на него черными стекляшками-глазами, и султан его пушистого хвоста колы-
хался.
В спальне Майкл так рассеянно бросил его на пол, что он отошел, пове-
сив хвост, и возмущенно улегся в своем углу.
Скоро пора обедать, а Флер нет дома. Майкл стал бегло перебирать в
уме все ее планы. Сегодня у нее завтракал Губерт Марслэнд и этот верти-
жинист - как его там? После них, конечно, надо проветриться: от вертижи-
нистов в легких безусловно образуется углекислота. И все-таки! Половина
восьмого! Что им надо было делать сегодня? Идти на премьеру Л. С. Д.?
Нет, это завтра. Или на сегодня ничего не было? Тогда, конечно, она пос-
таралась сократить свое пребывание дома. Он смиренно подумал об этом.
Майкл не обольщался - он знал, что ничем не выделяется, разве только
своей веселостью и, конечно, своей любовью к ней. Он даже признавал, что
его чувство - слабость, что оно толкает его на докучливую заботливость,
которую он сознательно сдерживал. Например, спросить у Кокера или Филпс
- лакея или горничной, - когда Флер вышла, в корне противоречило бы его
принципу. В мире делалось такое, что Майкл всегда думал - стоит ли обра-
щать внимание на свои личные дела; а с другой стороны, в мире такое де-
лалось, что казалось, будто единственное, на что стоит обращать внима-
ние, это свои личные дела. А его личные дела, в сущности, были - Флер; и
он боялся, что если станет слишком обращать на них внимание, это ее бу-
дет раздражать.
Он прошел к себе и стал расстегивать жилет.
"Впрочем, нет, - подумал он. - Если она застанет меня уже одетым к
обеду, это будет слишком подчеркнуто". И он снова застегнул жилет и со-
шел вниз. В холле стоял Кокер.
- Мистер Форсайт и сэр Лоренс заходили часов в шесть, сэр. Миссис
Монт не было дома. Когда прикажете подать обед?
- Ну, около четверти девятого. Мы как будто никуда не идем.
Он вошел в гостиную и, пройдясь по ее китайской пустоте, раздвинул
гардины. Площадь казалась холодной и темной на сквозном ветру; и он по-
думал: "Бикет - воспаление легких - надеюсь, она надела меховое пальто".
Он вынул папироску и снова отложил ее. Если она увидит его у окна, она
подумает, что он волнуется; и он снова пошел наверх - посмотреть, надела
ли она шубку!
Тинг-а-Линг, все еще лежавший в своем углу, приветствовал его веселым
вилянием хвоста и сразу разочарованно остановился. Майкл открыл шкаф.
Надела! Прекрасно! Он посмотрел на ее вещи и вдруг услышал, как
Тинг-а-Линг протрусил мимо него и ее голос проговорил: "Здравствуй, мой
миленький!" Майклу захотелось, чтобы это относилось к нему, - и он выг-
лянул из-за гардероба.
Бог мой! До чего она была прелестна, разрумяненная ветром! Он пе-
чально стоял и молчал.
- Здравствуй, Майкл! Я очень опоздала? Была в клубе, шла домой пеш-
ком.
У Майкла явилось безотчетное чувство, что в этих словах есть какая-то
недоговоренность. Он тоже умолчал о своем и сказал:
- Я как раз смотрел, надела ли ты шубку, зверски холодно. Твой отец и
Барт заходили и ушли голодные.
Флер сбросила шубку и опустилась в кресло.
- Устала! У тебя так мило торчат сегодня уши, Майкл.
Майкл опустился на колени и обвил руками ее талию. Она посмотрела на
него каким-то странным, пытливым взглядом; он даже почувствовал себя не-
ловко и смущенно.
- Если бы ты схватила воспаление легких, - сказал он, - я бы, навер-
но, рехнулся.
- Да с чего же мне болеть!
- Ты не понимаешь связи - в общем, все равно, тебе будет неинтересно.
Мы ведь никуда не идем, правда?
- Нет, конечно идем. У Элисон - приемный день.
- О боже! Если ты устала, можно отставить.
- Что ты, милый! Никак! У нее будет масса народу.
Подавив непочтительное замечание, он вздохнул:
- Ну ладно. Полный парад?
- Да, белый жилет. Очень люблю, когда ты в белом жилете.
