минуту встречи.
- Что же вы теперь будете делать один, отец? Она, наверное, только о
нем и думает?
- Что я буду делать? - повторил старый Джолион, и в голосе его послы-
шались сердитые нотки. - Да, унылое занятие - жить здесь в одиночестве.
Я не знаю, чем это кончится. Я бы хотел... - он оборвал себя на полусло-
ве и потом добавил: - Весь вопрос в том, как мне поступить с домом.
Молодой Джолион оглядел комнату. Она была большая и мрачная, по сте-
нам висели громадные натюрморты, которые он помнил еще с детства: соба-
ки, спавшие, уткнув носы в пучки моркови, по соседству с лежавшими тут
же в кротком изумлении связками лука и винограда. Дом был явной обузой,
но он не мог представить себе отца живущим в маленьком доме; и это
только подчеркивало иронию, которую он видел сегодня во всем.
В большом кресле с подставкой для книги сидит старый Джолион - эмбле-
ма своей семьи, класса, верований: седая голова и выпуклый лоб - вопло-
щение умеренности, порядка и любви к собственности. Самый одинокий ста-
рик во всем Лондоне.
Так он сидит, окруженный унылым комфортом, марионетка в руках великих
сил, которые не знают снисхождения ни к семье, ни к классу, ни к верова-
ниям и, как автоматы, грозно движутся вперед к таинственной цели. Вот
что увидел молодой Джолион, умевший отвлеченно смотреть на жизнь.
Бедный старик-отец! Вот, значит, ради чего он прожил жизнь с такой
поразительной умеренностью! Остаться одиноким и стареть все больше и
больше, тоскуя по живому человеческому голосу!
И старый Джолион в свою очередь тоже смотрел на сына. Ему хотелось
поговорить с ним о многом, о чем приходилось молчать псе эти годы.
Нельзя же было, в самом деле, посвящать Джун в свои соображения о том,
что земельные участки в районе Сохо должны подняться в цене; рассказы-
вать ей о той тревоге, которую ему причиняет зловещее молчание Пиппина,
управляющего "Новой угольной компании", где он так давно председателем;
о своем неудовольствии по поводу неуклонного падения акций "Американской
Голгофы"; нельзя же обсуждать с ней вопрос о том, каким образом лучше
всего обойти выплату налога на наследство после его смерти. Однако под
влиянием чая, который он рассеянно помешивал ложечкой, старый Джолион,
наконец, заговорил. Ему открылись новые жизненные просторы, земля обето-
ванная, где можно говорить, можно укрыться в тихой пристани от бури
предчувствий и сожалений; успокоить душу опиумом всяческих уловок, нап-
равленных на то, чтобы округлить свое состояние и увековечить единствен-
ное, что останется жить после него.
Молодой Джолион умел слушать: это всегда было его большим досто-
инством. Он не сводил глаз с отца, время от времени вставляя вопрос.
Пробило час, а старый Джолион еще не успел сказать всего, но вместе с
боем часов к нему вернулись его принципы. Он с удивленным видом вынул
карманные часы.
- Мне пора спать, Джо.
Молодой Джолион поднялся и протянул руку, помогая отцу встать. Это
старческое лицо снова показалось ему утомленным и осунувшимся: глаза от-
ца упорно смотрели в сторону.
- Прощай, мой мальчик; береги себя.
Прошла минута, и, повернувшись на каблуках, молодой Джолион зашагал к
двери. Он почти ничего не видел перед собой; его улыбающиеся губы дрожа-
ли. Ни разу за все пятнадцать лет, пробежавшие с тех пор, как он впервые
понял, что жизнь не простая штука, не казалась она ему такой сложной.
III
ОБЕД У СУИЗИНА
Круглый стол в оранжево-голубой столовой Суизина, выходившей окнами в
парк, был накрыт на двенадцать персон.
