быть в курсе дела. От Уинифрид, как того и следовало ожидать, новость
дошла и до ушей Джемса. Он взволновался.
- Мне никогда ничего не рассказывают, - заявил Джемс. И, вместо того
чтобы пойти прямо к Сомсу, молчаливость которого его всегда отпугивала,
он взял зонтик и отправился к Тимоти.
Миссис Септимус и Эстер (ей тоже рассказали - она человек надежный,
быстро утомляется от излишних разговоров) с готовностью и даже с большой
охотой принялись обсуждать новость. Как мило со стороны Сомса дать рабо-
ту мистеру Боснии! Правда, это очень рискованный поступок. Как это
Джордж его прозвал? "Пират"! Забавно! Джордж всегда придумает что-нибудь
забавное! Во всяком случае, все будет сделано в семейном кругу - они по-
лагают, что Боснии уже можно считать членом семьи, хотя это так странно.
Тут Джемс прервал их:
- Об этом молодом человеке никто ничего не знает. Не понимаю, зачем
Сомсу понадобилось связываться с ним. Уж, наверное, дело не обошлось без
вмешательства Ирэн. Я поговорю с...
- Сомс просил мистера Боснии молчать об этом, - вмешалась тетя Джули.
- Я уверена, что ему будет неприятно, если пойдут разговоры; только бы
Тимоти ничего не узнал, а то он очень расстроится, я...
Джемс приложил ладонь к уху.
- Что? - спросил он. - Я окончательно глохну. Ни слова не слышу. У
Эмили опять припадок подагры. Едва ли нам удастся поехать в Уэлс раньше
конца месяца. Вечно что-нибудь стрясется! - и, разузнав все, что ему бы-
ло нужно, он взял шляпу и удалился.
День был чудесный, и Джемс пошел пешком через Хайд-парк к Сомсу, где
он собирался пообедать, так как Эмили лежала из-за подагры в постели, а
Рэчел и Сисили гостили за городом. Он пересек Роу [5] и направился к
Найтсбридж-Гейт через коротко подстриженную спаленную солнцем лужайку,
где бродили овцы, сидели влюбленные парочки и прямо на траве ничком, как
тела на поле, над которым только что пронеслась битва, лежали бездомные
бродяги.
Джемс шел быстро, опустив голову, не глядя по сторонам. Вид парка -
центрального места того поля битвы, на котором сам он сражался всю свою
жизнь, не вызывал у него ни дум, ни размышлений. Эти тела, выброшенные
сюда сумятицей и напором борьбы, эти влюбленные, которые сидели здесь,
тесно прижавшись друг к другу, урвав у тягостной монотонности дня ка-
кой-нибудь час безмятежного райского блаженства, не будили мечтаний в
голове Джемса; он давно пережил такую мечтательность; его нос, как нос
овцы, был устремлен вниз, на пастбище, на котором он пасся.
Один из его съемщиков с некоторых пор перестал торопиться со взносом
квартирной платы, и перед Джемсом вставал серьезный вопрос - не выкинуть
ли его ни минуты не медля, хотя бы и рискуя остаться до рождества без
арендатора. Суизин уже нарвался на такую историю, и поделом ему - нечего
было тянуть.
Поглощенный своими мыслями, Джемс твердым шагом шел вперед, аккуратно
держа зонтик чуть пониже ручки, так, чтобы шелк не потрепался посередине
и кончик зонта не доходил до земли. Высоко подняв худые плечи. Джемс
быстро, с точностью механизма переступал своими длинными ногами, и его
шествие через парк, залитый ярким солнцем, светившим над безмятежностью
лужайки, над людьми, вырвавшимися из жестокой битвы Собственности, буше-
вавшей там, за оградой, напоминало полет птицы, покинувшей привычную
землю и внезапно очутившейся над морем.
Выйдя на Алберт-Гейт, он почувствовал, как кто-то тронул его за ру-
кав.
Это был Сомс: возвращаясь домой из конторы, он перешел с теневой сто-
роны Пикадилли на солнечную и зашагал рядом с отцом.
- Мама лежит, - сказал Джемс, - я как раз шел к тебе; впрочем, может
быть, я помешаю?