Вот хитрое существо! Он сжал ее талию и встал. Флер легонько поглади-
ла его руку, и он ушел одеваться успокоенный...
Но Флер еще минут пять сидела неподвижно - не то чтобы "во власти
противоречивых чувств", но все же порядком растерянная. Двое за послед-
ний час вели себя одинаково, становились на колени и обвивали руками ее
талию. Несомненно, опрометчиво было идти к Уилфриду на квартиру. Как
только она туда вошла, она поняла, насколько абсолютно не подготовлена к
тому, чтобы физически подчиниться. Правда, он позволил себе не больше,
чем Майкл сейчас. Но, боже мой! Она увидела, с каким огнем играет, поня-
ла, какую пытку переживает он. Она строго запретила ему говорить хоть
одно слово Майклу, но чувствовала, что на него нельзя положиться - нас-
только он метался между своим отношением к ней и к Майклу. Смущенная,
испуганная, растроганная, она все-таки не могла не ощущать приятной теп-
лоты от того, что ее так сильно любят сразу двое, не могла не испытывать
любопытства: чем же это кончится? И она вздохнула. Еще одно переживание
прибавилось к ее коллекции, но как увеличивать эту коллекцию, не загубив
и ее и, может быть, самое владелицу, она не знала.
После слов, сказанных ею Уилфриду перед Евой: "Вы сделаете глупость,
если уедете, - подождите!" - она знала, что он, будет ждать чего-нибудь
в ближайшее время. Часто он просил ее прийти и посмотреть его "хлам".
Еще месяц, даже неделю тому назад она пошла бы, не колеблясь ни минутки,
и потом обсуждала бы этот "хлам" с Майклом. Но сейчас она долго обдумы-
вала - пойти ли ей? И если бы не возбуждение после завтрака в обществе
вертижиниста, Эмебел Нэйзинг и Линды Фру и не разговоры о, том, что вся-
кие угрызения совести - просто "старомодные" чувства, а всякие пережива-
ния - "самое интересное в жизни", - она, наверно, и посейчас бы колеба-
лась и обдумывала. Когда все ушли, она глубоко вздохнула и вынула из ки-
тайского шкафчика телефонную трубку.
Если Уилфрид в половине шестого будет дома, она зайдет посмотреть его
"хлам". Его ответ: "Правда? Бог мой, неужели?" чуть не остановил ее. Но
отбросив сомнения, с мыслью: "Я буду парижанкой - как у Пруста!" она по-
шла в свой клуб. Проведя там три четверти часа без всякого развлечения,
кроме трех чашек чаю, трех старых номеров "Зеркала мод" и созерцания
трех членов клуба, крепко уснувших в креслах, она сумела опоздать на
добрую четверть часа.
Уилфрид стоял на верхней площадке, в открытой двери, бледный, как
грешник в чистилище. Он нежно взял ее за руку и повел в комнату.
Флер с легким трепетом подумала: "Так вот как это бывает? "Du cote de
chez Swan" [11]. Высвободив руку, она тут же стала разглядывать "хлам",
порхая от вещи к вещи.
Старинные английские вещи, очень барские; две-три восточные редкости
или образчики раннего ампира, собранные кем-нибудь из прежних Дезертов,
любивших бродяжить или связанных с французским двором. Она боялась сесть
из страха, что он начнет вести себя, как в книгах; еще меньше она хотела
возобновлять напряженный разговор, как в галерее Тэйта. Разглядывать
"хлам" - безопасное занятие, и она смотрела на Уилфрида только в те ко-
роткие промежутки, когда он не глядел на нее. Она знала, что ведет себя
не так, как "La garconne" [12] или Эмебел Нэйзинг; что ей даже угрожает
опасность уйти, ничего не прибавив к своим "переживаниям". И она не мог-
ла удержаться от жалости к Уилфриду: его глаза тосковали по ней, на его
губы больно было смотреть. Когда, совершенно устав от осмотра "хлама",
она села, он бросился к ее ногам. Полузагипнотизированная, касаясь коле-
нями его груди, ощущая себя в относительной безопасности, она по-настоя-
щему поняла весь трагизм положения - его ужас перед самим собою, его
страсть к ней. Эта была мучительная, глубокая страсть; она не соот-
ветствовала ее ожиданиям, она была несовременна! И как, как же ей уйти,
не причинив больше боли ни ему, ни себе? Когда она наконец ушла, не от-
ветив на его единственный поцелуй, она поняла, что прожила четверть часа
настоящей жизнью, но не была вполне уверена, понравилось ли ей это... А
теперь, в безопасности своей спальни, переодеваясь к вечеру у Элисон,
она испытала любопытство при мысли о том, что бы она чувствовала, если
бы события зашли так далеко, как это полагалось, по утверждению автори-
тетов. Конечно, она не испытала и десятой доли тех ощущений или мыслей,
какие ей приписали бы в любом новом романе. Это было разочарование - или
она для этого не годилась, - а Флер терпеть не могла чувствовать себя
несовершенной. И, слегка пудря плечи, она стала думать о вечере у Эли-
сон.