Хрустальная люстра с зажженными свечами свешивалась над столом, как
громадный сталактит, озаряя большие зеркала в золоченых рамах, мраморные
доски столиков вдоль стен и громоздкие позолоченные стулья, расшитые
шерстью. Каждая вещь говорила о любви к красивому, так глубоко кореня-
щейся во всех семьях, которые пробивают себе дорогу в изысканное общест-
во из самых недр естественного бытия. Суизин не признавал простоты и
очень любил позолоченную бронзу, что всегда выделяло его среди остальных
членов семьи как человека с большим, хотя и несколько причудливым, вку-
сом, и сознание того, что всякий входящий в его комнаты сразу же видит в
нем человека со средствами, неизменно доставляло ему такую радость, ка-
кую он вряд ли мог почерпнуть из других обстоятельств своей жизни.
Покончив с агентством по продаже домов - профессией, по его понятиям,
весьма предосудительной, особенно в той ее части, которая касалась аук-
ционов, - он всецело отдался своим аристократическим вкусам.
Роскошь, в которой он жил последние годы, засосала его, как патока
муху; а в мозгу Суизина, ничем не занятом с раннего утра и до позднего
вечера, странным образом сочетались два противоположных чувства: издавна
укрепившееся удовлетворение тем, что он сам пробил себе дорогу и нажил
состояние, и уверенность, что такому человеку, как он, никогда не следо-
вало бы утруждать свою голову работой.
Суизин в белом жилете на крупных пуговицах из оникса в золотой оправе
стоял около буфета и смотрел, как лакей втискивает три бутылки шампанс-
кого в ведерко со льдом. Между уголками стоячего воротничка, фасон кото-
рого Суизин не согласился бы изменить ни за какие деньги, хотя воротник
и мешал ему поворачивать голову, покоились дряблые складки его двойного
подбородка. Глаза Суизина перебегали с одной бутылки на другую. Он сооб-
ражал что-то, и в голове у него возникали такие доводы: Джолион выпьет
один бокал, ну два, он ведь так бережет себя. Джемс теперь не может
пить, Николае и Фэнни будут тянуть стаканами воду, с них это станется.
Сомс не идет в счет: эта молодежь - племянники (Сомсу был тридцать один
год) - не умеет пить! А Босини? Почуяв в имени этого мало знакомого че-
ловека что-то находившееся за пределами его разумения, Суизин запнулся.
В нем зародилось недоверие. Трудно сказать! Джун еще девочка, к тому же
влюбленная! Эмили (миссис Джемс) любит выпить бокал хорошего шампанско-
го. Джули оно покажется чересчур сухим - старушка совсем не разбирается
в винах. Что же касается Хэтти Чесмен... Мысль о старой приятельнице за-
туманила облаком кристальную ясность его взора; Хэтти, чего доброго, од-
на выпьет полбутылки!
Но когда Суизин вспомнил о своей последней гостье, старческое лицо
его стало похожим на мордочку кошки, которая собирается замурлыкать:
миссис Сомс! Может быть, она и не станет много пить, но то, что выпьет,
оценить сумеет: просто удовольствие угостить ее хорошим вином! Красивая
женщина, и так расположена к нему!
Мысль о ней и то уже действует, как шампанское! Просто удовольствие
угощать дорогим вином молодую женщину, которая так хороша собой, так
умеет одеться, так прекрасно держится, в которой столько благородства -
просто удовольствие беседовать с ней. Тут Суизин в первый раз за весь
вечер осторожно повел головой, ощущая при этом, как острые уголки ворот-
ничка впиваются ему в шею.
- Адольф! - сказал он. - Заморозьте еще одну бутылку.
Что касается его самого, то он может выпить много, этот рецепт Блайта
замечательно помог ему, к тому же он предусмотрительно воздержался от
завтрака. Давно уж у него не было такого прекрасного самочувствия. Выпя-
тив нижнюю губу, Суизин давал последние наставления:
- Адольф, самую чуточку кабуля, когда займетесь ветчиной.
Пройдя в гостиную, он сел на кончик кресла, раздвинул колени, и его
высокую массивную фигуру сразу же сковала странная, первобытная непод-
вижность ожидания. Он готов был в любую минуту встать. Званые обеды в
его доме не давались уже несколько месяцев. Сначала Суизин думал, что
возня с этим приемом в честь помолвки Джун будет очень нудной (Форсайты
свято соблюдали обычай торжественно праздновать помолвки), но с тех пор
как хлопоты по рассылке приглашений и выбору меню кончились, он чувство-
вал приятное оживление.
