что она владеет его сердцем. Только куда же ей спрятать это сердце, что-
бы никто его не видел? Нельзя предугадать, что сделает Дезерт, он спосо-
бен на странные поступки. Она побаивалась - не его, нет, а этой его чер-
ты. Он вернулся к камину и сказал:
- Некрасиво, не правда ли? Да спустите вы эту проклятую собачонку,
Флер, я не вижу вашего лица. Если бы вы по-настоящему любили Майкла -
клянусь, я бы молчал; но вы знаете, что это не так.
Флер холодно ответила:
- Вы очень мало знаете. Я в самом деле люблю Майкла.
Дезерт отрывисто засмеялся.
- Да, конечно; такая любовь не идет в счет.
Флер поглядела на него.
- Нет, идет: с ней я в безопасности.
- Цветок, который мне не сорвать?
Флер кивнула головой.
- Наверное, Флер? Совсем, совсем наверное?
Флер пристально глядела перед собой; ее взгляд слегка смягчился, ее
веки, такой восковой белизны, опустились; она кивнула.
Дезерт медленно произнес:
- Как только я этому поверю, я немедленно уеду на Восток.
- На Восток?
- Не так избито, как "уехать на Запад"? [6] Но в общем одно и то же:
возврата нет.
Флер подумала: "На Восток? Как бы мне хотелось увидеть Восток! Жаль,
что этого нельзя устроить, очень жаль!"
- Меня не удержать в вашем зверинце, дорогая, я не стану попрошайни-
чать и питаться крохами. Вы знаете, что я испытываю, - настоящее потря-
сение.
- Но ведь это не моя вина, не так ли?
- Нет, ваша: вы меня включили в свою коллекцию, как включаете всяко-
го, кто приближается к вам!
- Не понимаю, что вы хотите сказать!
Дезерт наклонился и поднес ее руку к губам.
- Не будьте злюкой, я слишком несчастлив.
Флер не отнимала руки от его горячих губ.
- Мне очень жаль, Уилфрид.
- Ничего, дорогая. Я пойду.
- Но вы ведь придете завтра к обеду?
Дезерт обозлился.
- Завтра? О боги - конечно нет! Из чего я, по-вашему, сделан?
Он отшвырнул ее руку.
- Я не люблю грубости, Уилфрид.
- Ну, прощайте! Мне лучше уйти!
На ее губах трепетали слова: "И лучше больше не приходить", но она
промолчала. Расстаться с Уилфридом? Жизнь утратит частицу тепла. Она
махнула рукой. Он ушел. Слышно было, как закрылась дверь. Бедный Уилф-
рид! Приятно думать об огне, у которого можно согреть руки. Приятно - и
немного жутко. И вдруг, спустив Тинга-Линга на пол, она встала и зашага-
ла по комнате. Завтра! Вторая годовщина ее свадьбы! Все еще больно ей
думать о том, чем могла бы стать эта свадьба. Но думать было некогда - и
она не останавливалась на этой мысли. К чему думать? Живешь только раз,
вокруг: - люди, масса дел, многого нужно добиться, взять от жизни. Не
хватает, правда, одного - ну, да впрочем, если у людей это есть, так то-
же не надолго! Слезы, набежавшие на ее ресницы, высохли, не скатившись.
Сентиментальность! Нет! Самое тяжелое в мире - нестерпимая обида! А кого
с кем посадить завтра? Кого бы позвать вместо Уилфрида, если Уилфрид не
придет - вот глупый мальчик! Один день, один вечер - не все ли равно?
Кто будет сидеть справа от нее, а кто слева? Кто изысканнее: Обри Грин
или Сибли Суон? Может быть, они оба не так изысканны, как Уолтер Нэйзинг
или Чарльз Эпшир? Обед на двенадцать человек, - все из литературно-худо-
жественного мира, кроме Майкла и Элисон Черрел. Ах, не может ли Элисон
привести к ней Гэрдона Минхо - пусть будет один из старых писателей, как
один стакан старого вина, чтобы смягчить шипучий напиток. Он не печатал-
ся у Дэнби и Уинтера, но Элисон вполне его приручила. Флер быстро подош-
ла к одному из старинных шкафчиков и открыла его. Внутри был телефон.