С внешней стороны отношения между Джемсом и сыном отличались полным
отсутствием сентиментальности, как и у всех истых Форсайтов, однако от-
нюдь нельзя сказать, чтобы отец и сын не чувствовали взаимной привязан-
ности. Возможно, что они смотрели друг на друга как на капитал, вложен-
ный в солидное предприятие: каждый из них заботился о благосостоянии
другого и испытывал удовольствие от его общества. Но они ни разу в жизни
не перекинулись словом о более интимных вопросах, ни разу не обнаружили
в присутствии друг-друга какое-нибудь, глубокое чувство.
Их связывало что-то такое, что было сильнее слов, что таилось в самой
сущности нации, семьи, - ведь кровь не вода, а ни того, ни другого
нельзя было назвать человеком холодной крови. Для Джемса любовь к детям
стала теперь основным стимулом жизни. Сознание, что дети - часть его са-
мого, что им он может передать свои сбережения, - вот что лежало в осно-
ве его тяги к наживе; а в семьдесят пять лет какое еще удовольствие мог
он получить от жизни, кроме наживы? И основной смысл существования зак-
лючался для Джемса в сбережении денег для детей.
Во всем Лондоне, где у Джемса было столько владений, в Лондоне, кото-
рый он любил молчаливой любовью, как вместилище своих удач, не было че-
ловека, несмотря на всю его мнительность, более здравомыслящего, чем
Джемс Форсайт (если основным признаком здравого ума считать инстинкт са-
мосохранения, хотя Тимоти бесспорно в этом отношении хватил через край).
Джемс был наделен поразительным инстинктивным здравомыслием, присущим
всему его классу. В нем больше, чем в Джолионе с его твердой волей и ми-
нутными порывами нежности и философских раздумий, больше, чем в Суизине,
оказавшемся в плену у собственных причуд, Николасе, жертве своих способ-
ностей, и Роджере, мученике предприимчивости, бесперебойно пульсировал
инстинкт приспособления; из всех братьев он был наименее примечателен
как по уму, так и по индивидуальности и именно поэтому имел все шансы на
бессмертие.
Джемс больше остальных братьев ценил и любил семью. В его отношении к
жизни всегда было что-то примитивное и "домашнее"; он любил семейный
очаг, любил посудачить, любил поворчать. Для того чтобы прийти к како-
му-нибудь решению, он снимал пенки мудрости со своей семьи, а через ее
посредство и с множества других семей подобного же склада. Год за годом,
неделю за неделей ходил он к Тимоти и сидел в гостиной брата, скрестив
свои длинные ноги, худой, высокий, с седыми бакенбардами, обрамлявшими
его чисто выбритый подбородок, следил, как набегает пенка в закипающем
семейном горшке, и уходил оттуда приголубленный, освеженный, утешенный,
с неизъяснимым чувством душевного покоя.
Под несокрушимым инстинктом самосохранения в Джемсе таилась непод-
дельная мягкость; визит к Тимоти действовал на него, как час, проведен-
ный у материнских колен. Острая потребность чувствовать над собой защиту
семейного крылышка влияла в свою очередь и на его отношение к детям; он
не мог без ужаса думать о том, что состояние, репутация, здоровье его
детей будут в какой-либо мере зависеть от постороннего мира. Узнав, что
сын его старого друга Джона Стрита вступил добровольцем в экспедиционный
корпус, он сердито покачал головой, удивляясь, как это Джон Стрит допус-
тил такую вещь; а когда молодой человек был убит туземцами, Джемс так
близко принял это к сердцу, что обошел всех знакомых только для того,
чтобы объявить всюду: "Так я и знал, ну что с такими людьми поделаешь!"
Когда его зять, Дарти, потерпел финансовый крах в результате спекуля-
ции акциями нефтяной компании, Джемс заболел от расстройства; в этой ка-
тастрофе ему почудился похоронный звон, провожающий в могилу всяческое
благосостояние. Для того чтобы оправиться от такого удара, понадобились
три месяца и поездка в Баден-Баден; он приходил, в ужас при одной мысли,
что, если бы не его, Джемса, деньги, имя Дарти попало бы в список банк-
ротов.
Организм Джемса был настолько крепок, что при малейшей боли в ухе он
уже готовился к смерти, а болезни жены и детей воспринимал как личное
несчастье, специально ниспосланное провидением, чтобы нарушить его ду-
шевный покой. Но в недомогания других людей, не входивших в круг его
семьи, он просто не верил, утверждая, что все это происходит оттого, что
люди не заботятся о своей печени.
