искренна ли она, или это только привычный
след былого - не знаю. Я опасен, но не так опасен, как те, кто торгует
словами, принципами, теориями, всякими фанатическими бреднями за счет
крови и пота других людей. Война сделала для меня только одно - научила
смотреть на жизнь как на комедию. Смеяться над ней - только это и оста-
ется!"
Уйдя с концерта в пятницу вечером, он прямо прошел к себе домой. И,
вытянувшись во весь рост на монашеском ложе пятнадцатого века, скрашен-
ном мягкими подушками и шелками двадцатого, он закинул руки за голову и
погрузился в размышления: "Так дальше жить я не хочу. Она меня околдова-
ла. Для нее это - пустое. Но для меня это - ад. В воскресенье покончу со
всем. Персия - хорошее место. Аравия - хорошее место, много крови и пес-
ка! Флер не способна просто отказаться от чего-нибудь. Но как она запу-
тала меня! Обаянием глаз, волос, походки, звуками голоса - обаянием теп-
лоты, аромата, блеска. Перейти границы - нет, это не для нее. А если так
- что же тогда? Неужели я буду пресмыкаться перед ее китайским камином и
китайской собачонкой и томиться такой тоской, такой лихорадочной жаждой
из-за того, что я не могу целовать ее? Нет, лучше снова летать над не-
мецкими батареями. В воскресенье! До чего женщины любят затягивать аго-
нию. И ведь повторится то же самое, что было сегодня днем. "Как нехорошо
с вашей стороны уходить теперь, когда ваша дружба мне так нужна! Оста-
вайтесь, будьте моим ручным котенком, Уилфрид!" Нет, дорогая, раз нав-
сегда надо покончить с этим. И я покончу - клянусь богом!.."
Когда в этой галерее, где дан приют всему британскому искусству, так
случайно, в воскресное утро, встретились двое перед Евой, вдыхающей аро-
мат райских цветов, там, кроме них обоих, было еще шестеро подвыпивших
юнцов, забредших сюда явно по ошибке, служитель музея и парочка из про-
винции; все они, по-видимому, были лишены способности замечать что бы то
ни было. Кстати, встреча эта действительно казалась совершенно невырази-
тельной. Просто двое молодых людей из разочарованного круга общества об-
мениваются уничтожающими замечаниями по адресу прошлого. Дезерт своим
уверенным тоном, улыбкой, светской непринужденностью никак не выдавал
сердечной боли. Флер была бледнее его и интереснее. Дезерт твердил про
себя: "Никакой мелодрамы - только не это!" А Флер думала: "Если я смогу
заставить его всегда быть вот таким обыкновенным, я его не потеряю, по-
тому что он не уйдет без настоящей вспышки".
Только когда они во второй раз оказались перед Евой, Уилфрид прогово-
рил:
- Не знаю, зачем вы просили меня прийти. Флер. Я делаю глупость, что
даю себя на растерзание. Я вполне понимаю ваши чувства. Я для вас вроде
экземпляра эпохи. Мин, с которым вам жалко расстаться. Но я вряд ли го-
жусь для этого; вот и все, что остается сказать.
- Какие ужасные вещи вы говорите, Уилфрид!
- Ну вот! Итак, мы расстаемся. Дайте лапку!
Его глаза - красивые, потемневшие глаза - трагически противоречили
улыбающимся губам, и Флер, запинаясь, сказала:
- Уилфрид... я... я не знаю. Дайте мне подумать. Мне слишком тяжело,
когда вы несчастны. Не уезжайте. Может быть, я... я тоже буду несчастна.
Я... я сама не знаю.
Горькая мысль мелькнула у Дезерта: "Она не может меня отпустить - не
умеет". Но он проговорил очень мягко:
- Не грустите, дитя мое. Вы забудете все это через две недели. Я вам
что-нибудь пришлю в утешение. Почему бы мне не выбрать Китай - не все ли
равно, куда ехать? Я вам пришлю настоящий экземпляр для китайской кол-
лекции - более ценный, чем вот этот.
- Вы меня оскорбляете! Не надо! - страстно сказала Флер.
- Простите. Я не хочу сердить вас на прощание.
- Чего же вы от меня хотите?
- Ну - послушайте! Зачем повторять все сначала! А кроме того, я все
время с пятницы думаю об этом. Мне ничего не надо, Флер, - только бла-
гословите меня и дайте мне руку. Ну?