- Можно попросить леди Элисон?.. Миссис Майкл Монт... да, да. Это вы,
Элисон? Говорит Флер. На завтрашний вечер Уилфрид отпадает... Скажите,
не сможете ли вы привести мистера Гэрдона Минхо?.. Я с ним, конечно, не
знакома, но, может быть, ему будет интересно... Попробуете? Ну, это бу-
дет, просто восхитительно!.. Вы не находите, что собрание в "Клубе шут-
ников" было страшно интересное?.. Барт говорит, что теперь, после раско-
ла, они все там перегрызутся... Да, как же быть с мистером Минхо? Не мо-
жете ли вы дать мне ответ сегодня вечером? Спасибо, большое спасибо...
До свидания!
А если Минхо не придет - кого тогда? Она задумалась над своей запис-
ной книжкой. В последнюю минуту удобно пригласить только человека без
светских предрассудков; кроме Элисон, никто из родных Майкла не избежал
бы едких насмешек Несты Горз или Сибли Суона. О Форсайтах и речи быть не
может. Правда, они обладают своим особым кисло-сладким юмором (по край-
ней мере некоторые из них), но они несовременны, не вполне современны.
Кроме того, она старалась встречаться с ними как можно реже. Они устаре-
ли, были слишком связаны с грустными воспоминаниями, они не умели восп-
ринимать жизнь без начала и конца. Нет, если Гэрдон Минхо пролетит, при-
дется пригласить какого-нибудь композитора, только чтобы его произведе-
ния были сплошной загадкой и напоминали хирургическую операцию; или еще
лучше, пожалуй, позвать психоаналитика. Флер перелистала всю книжку, по-
ка не дошла до этих двух профессий. Гуго Солстис? Пожалуй; но вдруг он
захочет сыграть что-нибудь из своих последних! вещей? В доме было только
старое пианино Майкла, значит пришлось бы перейти в его кабинет. Лучше
Джералд Хэнкс: они с Нестой Горз погрузятся в толкование снов, но от
этого общее оживление не пострадает. Значит, если не Гэрдон Минхо -
пригласить Джералда Хэнкса, он, наверное, свободен, и посадить его между
Элисон и Нестой. Она закрыла книжку и, вернувшись на свой ярко-зеленый
диван, стала разглядывать Тинг-а-Линга. Выпуклые круглые глаза устави-
лись на нее. Черные, блестящие, очень старые глаза. Флер подумала: "Я не
хочу, чтобы Уилфрид ушел". Из всей толпы людей, снующих вокруг нее, ей
никто не был нужен. Конечно, надо быть со всеми в прекрасных отношениях,
надо быть в прекрасных отношениях с жизнью вообще. Все это ужасно занят-
но, ужасно необходимо! Только, только... что?
Голоса! Майкл и Барт идут сюда. Барт приметил насчет Уилфрида. Ужасно
наблюдательный "Старый Барт". Ей всегда бывало не по себе в его обществе
- он такой живой, непоседливый, но что-то в нем есть установившееся,
старинное, что-то общее с Тинг-а-Лингом, что-то поучительное, вечно на-
поминающее ей о том, что она сама слишком суетна, слишком современна. Он
как на привязи: может двигаться только на длину этой старомодной своей
цепи; но он невероятно умеет подмечать все. Однако она чувствует, что он
восхищается ею, - да, да!
Ну, как ему понравились карикатуры? Стоит ли Майклу их печатать, и
давать ли подписи, или не надо? Не правда ли, этот кубистический набро-
сок "Натюрморт" - карикатура на правительство - немыслимо смешной? Осо-
бенно старикан, изображающий премьер-министра! В ответ затрещала быст-
рая, скачущая речь: сэр Лоренс рассказывал ей о коллекции предвыборных
плакатов, собранной его отцом. Лучше бы Барт перестал ей рассказывать о
своем отце: он был до того знатный и, наверно, ужасно скучный - в осо-
бенности когда отдавал визиты верхом, в брюках со штрипками! Он, и лорд
Чарлз Кэрибу, и маркиз Форфар были последними "визитерами" в таком духе.
Если бы не это, их забыли бы совершенно. Ей надо еще примерить новое
платье и сделать двадцать дел, а в восемь Пятнадцать начинается концерт
Гуго. Почему это у людей прошлого поколения всегда столько свободного
времени? Она нечаянно посмотрела вниз. Тинг-а-Линг лизал медный пол. Она
подняла его: "Нельзя, миленький, фу, гадость! ". Ну вот, чары нарушены.