Хотя леди Элисон и любила встречаться с молодым поколением, но люди
типа Обри Грина или Линды Фру редко бывали на ее вечерах. Правда, Неста
Горз раз попала к Элисон, но один юрист и два литератора-политика, кото-
рые с ней там познакомились, впоследствии на нее жаловались. Выяснилось,
что она исколола мелкими злыми дырочками одежды их самоуважения. Сибли
Суон был бы желанным гостем благодаря своей дружбе с прошлым, но пока он
только задирал нос и смотрел на все свысока. Когда Флер и Майкл вошли,
все были уже в сборе - не то что интеллигенция, а просто интеллекту-
альное общество, чьи беседы обладали всем блеском и всем "savoir faire"
[13], с каким обычно говорят о литературе и искусстве, - те, которым,
как говорил Майкл, "к счастью, нечего faire".
- И все-таки эти типы создают известность художникам и писателям. Ка-
кой сегодня гвоздь вечера? - спросил он на ухо у Флер.
Гвоздем, как оказалось, было первое выступление в Лондоне певицы, ис-
полнявшей балканские народные песни. Но в сторонке справа стояли четыре
карточных столика для бриджа. За ними уже составились партии. Среди тех,
кто еще слушал пение, были и Гэрдон Минхо, и светский художник с женой,
и скульптор, ищущий заказов. Флер, затертая между леди Фэйн - женой ху-
дожника, и самим Гэрдоном Минхо, изыскивала способ удрать. Там... да,
там стоял мистер Челфонт! В гостях у леди Элисон Флер, прекрасно разби-
равшаяся в людях, никогда не тратила времени на художников и писателей:
их она могла встретить где угодно. Здесь же она интуитивно выбирала са-
мого большого политико-литературного "жука" и ждала случая наколоть его
на булавку. И, поглощенная мыслью, как поймать Челфонта, она не заметила
происходившей на лестнице драматической сцены.
Майкл остался на площадке лестницы - он был не в настроении болтать и
острить, и, прислонившись к балюстраде, тонкий как оса, в своем длинном
белом жилете, глубоко засунув руки в карманы, он следил за изгибами и
поворотами белой шеи Флер и слушал балканские песни с полнейшим безраз-
личием. Оклик "Монт!" заставил его встрепенуться. Внизу стоял Уилфрид.
Монт? Два года Уилфрид не называл его Монтом!
- Сойди сюда!
На средней площадке стоял бюст Лайонеля Черрела - королевского адво-
ката, работы Бориса Струмоловского, в том жанре, который цинически изб-
рал художник с тех пор, как Джун Форсайт отказалась поддерживать его са-
мобытный, но непризнанный талант. Бюст был почти неотличим от любого
бюста на академической выставке этого года, и юные Черрелы любили прири-
совывать ему углем усы.
За этим бюстом стоял Дезерт, прислонившись к стене, закрыв глаза. Его
лицо поразило Майкла.
- Что случилось, Уилфрид?!
Дезерт не шевелился.
- Ты должен знать - я люблю Флер!
- Что?
- Я не желаю быть предателем. Ты - мой соперник. Жаль, но это так.
Можешь меня изругать...
Его лицо было мертвенно бледно, и мускулы подрагивали. У Майкла дрог-
нуло сердце. Какая дикая, какая странная, нелепая история! Его лучший
друг, его шафер! Машинально он полез за портсигаром, машинально протянул
его Дезерту. Машинально оба взяли папиросы и дали друг другу закурить.
Потом Майкл спросил:
- Флер знает?
Дезерт кивнул.
- Она не знает, что я тебе сказал, она бы мне не позволила. Тебе ее
не в чем упрекнуть... пока. - И, все еще не открывая глаз, он добавил: -