Во всех таких случаях слова его были неизменны: "На что они рассчиты-
вают? И у меня бывает то же самое, если я не слежу за собой!"
Идя в тот вечер к Сомсу, он чувствовал, что жизнь обращается с ним
жестоко; у Эмили разыгралась подагра, Рэчел вздумала укатить в гости за
город; никто ему не сочувствует; Энн больна - вряд ли протянет лето; он
три раза заезжал к ней, и все три раза она не могла его принять. А тут
еще Сомс с постройкой дома, этим надо заняться как следует! Что же каса-
ется неприятностей с Ирэн, он просто не знает, чем это кончится, - всего
можно ожидать!
Джемс вошел в дом N 62 на Монпелье-сквер с твердым намерением пока-
зать, какой он несчастный человек.
Было уже половина восьмого, и Ирэн, одетая к обеду, сидела в гости-
ной. На ней было золотистое платье, в котором она уже показывалась на
званом обеде, на вечере и на балу, - теперь его можно было носить только
дома; на груди платье было отделано волной кружев, на которые Джемс ус-
тавился сразу, как только вошел.
- Где вы все это покупаете? - сердито спросил он. - Рэчел и Сисили
никогда не бывают так хорошо одеты. Это настоящее кружево? Да нет, не
может быть!
Ирэн подошла ближе, чтобы доказать Джемсу, что он ошибается.
И, независимо от своей воли. Джемс размяк от такой предупредительнос-
ти со стороны Ирэн, от тонкого соблазнительного запаха ее духов. Но ни
один уважающий себя Форсайт не сдается с первого удара; и он сказал:
- Не знаю, не знаю, вы, должно быть, тратите уйму денег на наряды.
Зазвенел гонг, и, подав Джемсу свою ослепительно белую руку, Ирэн по-
вела его в столовую. Она посадила его на место Сомса, слева от себя.
Свет здесь падал мягче, сгущавшиеся сумерки не будут его беспокоить; и
она принялась говорить с Джемсом о его делах.
В Джемсе сразу же произошла перемена, как будто солнце согрело плод,
медленно зреющий на ветке; он чувствовал, что его нежат, хвалят, ласка-
ют, а между тем в ее словах не было ни прямой ласки, ни похвалы. Ему ка-
залось, что именно такой обед и нужен для его желудка; дома этого ощуще-
ния не бывало; он уже не мог припомнить, когда бокал шампанского достав-
лял ему такое удовольствие, как сейчас, потом, осведомившись о марке и
цене, удивился, что это то же самое вино, которое он держит у себя, но
не может пить, и сразу решил заявить своему поставщику, что тот его на-
дувает.
Подняв глаза от тарелки, он сказал:
- У вас так много красивых вещей. Сколько, например, вы заплатили за
эту сахарницу? Должно быть, немалые деньги?
Особенное удовольствие доставила ему висевшая напротив картина, кото-
рую он сам подарил им.
- Я и не подозревал, что она так хороша! - сказал он.
Встав из-за стола, они направились в гостиную, и Джемс шел за Ирэн по
пятам.
- Вот это называется хорошо пообедать, - довольным голосом пробормо-
тал он, дыша ей в плечо, - ничего тяжелого и без всяких французских шту-
чек. Дома я не могу до - биться таких обедов. Плачу поварихе шестьдесят
фунтов в год, но разве она когда-нибудь кормит меня так!
До сих пор о постройке дома не было сказано ни слова; Джемс не заго-
ворил об этом и тогда, когда Сомс, сославшись на дела, ушел наверх, в
комнату, где он держал свои картины.
Джемс остался наедине с невесткой. Тепло, разлившееся по всему телу
от вина и превосходного ликера, все еще не покидало его. Он чувствовал
нежность к Ирэн. В самом деле, в ней столько обаяния; она слушает вас и
как будто понимает все, что вы говорите, и, продолжая разговор. Джемс не
переставал внимательно разглядывать ее всю, начиная с туфель цвета брон-
зы и кончая волнистым золотом волос. Она откинулась в кресле, ее плечи
приходились вровень со спинкой - тело, прямое, гибкое, послушное, словно
отдавалось объятиям любовника. Губы ее улыбались, глаза были полузакры-