Барт уходит, все еще полный воспоминаний. Она подождала внизу у лестни-
цы, пока Майкл закрыл за Бартом дверь, и полетела наверх. В своей комна-
те она зажгла все лампы. Тут царил ее собственный стиль - кровать, непо-
хожая на кровать, и всюду зеркала. Ложе Тинг-а-Линга помещалось в углу,
откуда он мог видеть целых три своих отражения. Она посадила его, ска-
зав: "Ну, теперь сиди тихо!" Он давно уже относился ко всем остальным
собакам в комнате совершенно равнодушно; хотя они были одной с ним поро-
ды и в точности той же масти, но у них не было запаха, их языки не умели
лизать - нечего было делать с ними - поддельные существа, совершенно
бесчувственные.
Сняв платье, Флер прикинула новое, придерживая его подбородком.
- Можно тебя поцеловать? - послышался голос, и двойник Майкла вырос
за ее собственным изображением в зеркале.
- Некогда, милый мой мальчик! Помоги мне лучше, - она натянула платье
через голову. - Застегни три верхние крючка. Тебе нравится? Ах да,
Майкл! Может быть, завтра к обеду придет Гэрдон Минхо - Уилфрид занят.
Ты его читал? Садись, расскажи мне о его вещах. Романы, правда? Какого
рода?
- Ну, ему всегда есть что сказать. Хорошо описывает кошек. Конечно,
он немного романтик.
- О-о! Неужели я промахнулась?
- Ничуть. Наоборот, очень удачно. Беда нашей публики в том, что гово-
рят они очень неплохо, но сказать им нечего. Они не останутся в литера-
туре.
- А по-моему, они именно потому и останутся. Они не устареют.
- Не устареют? Как бы не так!
- Уилфрид останется...
- Уилфрид? О, у него есть чувства, ненависть, жалость, желания, во
всяком случае, иногда появляются; а когда это бывает, он пишет прекрас-
но. Но обычно он просто пишет ни о чем - как и все остальные.
Флер поправила платье у выреза.
- Но, Майкл, если это так, то у себя мы... я встречаюсь совсем не с
теми людьми, с которыми стоит.
Майкл широко улыбнулся.
- Милое мое дитя! С теми, кто в моде, всегда стоит - встречаться,
только надо хорошенько следить и менять их У побыстрее.
- Но, Майкл, ведь ты не считаешь, что Сибли не переживет себя?
- Сиб? Конечно нет.
- Но он так уверен, что все остальные уже отжили свой век или отжива-
ют. Ведь у него настоящий критический талант.
- Если бы я понимал в искусстве не больше Сибли, я бы завтра же ушел
из издательства.
- Ты понимаешь больше, чем Сибли Суон?
- Ну конечно, я больше понимаю. Вся критика Сиба сводится к высокому
мнению о Сибе - и самой обыкновенной нетерпимости ко всем остальным. Он
их даже не читает. Прочтет одну книгу каждого автора и говорит: "Ах,
этот? Он скучноват", или "он - моралист", или "он сентиментален", "уста-
рел", "плетет чушь", - я сто раз это слышал. Конечно, так он говорит
только о живых. С мертвыми авторами он обходится иначе. Он вечно выкапы-
вает и канонизирует какого-нибудь покойника - этим он и прославился. В
литературе всегда были такие Сибы. Он яркий пример того, как человек мо-
жет внушить о себе какое угодно мнение. Но, конечно, в литературе он не
останется: он никогда ничего не создал своего - даже по ошибке.
Флер упустила нить разговора. Да, платье ей очень к лицу - прелестная
линия. Можно снять - надо еще написать три письма, прежде чем одеваться.
Майкл, снова заговорил:
- Ты послушай меня, Флер. Истинно великие люди не болтают и не толка-
ются в толпе - они плывут одни в своих лодочках по тихим протокам. Но из
протоков выходят потоки! Ого, как я сказал! Прямо - mot! Или не совсем
mot?
- Майкл, ты на моем месте сказал бы Фредерику Уилмеру, что он встре-
тит Губерта Марсленда у меня за завтраком на будущей неделе? Будет это
для него приманкой или отпугнет его?
- Марсленд - милая старая утка, а Уилмер - противный старый гусь;
право, не знаю!
- Ну, будь же серьезен, Майкл, - никогда ты мне не поможешь ничего
устроить. Не щекочи мне, пожалуйста, плечи!
- Дорогая, ей-богу, не знаю. У меня нет, как у тебя, таланта на такие
дела. Марсленд рисует ветряные мельницы, скалы и всякие штуки - я сомне-
ваюсь, слышал ля он что-нибудь об искусстве будущего. Он просто уникум в
смысле умения держаться далеко от современности. Если ты думаешь, что
ему будет приятно встретиться с вертижинистом... [7]