Флер спрятала руку за спину. Это слишком оскорбительно! Он принимает
ее за хладнокровную кокетку, за жадную кошку - терзает, играя, мышей,
которых и не собирается есть!
- Вы думаете, я сделана изо льда? - спросила она и прикусила верхнюю
губу. - Так нет же!
Дезерт посмотрел на нее: его глаза стали совсем несчастными.
- Я не хотел задеть ваше самолюбие, - сказал он. - Оставим это, Флер.
Не стоит.
Флер отвернулась и устремила взгляд на Еву - такая здоровая женщина,
беззаботная, жадно вдыхающая полной грудью аромат цветов! Почему бы не
быть такой вот беззаботной, не срывать все по пути? Не так уж много в
мире любви, чтобы проходить мимо, не сорвав, не вдохнув ее. Убежать! Уе-
хать с ним на Восток! Нет, конечно, она не способна на такую безумную
выходку. Но, может быть... не все ли равно? - тот ли, другой ли, если ни
одного из них не любишь по-настоящему!
Из-под опущенных белых век, сквозь темные ресницы Флер видела выраже-
ние его лица, видела, что он стоит неподвижнее статуи. И вдруг она ска-
зала:
- Вы сделаете глупость, если уедете! Подождите! - И, не прибавив ни
слова, не взглянув, она быстро ушла, а Дезерт стоял, как оглушенный, пе-
ред Евой, жадно рвущей цветы.
VI
"СТАРЫЙ ФОРСАЙТ" И "СТАРЫЙ МОНТ"
Флер была в таком смятении, что второпях чуть не наступила на ногу
одному весьма знакомому человеку, стоявшему перед картиной Альма-Тадемы
в какой-то унылой тревоге, как будто задумавшись над изменчивостью ры-
ночных цен.
- Папа! Ты разве в городе? Пойдем к нам завтракать, я страшно спешу
домой.
Взяв его под руку и стараясь загородить от него Еву, она увела его,
думая: "Видел он нас? Мог он нас заметить?"
- Ты тепло одета? - пробурчал Сомс.
- Очень!
- Верь вам, женщинам! Ветер с востока - а ты посмотри на свою шею!
Право, не понимаю.
- Зато я понимаю, милый.
Серые глаза Сомса одобрительно осмотрели ее с ног до головы.
- Что ты здесь делала? - спросил он.
И Флер подумала: "Слава богу, не видел! Иначе он ни за что бы не
спросил". И она ответила:
- Я просто интересуюсь искусством, так же как и ты, милый.
- А я остановился у твоей тетки на Грин-стрит. Этот восточный ветер
отражается на моей печени. А как твой... как Майкл?
- О, прекрасно - изредка хандрит. У нас вчера был званый обед.
Годовщина свадьбы! Реализм Форсайтов заставил его пристально загля-
нуть в глаза Флер.
Опуская руку в карман пальто, он сказал:
- Я нес тебе подарок.
Флер, увидела что-то плоское, завернутое в розовую папиросную бумагу.
- Дорогой мой, а что это?
Сомс снова спрятал пакетик в карман.
- После посмотрим. Кто-нибудь у тебя завтракает?
- Только Барт.
- "Старый Монт"? О господи!
- Разве тебе не нравится Барт, милый?
- Нравится? У меня с ним нет ничего общего.
- Я думала, что вы как будто сходитесь в политических вопросах.
- Он реакционер, - сказал Сомс.
- А ты кто, дорогой?
- Я? А зачем мне быть кем-нибудь? - И в этих словах сказалась вся его
политическая программа - не вмешиваться ни во что; чем старше он стано-
вился, тем больше считал, что это - единственно правильная позиция каж-
дого здравомыслящего человека.
- А как мама?
- Прекрасно выглядит. Я ее совершенно не вижу - у нее гостит ее мама-
ша, она целыми днями в бегах.
Сомс никогда не называл мадам Ламот бабушкой Флер - чем меньше его
дочь будет иметь дела со своей французской родней, тем лучше.
- Ах! - воскликнула Флер. - Вот Тинг и кошка!
Тинг-а-Линг, вышедший на прогулку, рвался на поводке из рук горничной
и отчаянно фыркал, пытаясь влезть на решетку, где сидела черная кошка -