Так он сидел с часами в руках - тучный, лоснящийся, как приплюснутый
шар золотистого масла, - и ни о чем не думал.
Долговязый человек в бакенбардах, который служил когда-то у Суиэина,
а впоследствии открыл зеленную лавку, вошел в гостиную и провозгласил:
- Миссис Чесмен, миссис Септимус Смолл!
Появились две леди. Та, которая шла впереди, была одета во все крас-
ное, на щеках ее лежали широкие ровные пятна того же цвета, глаза смот-
рели жестко и вызывающе. Она направилась прямо к Суизину, протягивая ему
руку, затянутую в длинную светло-желтую перчатку.
- Здравствуйте, Суизин, - сказала она, - целую вечность вас не виде-
ла. Как поживаете? Дорогой мой, как вы пополнели!
Только напряженный взгляд Суизина выдал его чувства. Глухой клокочу-
щий гнев стеснял ему дыхание. Полнота вульгарна, и вульгарно говорить о
том, что человек полнеет; у него широкая грудь, только и всего. Повер-
нувшись к сестре, он сжал ей руку и сказал повелительным тоном:
- Здравствуй, Джули!
Миссис Септимус Смолл была самая высокая из четырех сестер; унылое
выражение не сходило с ее добродушного круглого лица; кислая гримаса
прочно застыла на нем, словно миссис Смолл вплоть до самого вечера про-
сидела в проволочной маске, которая собрала ее неподатливую кожу в мел-
кие складочки. Даже взгляд у нее был кислый. Все это служило для того,
чтобы свидетельствовать о ее неизменном горе по поводу утраты Септимуса
Смолла.
Она славилась тем, что всегда говорила что-нибудь несуразное и с
упорством, характерным для всего ее племени, держалась за свои слова,
подбавляя еще что-нибудь невпопад, и так без конца. Со смертью мужа фор-
сайтская цепкость, форсайтская деловитость окостенели в ней. Любительни-
ца поболтать, когда только ей представлялась такая возможность, она мог-
ла говорить часами без всякого оживления, рассказывая с эпической моно-
тонностью о тех бесчисленных ударах, которые ей пришлось принять от
судьбы; и ей никогда не приходило в голову, что слушатели становятся на
сторону судьбы, - сердце у Джули было доброе.
Долгие годы, проведенные у постели Смолла (человека слабого здо-
ровья), сделали из нее сиделку, а таких случаев, когда бедняжке приходи-
лось подолгу просиживать у постели больных - и детей и взрослых, - было
множество, и она никак не могла расстаться с мыслью, что в мире слишком
много неблагодарных людей. Воскресенье за воскресеньем Джули благоговей-
но слушала преподобного Томаса Скоулза - блестящего проповедника, кото-
рый имел на нее большое влияние; но ей удалось убедить всех, что даже в
этом было ее несчастье. Она вошла в пословицу в семье, и когда кто-ни-
будь начинал хандрить, его называли "настоящая Джули". Такие наклонности
были способны уморить к сорока годам любого человека, только не Форсай-
та; но Джули уже стукнуло семьдесят два, а так хорошо, как сейчас, она
никогда не выглядела. Казалось, что Джули еще не утратила дара наслаж-
даться жизнью и наступит время, когда она сумеет доказать это. У нее бы-
ли три канарейки, кот Томми и половина попугая - второй половиной владе-
ла ее сестра Эстер; и эти существа (которых всячески старались убрать с
глаз Тимоти - он не переносил животных), в противоположность людям,
признавали за своей хозяйкой право на хандру и были страстно привязаны к
ней.
В этот вечер она выглядела торжественно и пышно в черном бомбазиновом
платье со скромной треугольной вставкой сиреневого цвета и бархаткой,
повязанной вокруг тощей шеи; черное и сиреневое считалось чуть ли не у
всех Форсайтов самыми строгими тонами для вечерних туалетов.
Надув губы, она сказала Суизину:
- Энн про тебя спрашивала. Ты не был у нас целую вечность!
Суизин засунул большие пальцы за проймы жилета и ответил:
- Энн сильно сдала за последнее время; ей надо посоветоваться с вра-
чами!
- Мистер и миссис Николае Форсайт!
Николае Форсайт вошел, улыбаясь и высоко подняв свои прямые брови.
